Розовая пантера - Егорова Ольга И. - Страница 21

— Я люблю тебя…

Невозможно было остановиться. Невозможно было заставить себя не вдыхать больше этот запах, не целовать больше этой соли, горько-сладкой, не чувствовать на губах и в ладонях ее тепла. С треском отлетела верхняя пуговица от камуфляжной куртки, тепло заструилось вниз. «Что ты делаешь, — сказал кто-то внутри его, — сумасшедшая, я так люблю тебя, я так тебя…»

Разлетались опять в разные стороны квадраты и треугольники под ногами, рушились стены, падая наискосок, налетая друг на друга, на пол, взлетая к потолку и не находя его, потому что он, потолок, был уже внизу, — но и там его уже не было, и снова падали стены, натыкались одна на другую лампы дневного света в поисках хоть какой-то опоры.

— Сумасшедшая, — прохрипел он.

— Я знаю, — ответила она.

«Не здесь», — промелькнули два слова, но смысла этих слов он осознать уже не мог, они повисли каплями в воздухе, потому что она шептала: здесь, вот так, здесь, и он послушно шел за ее шепотом туда, куда она звала его, и уже не мог остановиться, потому что останавливаться было поздно: через секунду стены, летающие вокруг, могут натолкнуться на них, раздавить своей тяжестью, и больше уже ничего не будет, потому что после смерти ничего не бывает, — он знал, что умрет, что жить осталось считанные секунды, только не останавливаться…

— Это… Это что еще здесь такое? — Голос из внешнего, существующего где-то мира как удар — кнутом по голой спине.

Последняя волна налетела, закрыла с головой и вдруг исчезла, растворилась, и уже больше не было никаких волн, только капельки крови засочились из раны, розовая полоска от удара все ярче, ярче, — гардероб, как он здесь оказался, вешалки, куртки, все ярче, все больнее.

— Что это такое, я вас спрашиваю?

Чужое, незнакомое лицо перед глазами. Возмущенно сдвинутые брови и темные, прищуренные глаза, а в них — угроза. Алексей отшатнулся. Какие-то обрывки скользили перед глазами, никак не желая складываться в целую картину, наполненную хоть каким-то смыслом: Машка, торопливо застегивающая пуговицы на кофточке. Бледные щеки, опущенные вниз глаза. Тонкие пальцы дрожат почему-то. Она подняла глаза, и он увидел, что в них застыл ужас…

И понял наконец, что случилось.

Он шагнул к ней: закрыть, только бы закрыть от посторонних глаз, спасти ее, потому что о себе он уже и не думал, знал же, что умрет, только ее не отдаст, ни за что не отдаст этой хищнице — смерти.

— Ах ты, подонок! Подонок!

Как колючие снежинки о стекло; разбивались пустые слова без смысла. Подбежали еще какие-то люди — мужчина, женщина, и ужас возрастал, помноженный еще на две пары глаз. Какой-то странный звук заставил его обернуться.

— Машка, — тихо прошептал он, ошалело глядя на стену, возле которой она только что стояла, прислонившись, торопливо натягивая на себя какую-то одежду. Только что стояла, а теперь исчезла. Исчезла, как будто и не было вовсе…

— Машка…

Он опустил глаза и увидел ее — она сползла вниз по стене, неестественно запрокинув слишком бледное лицо назад.

— Сорокина! — прохрипел кто-то над ухом. — Сорокина! Евгений Анатольевич, врача! Врача, она сознание потеряла! Сорокина, мать твою!..

Женщина с короткой стрижкой — Алексей почему-то запомнил только ее волосы, торчащие жестким ежиком даже на затылке, и совсем не помнил лица — оттолкнула его, сначала взглядом, потом плечом, опустилась на колени и принялась хлестать ее по щекам, безуспешно пытаясь привести в сознание. Потом появились еще какие-то люди, еще и еще…

— Сорокина, мать твою!..

— Машка…

Кто-то оттащил его в сторону, какое-то шестирукое и трехголовое чудовище, а может, рук было даже больше. И снова прохрипело:

— Подонок!

И продолжало сжимать его в своих лапах, как будто опасаясь, что он может вырваться и убежать. А он и не думал убегать — стоял не двигаясь, не чувствуя боли в мышцах, тесно сжатых лапами чудовища, а в висках стучала кровь: «Что же я натворил?..»

