Кандидат (СИ) - Корнеев Роман - Страница 11

Зачем же тогда этот самообман, ведь его глаза при желании могут отбросить шелуху механических видений, да и самую толщу корпуса идущего в физике парома, растворить силовые тенета внешней брони, и увидеть то, что нужно бы изобразить на этом потолке на самом деле.

Обнажённое, мерцающее в сетчатке глаза мириадом умирающих огней пространство, наполненное пустотой. Вот она, правда.

Вселенная Человека, Галактика Сайриус, стоящий почти на ребре вихрь тлеющего света. Могучее пространство жизни, с сотнями населённых миров и тысячами планет, годных к заселению, но пока не освоенных, не исследованных.

Как мало они ещё знают о своём ближайшем космическом доме, но почему-то уже рвутся дальше, к скоплениям чужого разума Великого Галаксианина, к форпостам старого врага в погружённой в огонь чужой Галактике, к мирам других рас. А может, и новых врагов, хотя и одной бесконечно идущей войны для человечества было более чем достаточно.

Что искал человек среди этих просторов? Новый дом? Старый ему никто заменить так и не смог. Даже многочисленные малые родины, выпестованные, вскормленные Вечными, не отпускали от себя человека. Его самого — не отпускали.

Но было же что-то, что так необходимо было отыскать, было не только для людей, но и для тех, что вели, на самом деле — по собственной воле вели человечество куда-то туда.

Что же они все искали уже тысячи лет, потерянную Терру, ожившую, но не ставшую живой? Бесконечно мудрый, но бесконечно чуждый разум Галаксианина, с которым на само деле можно было найти общий язык и общие цели? Зачем — всё? И зачем тут эти облака…

Остаток времени до отлёта Рэдди так и просидел здесь же, в кресле, отчего-то не ложась спать, отчего-то не отрывая взгляда от медленно кружащихся звёзд, отчего-то не видя ничего вокруг.

Он словно разом растворился в окружившей его тишине, чувствуя лишь одно.

Где-то позади него рождался страх, где-то впереди рождалась ярость.

А он всё никак не мог уловить, что же такое происходит…

Ныряя вместе с остальными в бездонный гравитационный колодец Пентарры, Рэдди даже уж и не помнил того чувства, что так снедало его всего двое суток назад. Дома всегда спокойнее, чем там, в бездонном пространстве. Это знал каждый, кто хоть раз покидал пределы родного мира.

Они лежали под жарким солнцем Пентарры, подставляя разгорячённые тела ласковым прикосновениям ветра. Было очень тихо, ни шороха вокруг, ни единый летательный аппарат не прорезал безмятежные зеленовато-голубые небеса, только отдалённые птичьи трели напоминали, что ещё существует какая-то реальность, что мир не исчерпывается их ласковыми объятиями. Так они постепенно отходили от сладостных воспоминаний.

Да, они были вместе.

Взгляд Рэдди медленно скользил по мельчайшим чёрточкам её тела, словно пытаясь, что-то выведать у этой смертной оболочки, словно ища ответа на старый вопрос.

«Оля, кто ты? Отчего так сжимается моё сердце при виде твоего лица? Отчего эта боль становится нестерпимой при виде малейших отметин неидеальности мира среди этих милых черт? Следы пережитой боли, следы страхов и печалей, былых трагедий или даже просто неприятностей — от всего этого, былого, прошедшего, именно тебя так хочется защитить, словно именно ты чувствуешь всё это острее, болезненнее всех окружающих, будто в этом ты подобна… подобна…»

Ответа не было и быть не могло, на такие вопросы приходится отвечать всю свою жизнь, и так и не найти ответа. Просто ему не хватало этих черт, он не мог насытиться ими вдоволь, чтобы хватило на сколь угодно малый срок, Рэдди утолял жажду обладания, он обвивал её тело своим, стремясь прижаться как можно теснее, и его подбородок, впившийся в её ключицу, оставлял на атласной коже морщинки складок. Но единение раз от раза прерывалось, оставляя чувство невосполнимой утраты, и к этому Рэдди уже почти привык.

Оля же просто лежала утомлённая, отдыхая. Красноречие сонного лица говорило: Оля — тут, она почти уже дремлет, впитывая те немые слова, что Рэдди был не в силах высказать вслух, слушая его тишину. И нежность, и радость встречи, и неукротимую, яростную любовь, что его переполняла. И она была так же, как и он, предельно счастлива. Хотя бы не время.

Это мгновение немого благоговения перед собственным нагим величием длилось долго, почти вечность. Но, всё же, только почти.

