Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 14

Надежда Сергеевна сегодня прочла нам только одну главу о приключениях Алисы Селезнёвой. Да и то лишь потому, что заметила мольбу в глазах моего соседа по палате. Рыжему мальчишке нравилось, как читала Надя (он слушал её охотнее, чем меня). Я тоже признавал, что у Ивановой приятный голос (да и привык я к нему). Мы с конопатым соседом лежали на кроватях, смотрели на лицо Надежды Сергеевны. Рыжий хрустел печеньем, улыбался (он не сказал Наде о том, что я уже прочёл ему о том, как Алиса играла в волейбол — с удовольствием слушал этот отрывок заново). А вот я не реагировал на повороты сюжета книги. Потому что думал вовсе не об Алисе. Надин голос звучал фоном для моих собственных размышлений.

Я вспоминал серьёзное лицо Зои Каховской, и те слова, что услышал от женщины в белом халате в своём сегодняшнем видении. Тогда мне показалось, что женщина назвала меня «заинькой». Теперь же я не сомневался: она сказала «Зоенька» — назвала женское имя. Я скривился: вновь почувствовал фантомную боль в животе — вспомнил свои ощущения из «сна». Точнее… не свои. «Как с той карамелькой», — подумал я. Конфетой подавился мой сосед по палате. Но я прекрасно представлял, что парень при этом испытывал. Потому что побывал в его шкуре (тогда, в своём «видении») — теперь я в этом уже не сомневался. Как почти поверил и в то, что на своей шкуре вкусил «прелести» будущих страданий Зои Каховской.

Пребывание в прошлом не казалось столь уж невероятным на фоне моих «приступов» и попадания в чужое тело. В своём «медикаментозном сне» я мог вообразить и не такое. Всё ещё убеждал себя, что реальный «я» ожидал пробуждения в одной из больниц Ленинградской области. А то, что видел сейчас — не более чем плод моего воображения. Вот только воображаемая больница выглядела очень реалистичной. И усталая улыбка на лице Нади Ивановой, и хруст печенья, и хмыканье рыжего мальчишки — всё это не казалось выдумкой спящего мозга. Да и рука Зои Каховской была вполне настоящей. Мне вспомнились неровные кончики Зоиных ногтей, родинка над её губой, капельки пота на висках девочки. И боль — та, из моего «видения» и из её будущего.

С Зоей Каховской я в своей «настоящей» жизни не встречался (так мне казалось). Она училась в семнадцатой школе до того, как я пошёл в первый класс. Та самая Зоя, чей отец двадцать четвёртого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года арестовал моего папу. Юрий Фёдорович Каховский (в том году он был старшим оперуполномоченным Верхнезаводского УВД, майором милиции) — крупный, темноволосый мужчина с тем самым «римским» носом, о котором говорила Надя Иванова. Он упоминался в первом ролике о совершённых в Великозаводске преступлениях, снятом мной и моим младшим сыном. Юрий Фёдорович отказался дать мне интервью (на камеру). Но всё же снабдил меня тогда полезными сведениями.

Я «нарыл» в интернете немало информации о майоре в отставке Каховском, когда разбирался в «деле» своего отца. Интересовался, каких успехов тот достиг; хотел понять, почему старший оперуполномоченный не нашёл настоящего преступника — того, в чьих злодеяниях обвинили моего папу. Попутно просмотрел и его биографию. Выяснил, что в марте восемьдесят пятого года майора отстранили от дела отца, а потом и вовсе уволили из милиции. Знал, что в начале девяностых Каховский открыл охранную фирму — охранял (или, как тогда говорили: «крышевал») торговые точки в Рудном районе Великозаводска. Так же ему принадлежала сеть салонов «Магические предсказания» — в них до тысяча девятьсот девяносто четвёртого года всем заправляла его жена.

