Андрей Миронов и Я - Егорова Яна - Страница 38

– Танечка, с днем рождения! – мы чокаемся, и каким-то чудом у меня на коленях оказывается флакон французских духов «Фамм». Андрей включил приемник и говорит:

– Сейчас тебе по радио тоже что-нибудь подарят!

И действительно дарят! Как по волшебству он попал на волну, а там – Пушкин!

В душе такой полет счастья, что хочется плакать, я знаю – и ему тоже: ведь мы втроем, с нами Пушкин!

– Видишь, тебя Александр Сергеевич тоже поздравил с днем рождения. – Мы молчим, смотрим на огонь, пьем рябиновую… Нам хорошо и спокойно. На следующее утро он кричит из ванной:

– Таня, ну я же тебе говорил, что пасту надо из тюбика выдавливать снизу!

Садится за книгу и начинает учить вчерашнее стихотворение Пушкина «Из Пиндемонти». Вытягивает руку вверх, декламирует как поэт… Это стихотворение войдет в главу «Самые счастливые дни нашей жизни». Потом опять лыжи, просеки, лоси, трамплины, камины… Мчимся по дороге в Москву. Он говорит заговорщицким тоном: «Я хочу купить машину. Не могу же я все время ездить на машине Червяка. Мне надо денег подзанять. Половину, ну… кое-что мне дают родители, а остальные… Поедем на этой неделе к Александрову, ты знаешь его, он друг нашего дома. У него – он реставратор – на углу Садового кольца и Калининского проспекта мастерская. Будем на него влиять, чтобы дал денег в долг».

По коридору четвертого этажа ползла женщина – руки втянуты и приподняты в воздухе, ноги вытянуты в воздухе – йоговская поза, шевелит только животом. Доползла до кабинета Чека – живот натерла до одной большой мозоли. Вползла. Выползла, встала и направилась к лифту с пьесой под мышкой. Клара – новый режиссер, женщина. «Малыш и Карлсон»! Новая пьеса. Начинаются репетиции. Ставит Клара. Перед репетицией назначена читка пьесы. Пьесу читает перед труппой артист Миронов. Наверное, уже никто не помнит – это была выдающаяся читка! Андрей был заряжен счастьем и вдохновением так, что прочел пьесу на одном дыхании на самой высокой внутренней ноте «ля»! Ему было близко озорство и детство Малыша и Карлсона. И мелодия детского страдания была им прекрасно вплетена в сказку. К сожалению, я получила роль Бетан, сестры Малыша, в этом спектакле.

Что «к сожалению» – стало ясно с первой репетиции. Я была «отравлена» Магистром. «Вы вызывающе талантливы!» – эта фраза была брошена ему, как букет цветов на премьеру. На его репетициях мы попадали в зону, где отсутствовал закон гравитации, а здесь – «рожденный ползать – летать не может». Здесь – каша, хаос, невнятица, все приземлено, бытово, обыденно. Тьфу! Конечно, с ободранным брюхом не взлетишь, а будешь еще больше обдирать его для своего хозяина. А хозяин дает команду – служить! Служить! И разлагаться вместе, чтобы одному не было обидно! Бедная Клара! Ей надо было зарабатывать деньги, и она за это служила и разлагалась! Бегала по магазинам для Чека и зеленоглазой Зины, готовила обеды, чистила рыбу… В общем, стала подданной.

После этих репетиций я стала физически заболевать. Тут уж пахло не ролью, а приговором к роли. И тут на сцену жизни выходит Александров.

Мастерская. Одна стена полностью завешана иконами. Ему пятьдесят с лишним лет. Статный, породистый, с военной выправкой (бывший чекист, разведчик), он водил нас с Андрюшей по мастерской и рассказывал, чуть грассируя, чем отличается икона XIV века от иконы XVI.