— Оль…

Его голос, как всегда, не выдержал и дрогнул, пришлось натужно проглотить ком, что застрял в горле. И лишь потом повторить попытку:

— Оль, как у тебя дела? Чем живёшь, милая?

— Чем живу… да тем же, видел, дела всё, даже не знаю…

— А у нас всё возня на Базе, «старшие братья» отбывают в Галактику, нас под это дело стали чаще гонять на орбиту и дальше. Как только освободились — я сразу сюда.

Оля тоже уткнулась ему в плечо, давая понять: «конечно же, ты спешил сюда, хороший мой». А Рэдди всё продолжал говорить, сам понимая, что несёт бессвязицу, но не мог остановиться.

— Такое тяжёлое дежурство у меня впервые. Вымотались вчистую, у меня даже не хватило сил следить за посадкой, думал, там же в капсуле и срублюсь, так устал, а сегодня проснулся и ничего, бодрячок!

Тут и Оля улыбнулась.

— Ага, я заметила, вся физиономия в соке измазана, и не стыдно гнусно поедать немытую ягоду?

— Не-е-ет! — усмехнулся Рэдди. — А иначе для чего она существует?! Чтобы её ели. Вот я и ем!

— А помыть?

— А помыть, это уже совсем не то!..

— Эх, ты, хрюша!

И тут он вспомнил.

— Галактика, совсем забыл! Я же пригласил сегодня к себе Мака-Увальня, наверное, придёт с женой, ещё ребята из моего звена обещались…

Оля мигом вскочила и, привычно уперев руки в боки, приняла над ним боевую позицию. Ух, какой ракурс.

— И что же ты молчал? Уж полдень, ничего не готово, как мы будем гостей встречать?

— Мы? Оля, ты уверена, что тебе стоит участвовать в этом скабрёзном обществе?

Он, конечно же, находился в абсолютной уверенности в своих ребятах, однако зачем ставить Олю перед необходимостью «за компанию» до полуночи суетиться вместе с ними. Захочет, так и сама сообщит о своём желании. И точно:

— Ну уж нет, мне тут и так скука смертная. Так что уж лучше ваша дурная пилотская компания, чем вообще никакой!

— Да? Думаешь? Ну смотри!

Рэдди хохотнул, одеваясь наперегонки с Олей, и на этот раз он всё-таки сумел заметить тот летучий момент, когда её подсохший сарафан успел перекочевать в цепкие ладошки с того куста, на котором он сушился. Шустрая какая. Он любил наблюдать, как она одевается, но происходило это подчас вот так, со скоростью звука.

— Ай-ай-ай, девушка просто помирает от суки! И даже её любимая работа не может в наше отсутствие развлечь несчастную!

Оля загладила последний шов и чуть наморщила нос.

— Да-да! Только не вздумайте чрезмерно преувеличивать значение ваших персон в моей культурной программе на эту декаду!

А Рэдди радостно кивал.

— Ни в коем случае!

Его по обыкновению идиотский смех прокатился над ни в чём не повинным лесом.

И правда, было пора отправляться.

Отчаянно маневрируя, истребитель содрогался всем корпусом, не успевая полностью гасить инерционные рывки компенсирующим гравидиполем. Пилота мотало в «коконе», едва не выбивая пальцы из цепких захватов сенсорной зоны. Следовая начинка его тела уверенно скармливала системе управления командные импульсы, но контроль всегда оставался физическим — за морем шумов в бурлящем адреналином организме транскраниальные сенсоры понижали скорость принятия решения, и эти сотые доли секунды решали всё. Потому барабанная дробь касаний сканирующих областей под каждым из пальцев досылала и досылала в интерфейс бортового тактического церебра подтверждения выбранной траектории. И лишь там, где человек со своей ограниченной даже в полётном экшне скоростью реакции становился бессилен, квантоптоэлектронные схемы брали контроль на себя.

Пилот не доводил до крайности, мучительно пробираясь на максимуме возможностей генераторов сквозь плотную сеть тщательно просчитанных наведением траекторий. Метеоритный поток впереди был крайне нестабилен, взбаламученный сотнями рыскающих по его недрам теней, по его толще пробегали сферические волны детонаций и веерные — генераторных выбросов. В окружавшей его каше стоило принять единственное неверное решение, и баллистика могла в ответ швырнуть корабль в форсаж, превысив в тщетной попытке спасти экипаж лимиты гасителей, и стократная перегрузка тут же сделала бы из хрупких внутренностей корабля неживое месиво. В метеоритном рое пилот воевал не с противником, пилот воевал с самим собой, собственным везением и скоростью реакции.