Гонщик (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич - Страница 5

Я вздохнул, и взял в руки очередную бумагу. Это был контракт, который некий В. А. Стриженов заключил с неким Т. Ф. Маннером, управляющим паевого товарищества «Успех». Согласно контракта, Стриженов запродавал себя Маннеру едва ли не в рабство за сто двадцать рублей в месяц. Много это или мало, мне было пока что непонятно. Но вот расторгнуть контракт самостоятельно я не мог. Вернее, мог, но с такой неустойкой, что для ее погашения пришлось бы бесплатно работать на Маннера по меньшей мере лет пять. Зато Маннер мог по своему усмотрению казнить и миловать, штрафовать и премировать. Это ж надо было — своей рукой подписать такую кабалу! В договоре нашелся лишь один положительный момент: сумма штрафных вычетов не могла превышать двух третей оклада. Видимо, чтобы работник с голоду не помер. Кстати сказать, срок выплаты денег наступал как раз завтра, так что при расчете я вполне мог претендовать на сорок рублей. Много ли это, мало ли — сейчас было неважно. Главное, у меня появлялись время и возможность освоиться в этом мире и определиться, что делать дальше.

Глава 2

Едва я успел убрать документы в папку, а ту вернуть в секретер, как в дверь постучали.

— Да? — откликнулся я.

Дверь тут же отворилась и на пороге воздвиглась — иначе не сказать — монументальная фигура мадам Грижецкой. Видом она мало отличалась от вчерашнего. Разве что платье было не темно-коричневым, а темно-синим.

— Владимир Антонович, — произнесла дама, оглаживая спереди свое платье, отчего ее формы, и без того весьма выдающиеся, стали выглядеть просто устрашающе, — обед будет подан в гостиной через полчаса.

— Спасибо, — пробормотал я, напрочь сраженный столь впечатляющими женскими достоинствами.

Накануне мне было как-то не до того, а вот нынче… нынче я вполне оценил стати домовладелицы. Не то, чтобы у меня возник по этому поводу некий чисто мужской интерес, но не восхититься подобным зрелищем я не мог. Огорчало лишь одно: я не знал ни имени, ни отчества своей квартирной хозяйки. А ведь так или иначе, мне придется как-то к ней обращаться, как бы конфуза не вышло.

Получаса мне хватило в обрез. Сперва я с непривычки долго скоблил подросшую щетину опасной бритвой. Пару раз даже порезался, к счастью, не сильно, но это все были еще цветочки. Настоящие трудности начались тогда, когда я решил сменить одежду. В шифоньерке отыскался неплохой комплект из сорочки, пуловера и брюк английского фасона в крупную клетку. И все бы ничего, но под любой, даже самый легкий костюм полагалось надевать белье. Узнал я об этом лишь тогда, когда принялся снимать свою гоночную амуницию: галифе из плотного диагоналевого сукна и свитер толстой вязки с высоким воротом. Под ними обнаружились самые настоящие кальсоны на завязках и белая холщовая нательная рубаха с длинными рукавами и желтоватыми костяными пуговицами у ворота и на манжетах. Впрочем, самым страшным оказалось вовсе не это, а застегнутая на такие же пуговицы жесткая матерчатая манжета чуть ниже колена, к которой, опять же пуговицами, были пристегнуты носки. Подтяжки для носков, растудыть их в качель!

Вот как раз на то, чтобы справиться с культурным шоком, а после проделать все необходимые манипуляции с чистым бельем и ушла большая часть времени. Впрочем, я успел. На последней секунде, когда старомодные напольные часы с застекленной дверцей, за которой мерно раскачивался блестящий латунный маятник, звонко пробили четвертый удар, я открыл дверь в гостиную.

Эта комната была обставлена явно шикарней, нежели мои скромные апартаменты. На полу — паркет, на потолке — лепнина, мебель явно составляла единый гарнитур, бархатные портьеры понизу были отделаны золотыми кистями, а поверху ламбрекенами — вот то, что я ухватил при первом мимолетном взгляде. Примерно половина комнаты была уставлена диванами и кушетками, образуя зону для непринужденного общения. Посередине же второй половины находился довольно большой стол, вокруг которого было расставлено восемь стульев. Семь из них сейчас были заняты, а восьмой, очевидно, предназначался для меня. Я не стал медлить и, поздоровавшись сразу со всеми присутствующими, прошел на свое место. Уселся и принялся исподволь разглядывать честную компанию, заодно копируя их действия с приборами: уровень моего знания застольного этикета, мягко говоря, оставлял желать лучшего.