А ещё я помнил, что в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году у Юрия Фёдоровича умерла дочь Зоя. Тогда я невольно отметил, что девочка умерла незадолго до того, как я пошёл в первый класс (потому сейчас и полагал, что в прошлом с ней не встречался). Запомнил я и дату смерти девочки (та чётко засела в моей памяти) — четырнадцатое июля. Трагедия в семье Каховских произошла в тот самый день, в который я раньше отмечал день рождения тёти (старшей сестры моего отца, приютившей меня, после папиного ареста). Тогда эта информация стала для меня не более чем скупым историческим фактом. Я отметил совпадение, немного посочувствовал Каховскому… и перелистнул страницу.

Теперь же за той информацией мне виделось серьёзное девичье лицо (оно станет мокрым от слёз). И воспоминания о боли. О нестерпимой боли. В своём видении я ощущал её всего пару минут — мне эти минуты показались долгими, почти бесконечными. Когда они начались для девчонки? За час, за день до начала «видения»? Я вздрогнул, представив, что ожидало Зою Каховскую чуть больше чем через месяц. Если только пережитый мной во время «припадка» кошмар не окажется пустой фантазией. Такая вероятность существовала. Хотя случай с карамелькой стал реальностью. А память упорно напоминала дату: четырнадцатое июля тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года — именно тогда перестало биться сердце дочери Юрия Каховского.

Надя вложила в книгу закладку. Не сдержалась — зевнула (прикрыла рот ладонью).

— Мишутка, мне кажется, ты меня совсем не слушал, — сказала она.

— Слушал. Просто… я сегодня устал.

Тоже зевнул, хотя спать пока и не хотел.

— Отдыхайте, мальчики, — сказала Надежда Сергеевна. — Завтра суббота — я приду к вам до обеда.

Она поцеловала меня в лоб, помахала рукой моему соседу.

Рыжий махнул ей в ответ.

— Миха, может ты… это… почитаешь? — спросил он, когда за стеной палаты стихли шаги Нади Ивановой.

«Он не назвал меня Припадочным», — отметил я. По имени конопатый мальчик называл меня редко — только когда «подлизывался». Я подумал, что мне не помешает отвлечься от невесёлых мыслей (и от воспоминаний о сегодняшнем «приступе»).

— Конечно, — ответил я. — Почитаю.

Взял с тумбочки книгу, всё ещё пропитанную теплом Надиных рук.

Перед сном я не пошёл на новую прогулку: поленился, отложил подвиги на завтра.

Утром я так и не добрался до туалета: коленки затряслись на полпути к заветной комнатушке. Но всё же одолел немалый маршрут. Первую половину пути шёл самостоятельно! Вернулся в палату, опираясь о стену и о плечо своего соседа. Сердце металось в груди (едва ли не ударялось о подбородок), капли пота скатывались по лбу и бокам, дышал я часто (словно вернувшийся с пробежки пёс). Но радостно улыбался. И строил в голове наполеоновские планы. Рассчитывал взглянуть на советскую сантехнику (раковины — не в счёт) уже до конца этой недели: сегодня — максимум, в воскресенье.

Но в воскресенье вечером мои старания «расходиться» «вылились» в высокую температуру.

Глава 5

В понедельник усатый доктор не выявил причину ухудшения моего состояния. Он пофилософствовал на тему «психологической реакции» и «адаптации сознания» (вот только не пояснил, на что именно я «реагировал» и к чему «адаптировался»). Велел мне не расстраиваться, потерпеть. Пообещал, что «температура» долго не продержится («Для этого нет никаких видимых причин»). Напичкал меня таблетками — запретил вставать с кровати. А ещё он распорядился «отселить» от меня конопатого мальчишку («На всякий случай»), велел медсестре проведывать меня каждые два часа.

Наде в тот день разрешили взглянуть на меня с порога (ближе подойти не позволили). Я сообщил ей, что всё в порядке, помахал рукой.

А следующие трое суток по большей части выпали из моей памяти — остались лишь воспоминания о том, как у меня болела голова, и что я очень хотел пить.

Надю Иванову я вновь увидел только в первых числах июня — когда я уже не «температурил». Книгу она мне больше не читала. Мы с ней просто болтали.

Восьмого июня (перед выходными) ко мне в палату подселили сразу двух новых соседей. Так же, как и прошлого, мальчишек переселили из других палат, куда поместили новеньких.