Алукард и Первый Метаморф (СИ) - Восточный Ставр - Страница 2

Он делал всё, что мог. На пределе своих сил. Но этого оказалось недостаточно.

Миг — и мир пронзила резкая вспышка. А когда нестерпимое сияние утихло, на месте, где только что находился Дракула, красовался котлован, материю из которого словно вырезали из этого мира…

— «Вот и закончился путь Величайшего правителя современности, Императора и Первого Вампира!» — печально вздохнул одноглазый монстр, наблюдавший, как остатки вампиров в ярости добивают своих врагов, — «Да и Империи твоей, Влад, похоже, пришел конец. Ведь наследник твой погиб, и теперь я не смогу присмотреть за твоей семьей и нашими творениями.»

Фамильяр печально вздохнул, чувствуя, как мир неотвратимо отторгает его… Конечно, он мог бы попытаться что-то предпринять, ухватиться за тень шанса удержаться здесь. Но он даже не стал пытаться… Слишком уж больно по нему ударила потеря друга. Как физически — ведь вместе с ТАКОЙ смертью Дракулы была повреждена существенная часть его тела, так и духовно.

Окинув взглядом последний раз этот мир, монстр отвернулся и сам нырнул туда, куда его тянули законы мироздания…

Глава 1

Если ты наткнулся на что-то фантастическое — составь план исследований и запишись к психиатру.

Надо рассматривать все варианты.

Правило гениального академика № 74

Черт! Как же болит голова! Боль отдается куда-то в переносицу и под глаза, прокручивая перед внутренним взором бесконечный калейдоскоп бессвязных картинок. Так что разлепить веки представляется отдельным актом мазохизма. Мазохистом я не был, поэтому просто замер с закрытыми глазами, стараясь не двигаться. «Только бы не инсульт! Только бы не инсульт!» — застучала паническая мысль. Уффф. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Откуда такой резкий запах хлорки? Пытаюсь успокоится и собрать воедино свое самоощущение.

Так. Кто я? Я ученый-генетик и известный предприниматель. Вроде бы… Точно! В прошлогоднем журнале Форбс в списке богатейших людей России моя фамилия располагалась на семнадцатом месте. Василий Николаев! Понятно, не Ходорковский с Березовским, узнаваемость имени и фамилии среди народа куда как меньше. Только вот где теперь эти самые Березовские, да Ходорковские?… Как говорится, иных уж нет, а те далече. Хм, что-то еще царапает… какая-то мысль. Васька Николаев… вдруг ясно вспомнилось, как я (?) сегодня утром шел через проходную своего завода…. Ну, да, точно! Еще, отвлекшись на сдобную фигуру Грушки Афиногеновой, узелком с едой задел обитый железным уголком ящик, зачем-то поставленный в узком коридоре. Результат — разбитая полуштофовая бутылка с молоком, подмокший ломоть хлеба и ругань в мой адрес со стороны вохровца Петровича, которому внезапно добавилось лишней работы с мытьем полов на подведомственной территории.

Стоп, стоп, стоп! Какие узелки, какие вохровцы? Что за безумный набор воспоминаний?! Ведь точно помню, я — крупный бизнесмен и ученый! Черт! Да еду, если внезапно заработаюсь, мне из лучших московских ресторанов привозят! Или нет? В памяти внезапно промелькнули детские воспоминания о голоде и сосущее чувство в животе, возникающее через несколько часов работы в цеху. Так… А как же ковид? Больница? Космонавты? Глаза всё-таки придется открывать — нужна информация «со стороны». Даже если вокруг никого нет, посмотрю на ладони — по внешнему виду собственных рук можно определить, какие из воспоминаний… реальные, что ли? Интересно, что увижу? У шестидесятитрехлетнего пожившего мужчины руки точно не такие, как у шестнадцатилетнего подростка.

Яркий свет резанул по глазам! И боль! Она словно ждала этого момента, чтобы раскаленной иглой снова впиться в переносицу и набатом врезать по вискам. Однако прежде, чем заслезившиеся глаза сами собой закрылись, смог уловить главное: холеными, волосатыми руками бизнесмена, ученого и мецената с его безупречно обработанными ногтями тут и не пахло. Жилистые, мозолистые пятерни с въевшимися следами машинного масла и окалины. Хоть какая-то определенность, однако, успокоила. Сразу пришла утешительная мысль: «значит молодой, проживу подольше».