– Непорочность Богородицы в линиях рта, посмотрите на этот лик – воплощение вселенской чистоты… А на этой стене у меня импрессионисты, копии, конечно. Люблю Клода Моне, его фиолетовые туманы… Который сейчас час? Полдень. Без пяти минут. До двенадцати порядочные люди не пьют. Идите мыть руки, возьми свою глазастую барышню. У вас есть вкус, – оценил он мою одежду.

На мне – черная расклешенная юбка до середины икры, бледно-сиреневый свитер, который я сама позавчера связала, и длинный сиреневый шарф, но другого оттенка, как будто в сиреневый цвет капнули красного вина.

На ногах черные изящные сапожки на каблучке. «Наверное, я ему напоминаю туманы Моне», – думала я, глядя в зеркало. Передавая мыло Андрею, цапнула его за пальцы, толкнула своим бедром в его бедро и, смеясь, вышла в комнату, к реставратору. Он стоял – прямой, высокий, в твидовом пиджаке, в белой рубашке, на шее – темно-синий шелковый шарф с рисунком. На маленький овальный старинный столик накинута фиолетовая салфетка, в середине – изумрудного цвета керамическая тарелка с бутербродами, прозрачные бокалы и бутылка бордо. Сияющий от предстоящего времяпровождения своей качающейся походкой вошел Андрей – на нем бордовый свитер.

– Цветовой струнный оркестр, – сказала я, – сине-бордово-сиренево-фиолетовые ноты.

– Можем начинать играть, – подхватил Андрей.

Александров наполнил три бокала красным вином:

– Двенадцать! – сказал он. – Ну что ж, я рад вас видеть!

На что-то нажал – зазвучала музыка… танго! Было ощущение, что зазвучали наши фиолетово-бордово-сине-изумрудные цвета. Танго придавало нашей встрече радостно-тревожную интонацию. Александров как будто прочитал мои мысли:

– Танго – фиолетового цвета, с разными оттенками, как ваш шарф и свитер…

– Вы любите танго? – спросил Андрей удивленно.

– Да, люблю, как туманы Моне. Таня, разрешите вас пригласить на танец? Вы танцуете?

Я кивнула головой, встала из-за стола и пошла к нему, думая: «Довольно странно – в центре Москвы, в 12 часов дня пьем бордо и танцуем танго с бывшим разведчиком».

Он крепко взял меня за талию, я положила одну руку ему на плечо, другую сцепила с его вытянутой рукой и мы пошли. Вернее, он пошел, а я в этом танце, как не имеющая воли, пошла за ним. Мы так слаженно танцевали, как будто репетировали всю жизнь. Он меня водил, и мы легко и точно скользили по паркету: я была вся в его власти. «Вот это и есть то, о чем говорит Андрюша, – ведомый и ведущий. Он – ведущий! Я никогда не испытывала такого странного ощущения. Наши танцы – это дерганье рук и ног в разные стороны, какие-то кузнечики. Мы даже не касаемся друг друга, каждый сам по себе… Какое счастье быть ведомой!» Танго кончилось, Александров учтиво поцеловал мне руку, мы вернулись к столу.

– Это было прекрасно! – восклицал Андрей. – Ну, вы тряхнули кудрями, я вами восхищаюсь! И ты, Танечка, была неотразима, где ты этому научилась?

– В прошлой жизни, – сказала я и отпила глоток бордо. Александров наполнил опять бокалы и предложил бутерброды с тарелки изумрудного цвета.

– Теперь ваша очередь! – сказал он, перевернув пластинку. Опять зарыдало танго. Без всякого таинства, как это было с Александровым, мы, как молодые козлы, вскочили из-за стола. Андрей сразу стал изображать аргентинца в сомбреро. И я так же, под стать ему, играя глазами и плечами, имитировала танец.

– Нет! Стоп! – сказал Александров. – Что ты все время играешь, Андрей? Как будто боишься быть серьезным? Выпрямитесь! Не улыбайтесь – без мимики. Андрей, ты ведущий!

«Ведущий» обнял меня за талию, я положила руку на его плечо, и почти что касаясь щеками, мы стали танцевать. Александров стоял в глубине мастерской, мы его не видели, но слышали его голос: