Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич - Страница 54

Но двойственность ситуации была в том, что официальной реакции властей, кроме моего заявления, практически на тот момент не существовало. Министерство юстиции не нашло правовой базы для запрета КПРФ как партии, чьи действия противоречат Конституции. Дело Макашова замяли в прокуратуре. Примаков передоверил выразить официальную точку зрения правительства скромному Министерству по делам национальностей. Сам же высказался против запрета компартии: «Я отношусь к этому резко отрицательно».

Той же осенью, 20 ноября, в Петербурге произошла трагедия — убийство Галины Васильевны Старовойтовой. Это известие болью отозвалось в сердце: Галина Васильевна долгие годы была на политической сцене для меня эталоном порядочности, гуманизма, верности нашим общим идеалам. Старовойтова никому не могла помешать, она была настоящим идеалистом в политике. Но тогда кто её убил? Фанатики? Разгул коммунистической истерии конца 98-го — начала 99-го был таков, что участие в убийстве каких-нибудь левых экстремистов было вполне возможно. Это создавало ощущение общей тревоги. Неуверенности. У кого-то даже страха.

Я все время следил и сейчас, спустя много месяцев, продолжаю следить за ходом расследования. У меня на столе лежит справка МВД, датированная 4 июля 2000 года. Сейчас расследуются три главные версии. Судить, какая из них приведёт к преступникам, конечно, не берусь. Надеюсь, виновные будут пойманы и наказаны.

События разворачивались стремительно. Было очевидно, что коммунисты намеренно идут на обострение.

Хотите распустить компартию? Пожалуйста! Тогда и посмотрим, чья возьмёт, — вот что отчётливо просматривалось в их заявлениях конца осени.

И они не шутили.

Призывы расправиться с окружением Ельцина звучали все более и более отчётливо. Середина декабря. Заседание думской комиссии по импичменту. На повестке дня пятый пункт: «Геноцид русского народа». Снова звучат слова о «еврейском заговоре», о предательстве интересов России, о влиянии западных спецслужб на Ельцина. Докладчик — депутат Виктор Илюхин.

Генпрокуратура отказывается давать правовую оценку высказываниям Илюхина.

В последних числах ноября ко мне приехал Валентин Юмашев и спросил, как я отношусь к такой идее: «Я ухожу в отставку, Борис Николаевич, а вместо меня приходит Бордюжа, оставаясь при этом секретарём Совета безопасности».

Логика у этого решения, разумеется, была. Да, утверждение Примакова было тактическим выигрышем, давало возможность для манёвра, но все-таки политически в глазах общества являлось крупным проигрышем президента. Обстановка октября-ноября ясно показывала, что оппозиция готова к дальнейшему наступлению, вплоть до ограничения моих конституционных полномочий, и губернаторы могут при определённом раскладе её в этом поддержать. В этой ситуации президентская власть нуждалась в силовой составляющей, хотя бы на уровне внешней демонстрации. Легко стучать кулаком по думской трибуне, в очередной раз «отправляя в отставку» ненавистного Ельцина, выводить на площади колонны демонстрантов под красными флагами, когда он лежит в больнице. Труднее это сделать, когда рядом с президентом возникает фигура генерал-полковника, который одновременно совмещает две важнейшие государственные должности — и главы администрации, и секретаря Совета безопасности.

Во времена Чубайса и Юмашева Администрация Президента была чисто интеллектуальной командой, находилась в политической тени (кстати, до сих пор эта позиция мне представляется наиболее правильной). Но сейчас, в момент обострения, такая рокировка ей явно пойдёт на пользу.

Однако я взял недельный тайм-аут. Чем-то эта идея мне все же не нравилась…

И вскоре я понял чем. Были сомнения в самом Бордюже. Молодой генерал совсем ещё недавно стал начальником пограничной службы — вместо Андрея Николаева. Затем был приглашён руководить Советом безопасности, только начал обживаться в новой должности. И вот, проработав в Кремле всего три месяца, вновь совершает грандиозный карьерный скачок.

Юмашев горячо убеждал меня: администрации просто необходимо «поменять картинку», Бордюжа — по-настоящему интеллигентный военный, по мировоззрению гораздо ближе к молодому поколению политиков, чем к генералитету, он заранее согласен с тем, что на первых порах будет советоваться с ним, Валентином, ну… а там посмотрим.

«Я никуда не ухожу, Борис Николаевич, фактически буду постоянно рядом с вами и с Бордюжей», — говорил он.

Все эти кулуарные схемы взаимодействия старого и нового глав администрации не очень-то убеждали. Но я согласился — отнюдь не под влиянием аргументов Юмашева, а совсем по другой причине.

Уже тогда я почувствовал, как растёт в обществе потребность в каком-то новом качестве государства, в некоем стальном стержне, который укрепит всю политическую конструкцию власти. Потребность в интеллигентном, демократичном, по-новому думающем, но и по-военному твёрдом человеке. Через год такой человек действительно появился — я, конечно, говорю о Путине.

Но это — через год. А пока… я с огромным сожалением согласился на отставку Юмашева.

Валентин не обманул. Все время после своей отставки он был рядом, по-прежнему помогал… Вот и сейчас, после моего ухода, мы продолжаем дружить и работать вместе — теперь уже над этой книгой…

5 декабря Валентин Юмашев привёз в Горки-9 несколько указов: о своей отставке, о совмещении постов секретаря Совета безопасности и главы администрации, об увольнении нескольких своих замов.

7 декабря я на три часа приехал в Кремль подписать эти указы. Так на посту главы администрации появился бывший начальник Федеральной пограничной службы, секретарь Совета безопасности, кадровый военный, молодой сорокалетний генерал Николай Николаевич Бордюжа.

… Уже примерно через месяц я вызвал Юмашева и сказал: «Валентин, а вы уверены, что нет ошибки? Что-то я не чувствую Бордюжу».

Юмашев удивился. Внешне все шло гладко. Бордюжа старался изо всех сил, пытался стать командным человеком. Но я с самого начала видел — с ним что-то не то.

Позднее мне стало ясно, что же происходит с Бордюжей. Офицер, сделавший прекрасную карьеру в строгой военной системе, он плохо понимал устройство современной политической жизни, не улавливал её тонких нюансов, не замечал подводных течений. Вся работа главы администрации была, с его точки зрения, нелогичной, нерегламентированной, странной. И он… растерялся.

У Бордюжи началось нечто подобное раздвоению личности, его душило внутреннее напряжение. Именно эту скованность, пожалуй, я в нем и заметил.

Так бывает в жизни. Знаю по опыту. Крепкий, волевой человек, даже обладающий прекрасным здоровьем, попадая «не в свою тарелку», испытывая постоянный стресс, начинает просто болеть. В конце недолгого пребывания на посту главы администрации у молодого генерала-пограничника появились проблемы с сердцем.

Единственным, с кем Бордюже было комфортно, оказался Евгений Максимович Примаков. Его способ мыслить, его манеру окружать себя обстановкой сверхсекретности Николай Николаевич принял безоговорочно. И когда наши отношения с премьером осложнились, он все-таки не выдержал.

Вся новая политическая система постсоветской России выстраивалась долго и трудно. Мы набивали шишки, ломали копья. И что самое тяжёлое, порой за правильность этой конструкции обществу приходилось платить очень высокую цену, как это было в 1993 году.

Тут можно вспомнить не только октябрь 1993-го. Можно вспомнить и лидера Верховного Совета Хасбулатова, который активно расшатывал Конституцию. Можно вспомнить референдум о приоритете президентской или парламентской формы правления. Можно вспомнить неоднократные голосования в Думе по моей отставке, правительственные кризисы.

После выборов 1996 года мне стало окончательно ясно: роль администрации нужно менять. Если после 91-го года я рассматривал её в основном в качестве управленческого аппарата, как некую контролирующую инстанцию, то после 1996-го она стала играть роль интеллектуального штаба. Работа аналитической группы продолжалась, только теперь она формировала не предвыборные идеи, а концепции развития страны.