Научи меня любить - Егорова Ольга И. - Страница 12

Потом была поездка в Москву. Невероятная, сногсшибательная поездка. На запись альбома ушло три недели, и все это время они тусовались в обществе музыкантов, познакомились лично и даже напились пару раз в каком-то московском баре с Костей Кинчевым. Никите не хотелось возвращаться домой. В принципе, была возможность остаться в Москве. Но там, дома, Лекса ждала его Катька… И этим было все сказано. Закончив запись альбома и подписав все документы, они вернулись. Предстояло готовиться к записи второго альбома. «Прошерстить» старые песни, придумать новые…

О том, как усердно «ждала» Катька своего Лексина, Никита узнал случайно. В том же доме, в тот же подъезде, куда переехал жить Мишка после свадьбы, жил еще один их знакомый парень, Славик Пригожев. Зайдя как-то к Лексину и не застав его, Никита решил подождать приятеля у Пригожева. Лексин сильно задержался, и за время его отсутствия Никита с Пригожевым выпили по пиву, потом еще по пиву и еще по пиву… И потом Пригожев взял и рассказал ему историю про Катьку. Про замечательную, прекрасную, лучшую на свете Катьку. Историю, от которой у Никиты волосы на голове встали дыбом.

Потом Лексин вернулся, Никита перебрался к нему, выпили по пиву… Он сначала не хотел ничего рассказывать, но Мишка без умолку все болтал и болтал про свою Катьку, про то, какая она бесценная, про ее успехи на работе, про ее новую прическу. Только и слышалось: Катя, Катя, Катюшка…

И Никита не выдержал. Перебил Мишку на полуслове:

– Послушай, Лекс… Я тут, пока тебя не было, у Пригожева сидел…

Он уже собирался продолжить. Просто нужно было набрать воздуха в легкие для того, чтобы продолжить фразу. И в этот момент Лексин вдруг обернулся к нему и сказал совершенно изменившимся голосом:

– Послушай, Найк… Давай не будем про Пригожева. Давай о чем-нибудь более интересном и возвышенном…

Никита был просто ошарашен. Он понял: Лексин все знает. Он слишком хорошо знал Лексина, чтобы не понять этого. Он все знает про свою Катьку, знает намного больше, чем знает Никита, знает… Просто говорить – не хочет.

– Что же это за любовь такая? Это ж не любовь, это безумие какое-то! – вслух разговаривал он сам с собой, возвращаясь домой поздним вечером, не чувствуя ни дождя, ни ветра. Пришел домой весь мокрый, а на следующий день свалился с жуткой температурой. Отец суетился вокруг него, заваривал чай с малиной и ворчал на дождь, который, по его мнению, был во всем виноват. А Никита в каком-то полубреду совершенно отчетливо осознал, что виноват-то во всем не дождь. Не дождь, а Катька, сволочь Катька, стерва проклятущая… 1111111

Деньги они заработали приличные. Никита купил сразу машину – проснулись вдруг детские мечты, воплотившись, в принципе, достаточно пародийно: в какое сравнение могла идти обычная самарская «девятка» с каким-нибудь «Феррари»? Но на «Феррари» не хватило, да и о гонках Никита больше не мечтал, прекрасно понимая, что жизнь его теперь – музыка. У Никиты появилась машина, у Кати Лексиной – норковая шуба, еще одна норковая шуба, всего две, коричневая и кремовая. Пальцы засверкали бриллиантами у Кати Лексиной, и блеск этот отражался в глазах ее мужа изображая, видимо, счастье.

И совсем вскоре после этого узнал Никита о том, что Катя Лексина ждет ребенка. Причем, как ни странно, узнал не от Мишки, не от будущего счастливого отца. Просто увидел своими глазами в один прекрасный день, что Катька беременна.

– Эй, Лекс, ты, оказывается, скоро станешь папиком… – присвистнул Никита. – Что ж ты раньше мне не сообщил столь радостную весть?

– Да, Найк, я скоро стану папиком… Хотел сделать тебе сюрприз…

И тут Никите стало окончательно плохо. Стало так хреново, так невыносимо хреново, как не было, наверное, никогда в жизни. Захотелось просто вскочить с дивана и набить этому придурку морду. Этому безропотному идиоту, который позволяет так глумиться над собой, так издеваться, так унижать… Захотелось просто убить эту белобрысую тварь с нарисованными тонкими бровями, которая что-то напевала себе под нос за стеной, на кухне. Захотелось просто задушить их обоих, и кретина Лексина и жену его шлюху…

– Так как же? – невразумительно пробормотал Никита глядя на Лексина, не мигая.