Во главе стола, прямо напротив меня, восседала сама хозяйка. Рядом с ней были определены места для двух пар, очевидно, семейных и с виду довольно солидных и респектабельных. По крайней мере, одежда на них выглядела прилично, в ушах и на пальцах дам поблескивали оправленные в золото камушки, а из жилетных карманов мужчин тянулись толстенькие такие золотые цепочки. Впрочем, подумав, я усомнился в подлинности как металла, так и камней: было бы это действительно золото, жили бы эти господа в собственных если не домах, то уж квартирах точно.

На соседних со мной стульях расположились двое условно молодых людей. Один — примерно моего возраста, другой — чуть моложе. На них не было перстней и цепочек, но костюмы были вполне приличные, не хуже моего. У одного — темно-серый, у другого — бежевый в тонкую полоску. Они еще не успели нажить себе солидных животов, как у их соседей за столом, и походили, скорее, на более-менее успешных клерков.

— Как вы себя чувствуете, Владимир Антонович? — раздался могучий голос мадам Грижецкой.

— Спасибо, уже намного лучше, — с небольшим запозданием отреагировал я. — Думаю, к завтрашнему дню буду в полном порядке.

Тут надо сделать отступление и объяснить одну деталь. Там, в прежнем мире, попадая в различные компании, я, как и любой молодой человек на моем месте, старался выделиться из толпы, обратить на себя внимание. Собственно, так поступали практически все. Кто выделялся оригинальностью в одежде, кто — необычной прической или полным отсутствием таковой, кто — татушками и пирсингом. А я вот решил соригинальничать и выработать свою манеру речи, максимально отличающуюся от обычного молодежного сленга. И после нескольких неудачных попыток я выбрал для себя такие вот витиеватые старомодные обороты. Минус был в том, что меня не всегда понимали. А плюс — девушки. Не знаю, что бродило в их хорошеньких головках, но такая куртуазность им по большей части нравилась. Соответственно, мои шансы развить и углубить знакомство резко возрастали. Несколько раз у меня интересовались моим происхождением: не благородных ли я кровей. Точного ответа на этот вопрос я не знал: родители о своих корнях не рассказывали, дедов и бабушек я не помнил, а документы, которые могли бы приоткрыть эту тайну, пропали при переезде. Так что приходилось многозначительно молчать, предоставляя заинтригованным подругам самостоятельно придумывать романтические истории обо мне. И вот теперь эта старая привычка пришлась как нельзя кстати.

— Право слово, вы избрали себе совершенно неподходящую профессию, — ни с того, ни с сего укорила меня хозяйка, едва я занял свое место и заправил за ворот крахмальную салфетку.

— И чем же она плоха? — совершенно искренне удивился я.

— Это же очевидно! — поддержал мадам Грижецкую сидевший справа от меня толстяк в костюме английского кроя, с красными щеками и здоровенной золотой (или позолоченной) печаткой на левой руке. — Вчерашняя катастрофа на гонках наглядно продемонстрировала, насколько опасно гонять на этих мобилях на скорости сорок, а то и все пятьдесят миль в час!

Эх, знал бы этот господин, что спустя каких-то сто лет нормальная скорость для гоночных машин поднимется втрое, а то и вчетверо.

— Многие профессии связаны с определенным риском для жизни, — парировал молодой человек в сером костюме, сидевший от меня по левую руку. — Возьмем, к примеру, профессию военного: вы ведь не станете оспаривать тот факт, то риск погибнуть в бою намного выше, чем риск насмерть разбиться во время гонки. Кроме того, на войне ваша жизнь и здоровье зависят не только от вас, но, во многом, от меткости вражеского стрелка или артиллериста, от ума и опыта вашего командира, от храбрости и выучки вашего товарища, наконец. Здесь же все в руках гонщика, и его жизнь и здоровье зависят лишь от его мастерства.