Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич - Страница 64

Примаков на минуту задумался. «Борис Николаевич, — вдруг предложил он, — а давайте прямо сейчас вызовем бригаду с телевидения, и вы повторите свои слова так, чтобы они все услышали».

Через некоторое время в кабинет вошли телевизионщики, и я сказал, жёстко фиксируя каждое слово: «… Позиция моя — я работаю до выборов 2000 года. Позиция премьера — он работает до выборов нового президента».

Я снова и снова протягивал ему руку, демонстрируя всем, что мы в одной связке, что мы делаем одно дело.

Я говорил, но Примаков меня не слышал — не мог или не хотел, не знаю. Иногда мне очень хотелось ему сказать: «Евгений Максимович, очнитесь, сейчас другое время! Вокруг нас другая страна!» Но… боялся обидеть, оскорбить.

Возможно, в этом и была моя ошибка.

А весной того, 1999 года произошёл ещё один очень знаменательный эпизод нашей общественной жизни. На заседании правительства министр юстиции Павел Крашенинников докладывал вопрос об амнистии. Очередная амнистия состоится в мае, говорил он, по традиции освобождаются от уголовной ответственности лица, которые не проходят по «тяжёлым» статьям. Всего из мест заключения выйдут на свободу 94 тысячи человек.

Неожиданно министра юстиции перебил Евгений Максимович Примаков. Это проявление гуманизма, все правильно, сказал он. Но это необходимо сделать и для того, чтобы «освободить место для тех, кого сажать будем за экономические преступления».

Эту фразу наверняка запомнили многие. Той весной многие российские граждане в массовом порядке начали паковать чемоданы. Стало окончательно ясно, что популярный премьер-министр, претендующий на роль общенационального лидера, живёт в плену советских стереотипов.

… Мне было по-настоящему горько. Это была не вина, а трагедия Примакова. Евгений Максимович загонял и себя, и всех нас в тупик.

В стране происходили, как я уже говорил, довольно тревожные процессы. Возбуждались непонятные уголовные дела. Под арест попадали невиновные люди. Часть сотрудников спецслужб не скрывали при допросах и обысках бизнесменов, что ждут реванша за прежние годы. Почти весь российский бизнес, деловая элита пребывали в тоске и унынии по поводу своего ближайшего будущего. Эта ситуация грозила настоящим расколом страны в главном вопросе, вопросе экономических реформ.

Косовский кризис усилил в обществе антизападные настроения, и Примаков был вполне способен объединить ту часть политиков, которые мечтали о новой изоляции России, о новой «холодной войне».

Дальнейшее пребывание Примакова у власти грозило поляризацией общества. Разделением его на два активно враждующих лагеря. Это была тяжёлая тенденция.

Затягивание этого процесса, сползание к прежним, советским, методам руководства могли превратить его отставку в настоящий гражданский конфликт.

Стало понятно, что ждать до осени, тем более до 2000 года, как я запланировал раньше, просто нельзя. Невозможно.

В марте я поменял главу администрации и вместо Николая Бордюжи назначил Александра Волошина.

Решение о том, что именно Волошин займёт это место, созрело больше месяца назад. В администрации он работал давно, последние полгода был заместителем главы администрации по экономическим вопросам. Раньше я его знал не слишком хорошо, все больше читал его экономические доклады на моё имя. Но последние несколько месяцев наше общение с ним стало чуть ли не ежедневным.

Волошин отвечал за экономический блок послания президента Федеральному Собранию. Естественно, по ходу такой сложной работы все время возникает масса вопросов. У меня — к разработчикам, у них — ко мне.

На наших с ним встречах мы подолгу обсуждали, какие моменты необходимо акцентировать, какие проблемы требуют детализации. Мне нравилась его спокойная, чуть сухая манера излагать свои мысли, нравилось, как он аргументирует свою позицию, как спорит, без излишних эмоций, ровно. Он был из того поколения молодых политиков, которым чуть за сорок и которые пришли во власть не из-за самой власти, не из-за карьеры. Она им не нужна. Любой из них (Волошин, пожалуй, даже больше других) в любой момент готов был вернуться назад, к своей спокойной частной жизни. Нет, они пришли во власть, чтобы попытаться сделать её сильной, эффективной. Они пришли, чтобы доказать всем, и себе в том числе, что Россия будет цивилизованной, демократической страной.