— Кто? Да кто там? — донеслось из-за закрытой двери. «Надо бы забрать ключи», — мелькнула в голове мысль. Совсем некстати, как это часто случается в подобной ситуации. Не о том, казалось бы, надо думать, не о ключах. Это, наверное, просто защитная реакция — сознание само создает некий барьер, тонкую защитную пленку, чтобы спастись от непостижимого.

— Мама, это я.

— Леша, что ж ты молчишь-то. — Мать открыла дверь. — Три раза спрашивала, ты молчишь. Не слышал, что ли?

— Не слышал.

— Да что с тобой? — ответила она слегка раздраженно. — Ключи свои забрал бы у приятеля! — Подняла глаза, увидела его лицо и снова спросила, только теперь уже с совсем другой интонацией: — Да что с тобой? Что-то случилось, Леша?

— Нет, ничего. Почему ты решила? — слабо возразил он, попытавшись сделать лицо равнодушным.

Не получилось. По ее глазам он сразу понял: ничего не получилось.

— Да не смотри ты так, мама.

— Да на тебе лица нет!

— Вот же оно, лицо. На месте. Хочешь, потрогай. — Алексей слегка наклонился и потерся щекой о щеку Анны Сергеевны. — Ну? Чем я, по-твоему, сейчас к тебе прикасался?

Анна Сергеевна только вздохнула.

— Господи, — пробормотала тихо, почти про себя, — что же это такое? Жили себе спокойно, и вот началось…

— Ну успокойся, мам. Ничего не началось, как жили, так и жить будем. Просто у меня на работе небольшие неприятности.

— Неприятности на работе? — послышался голос отца с кухни.

— Привет, пап. — Алексей пожал протянутую руку, почувствовал привычное мужское тепло, исходившее от этой руки. С самого детства, сколько себя помнил, прикосновение грубоватой и сухой ладони отца придавало ему уверенности. Так было всегда, он это и раньше чувствовал, но почему-то никогда не думал об этом. Не задумывался, принимая как данность то, что имел далеко не каждый. И только теперь почему-то пронзительно ощутил, насколько важна для него незримая поддержка этого сурового и хмурого человека, эта мужская дружба. Самая крепкая, самая нерасторжимая.

— Что за неприятности?

— Да ты дай ему сперва раздеться, Николай. Ну что ты с порога, — укоризненно произнесла Анна Сергеевна.

— В самом деле, ребята. Человек с работы пришел. Уставший, голодный, а вы даже в дом не пускаете. Раздеться и то не даете. Впору хоть разворачивайся и уходи, — оттарабанил Алексей. Весело и непринужденно, как ему показалось.

Но на отца его слова не произвели никакого впечатления. Он как будто и не слышал их, и наигранная веселость тут же растаяла, растворилась в пространстве.

Повисло молчание.

— Ну, что у нас сегодня на ужин?

Алексей прошел в кухню мимо родителей, слегка задев плечом прислонившегося к дверному косяку отца.

— Садись, садись, сынок. На ужин у нас гречка с мясом. Огурчики вот соленые. Садись, сейчас я тебе… Подливки побольше, как любишь.

Отец сел за стол напротив. Положил перед собой сцепленные в замок руки и принялся молча наблюдать за тем, как суетится у плиты жена. Алексей изредка бросал на него взгляд, каждый раз убеждаясь в том, что в таком знакомом лице в этот вечер что-то изменилось. Силился понять, но мысли в голове путались, возвращаясь снова и снова к тому, что произошло накануне, и сосредоточиться не получалось.

— Да что ж это мы, как в монастыре во время трапезы, — не выдержала мать, когда молчание за столом стало принимать уже нездоровый характер. — Как будто и поговорить не о чем троим родным людям.

— Почему же не о чем. Есть о чем, — ответил отец. — Я как раз собирался с тобой, Алексей, поговорить. Как раз сегодня и собирался. А тут еще и повод подходящий.

— Какой повод? — не понял Алексей. — И о чем ты со мной собирался поговорить? Что-то мне твой серьезный взгляд не нравится.

— Напрасно он тебе не нравится.

Отец, почти не притронувшись к еде, отодвинул тарелку. Алексей, повинуясь какому-то магическому повелению его взгляда, тоже положил вилку на стол.

— Неприятности, говоришь, у тебя на работе…