— О! Кажись, наш стукнутый очнулся! — послышался возглас совсем рядом. — Гля, как руками дергает!.

Попытался взглянуть на мир еще раз. Повторно это далось куда легче. Сквозь щелочки глаз свет еще резал глаза, но уже почти терпимо, да и головная боль как-то отодвинулась на третий план, смытая новизной впечатлений. Огляделся, насколько позволяло лежачее положение. Да, это вам не Рио-де-Жанейро! Дощатый, грубо побеленный потолок, одеяло ветхое и вытертое, с небелёным полотнищем вместо пододеяльника, непривычно грубым наощупь. Зато на дальней стене в верхней её части натянули транспаранты: «Вставай Товарищ с койки! Вперед — к новой жизни!», и чуть ниже: «В стране где здоровье твоё берегут. И легок. И радостен пролетарский наш труд!». Палата же (а ничем другим помещение, сплошь заставленное кроватями с лежащими на них людьми, быть не может) человек на десять-пятнадцать. И сосед, кудлатый седой старикан с окладистой бородой, как у Карла Маркса, нависающий надо мной с изучающим взглядом.

— С возвращением тебя, паря!

— Что со мной? Где я? — Извечные вопросы.

— Известно где. В заводской больничке, — принялся разъяснять текущее положение дел словоохотливый старик. — Тебя часа два как принесли. Сказали, авария в кузнечном цеху. Неужто не помнишь?

— Смутно, — вроде, и в самом деле начал припоминать, как наш старший мастер, Трофимыч, с брюзжанием и такой-то матерью что-то подправлял в механизме заевшего парового молота. А потом грохот, свист пара и… уже в больничке лежу.

Долго разлеживаться не дали. Очевидно, доктору кто-то сообщил, что новый пациент очнулся. Эскулап появившийся в сопровождении парня и девушки в белых халатах (то ли санитары, то ли интерны), сразу как пришёл — положил ладонь мне на солнечное сплетение. От руки по телу словно мурашки расползаться стали.

— Марьяна, записывай! Пульс 81, Давление 131 на 85, но может быть неустойчиво. Критических последствий сотрясения не наблюдается…

Через пару минут, удовлетворенно кивнув, он закончил диктовать результаты своих «измерений» и принялся меня мять, щупать, временами простукивая. При этом постоянно спрашивал:

— Так больно? А так? А если мы здесь?

Убедившись, что с телом на первый взгляд все в порядке, длинная ссадина на голове не в счет, даже бинтовать не стали, осколок взорвавшегося котла прошел по касательной, сей достойный эскулап предложил встать и попробовать пройтись.

Я поднялся на ноги. Мир вокруг закружился сначала, но быстро обрел равновесие. Как и я сам, когда, опираясь на отполированную десятками рук моих предшественников спинку простой кровати, сколоченной из оструганных досок, сделал первый шаг. Потом еще. Потом, расхрабрившись, попытался шагнуть уже без опоры. Даже на ногах удержался!

— Ну что могу сказать, голубчик? Всё с вами понятно, — заключил доктор. — Пока полежи до завтра. И можете не волноваться — товарищи, что вас притащили, обещали родным сообщить, что вы в больнице. Поправляетесь.

Ну, что ж, доктор сказал в морг… тьфу ты! Сказал лежать, значит, придется лежать.

Вечером пришел заглядывавший ранее с доктором парень — принес какую-то микстуру, отвратительнейшую на вкус. А следом появилась пожилая нянечка, в эмалированном ведре похлебку притащила. Половником принялась разливать порции в подставляемые ей больными тарелки. У меня тарелки, разумеется, не было. Немного помешкав, женщина сходила, взяла с подоконника и тщательно её обтерла.

— Ему уже не пригодится. А ты кушай, милок, — и по-доброму улыбнувшись, щедро зачерпнула гущи с самого дна.

Внезапно ужасно захотелось есть. Впрочем, вполне понятно. С самого утра во рту маковой росинки не было. Утром едва не проспал, не до еды было, обеденное молоко расколотил, а потом и вовсе едва Богу душу не отдал. Или отдал? Вдруг поймал себя на мысли — правильно говорить не Богу, а Богам. Либо же требуется выбрать, в чертоги к какому именно ты желаешь отправиться?