Внешне Волошин — типичный кабинетный учёный. Бесстрастное лицо вроде бы очень закрытого человека. Нарочито тихая речь. При этом Александр Стальевич — абсолютно нормальный, живой, остроумный собеседник, когда узнаешь его поближе.

Я встаю обычно в 5 или 6 утра, рано. После чашки чаю иду на второй этаж в свой кабинет, там на столе лежат срочные документы. Беру один из них — текст послания. Читаю, дохожу до места, которое меня не устраивает. Поднимаю трубку телефона «СК», прошу соединить с Волошиным. Через несколько секунд голос оператора: «Борис Николаевич, Волошин у телефона, связь открытая».

«Открытая» — значит, не шифруется. Дело в том, что он живёт в квартире в обычном жилом доме на Ленинском, естественно, туда спецсвязь была не подведена, поэтому общаемся с ним по его городскому телефону.

(Так как с Волошиным приходилось вести и конфиденциальные разговоры, через какое-то время проблему решили. Специалисты ФАПСИ поставили ему в квартиру особый ящик — шифратор. Волошин был не слишком доволен, поскольку ящик занимал половину 9-метровой комнаты.)

Постепенно, во время этих и других разговоров, у нас сложился с ним особый, человеческий, контакт. И когда я понял, что настала пора менять руководителя администрации, другой кандидатуры, кроме Волошина, у меня не было.

Правда, перед подписанием указа я позвал к себе Чубайса и Юмашева. Два бывших шефа моей администрации. Прекрасно знают эту работу, чувствуют, какими качествами должен обладать человек на таком месте. Спросил, что они думают о Волошине. Оба твёрдо поддержали мой вариант.

Когда Примаков узнал об этом решении, он сильно расстроился. Даже обиделся на меня. Позже не удержался, спросил: «Борис Николаевич, зачем вы Бордюжу уволили?» Я ответил: «Не справлялся».

Кстати, сообщить Примакову о снятии Бордюжи и назначении нового главы администрации я попросил самого Волошина. Он позвонил ему и сказал: «Евгений Максимович, это Волошин. С сегодняшнего дня президент назначил меня главой администрации».

Это, ещё раз повторю, сильно расстроило Примакова. И с самого начала у них отношения не сложились. Волошин был совсем чужим для премьера.

Россия — страна настроений, эмоций. Так уж мы устроены, тут ничего не поделаешь. В политике эти эмоции и настроения людей переплетаются порой самым причудливым образом.

… Скажем, человек, находящийся в России у власти, всегда вызывает ожесточённую критику, порой даже немотивированную злобу, какую бы политическую позицию он ни занимал. С другой стороны, именно руководитель страны (в данном случае премьер-министр) в России автоматически становится мощным политическим центром, консолидирующим самые различные силы.

За полгода своего премьерства Евгений Максимович наверняка почувствовал эту тенденцию. Почувствовал свою политическую перспективу как премьера, который может идти на выборы 2000 года во главе какого-то нового общественного движения.

Однако меня эта тенденция совершенно не устраивала. При всей своей честности, порядочности, даже верности президенту Примаков категорически не мог быть тем премьером, который будет бороться за президентство в 2000 году. В этой роли России нужен был, по моей оценке, человек совсем другого склада ума, другого поколения, другой ментальности.

Вольно или невольно, но Примаков в свой политический спектр собирал слишком много красного цвета.

Кстати, в том, что отставка Примакова произошла довольно резко и быстро, виноваты именно те, кто рьяно собирался ограждать его от президента, возводить между нами какие-то политические бастионы. Ещё 19 марта Зюганов призвал защищать правительство с помощью стачкомов и массовых выступлений. (Консультации Примакова с руководством КПРФ, кстати, стали практически постоянными. Я в них уже не вмешивался, предпочитая ни о чем не спрашивать Евгения Максимовича.) Так вот, коммунисты запланировали на май ещё один раунд политического обострения — решающее голосование в Думе по импичменту. Комиссия по импичменту работала вовсю уже больше года. Было пять пунктов обвинения: уже упоминавшийся «геноцид русского народа», развал армии, 93-й год, Беловежские соглашения и образование СНГ, война в Чечне…