– А вот так, Найк… Я думаю, мы все же включим в альбом эту песню…

– Какую еще песню?

– Ту самую, обработку стихов Ахматовой… Слишком смело, конечно, но интересно, мне кажется. Очень интересно. И потом – ты же знаешь, как я ее люблю…

«Только это он не про Ахматову сказал, – сразу понял Никита, пытаясь хотя бы внешне совладать с признаками злости. – Не про Ахматову…»

Мишка просто не хотел об этом говорить. Вообще не хотел обсуждать ни с кем свои отношения с женой. Ни с кем – даже с ним, с Никитой. Ответил, как отрезал – ты же знаешь, как я ее люблю…

«Ну и люби. Люби, черт с тобой, идиот проклятый, люби, воспитывай ее детей, она тебе еще с десяток успеет принести, жизнь длинная, а она баба не промах… Люби себе на здоровье. Люби, если не можешь по-другому…»

Ребенок родился в феврале. У мальчика были такие черные глаза и такие черные волосы, что только идиот мог не усомниться… Откуда бы у белобрысой Катьки и белобрысого Лексина такой брюнет?

Но «брюнет» оказался прикольным парнем. Вскоре Никита смирился с его существованием, а потом даже полюбил Данилку за непокорный нрав и вечно улыбающуюся мордашку. Называл его племянником, покупал игрушки, охотно сажал в машину на переднее сиденье и практически не расстраивался, если в этот момент на ребенка случайно забывали одевать памперс.

Ребенок был милым, и Лексин его любил, души в нем не чаял, и Катьку свою, кажется, еще больше стал любить. Если такое вообще было возможно…

А потом вдруг – случилось. Произошло…

«Ничто не предвещало смерти».

Это была фраза из песни, Лексин придумал ее давным-давно, еще в студенческие годы. Конечно, он не думал, что пишет про себя…

Ничто не предвещало смерти. Ничто не предвещало смерти Лексина. Молодого еще Лексина, который возвращался теплым осенним вечером домой. Он зашел навестить мать и задержался допоздна, потому что у тети Наташи прихватило сердце. Он хотел остаться ночевать, но она сказала, что чувствует себя нормально, что у нее полный шкаф нитроглицерина, еще что-то сказала… То, чего простить себе потом не могла. Потому что если бы остался у нее ночевать Лексин – был бы он и теперь живой… Был бы на свете Лексин, ходил бы по земле, писал бы свои стихи, любил бы свою Катьку и сына своего. Но в тот теплый осенний вечер его убили.

Какие-то обдолбанные наркоманы напали и избили до смерти. Отобрали мобильник и всю нехитрую наличность… Наркоманов этих потом, естественно, не нашли. А может, и не наркоманы они вовсе были, а просто обыкновенные, трезвые подонки. Но их не нашли, потому что опознать их было некому. Потому что Лексин – умер.

Лексин умер в больнице, на следующий день утром. Врач сказал, что операция бессмысленна. И еще как-то странно сказал: шанс у него есть. Один из десяти. Если захочет – выживет…

– Ты только не умирай, Лекс, – снова, как когда-то, уговаривал его Никита, стоя за дверью палаты реанимации.

Но Лексин почему-то не захотел выживать. Умер, не приходя больше в сознание. Оставил без сожаления и Катьку свою дорогую, и стихи свои недописанные… Просто тихо ушел из жизни в двадцать девять лет, не став за нее бороться.

И Никита часто думал – почему? Почему не захотел, не стал бороться Лексин за свою жизнь? Может быть, увидев ту, другую жизнь, которая ждала его за порогом смерти, он понял вдруг, насколько она прекрасна? Понял, что ему там будет лучше, намного лучше, чем здесь – и ушел? И еще часто, очень часто Никита думал о том, что же чувствовал Лексин в тот момент, когда его убивали?

Он почти не помнил похороны. С трудом вспоминал даже Катьку, как она шла за гробом и почему-то плакала. Почему она плачет, подумал в тот момент отстраненно Никита, ведь она не любила его совсем? Никогда не любила…

Похоронили, помянули. Девять дней, сорок дней, как полагается. Как-то зашел он к Катьке. Не к Катьке даже, а к Данилке. Хоть теперь уже и вовсе никакого отношения к Никите Данилка не имел – все равно, иногда хотелось его увидеть.