Комиссар (СИ) - Константинов Алексей Федорович - Страница 7

— За измену своему народу и революции приговариваю тебя к смерти, колдун, — произнес Кирилл.

Эразм тяжело вздохнул, губы его задрожали, глаза покраснели, он опустил голову, подставляя шею под меч.

— Убей меня быстро, — попросил колдун.

Когда казнь состоялась, комиссар и нарармеец разъехались в разные стороны.

Первая кровь

Красивые механические высокие резные часы, стоящие у стены, отбивали мерный ритм. Часовая стрелка улиткой ползла к цифре два, минутная черепахой стремилась к десятке, а секундная кузнечиком перескочила шестерку. Крупный сенбернар, раскинувшись на красивом восточном ковре, дремал, время от времени лениво приоткрывая глаз и поглядывая в сторону двери. В клетке, стоявшей у перегородки между двумя смежными комнатами, скакала канарейка, рядом с ней располагался старый залакированный шкаф с изящно выполненными ножками и расшатавшимися на некоторых ящичках ручками. По диагонали от шкафа, под крупным окном, выходившим на оживленный проспект, лежала красивая молодая женщина. Кудрявая, одетая в нарядное белое платье, украшенное розовыми бантиками и переливавшимися в солнечном свете камешками, она беспокойно шевелила губами, хмурилась, ворочалась, измяв свою одежду.

В этот самый момент из коридора донеслись шаги, сенбернар встревожился, поднял голову, навострил уши. Дверь, располагавшаяся рядом с часами, открылась, внутрь заглянул бородатый сердитый мужчина с симметричными залысинами на висках. Увидев, что женщина спит, он хотел бесшумно ретироваться, но сенбернар, узнав хозяина, с удивительной для столь крупной собаки проворностью подскочил и радостно загавкал.

— Папа? — встрепенулась, открыла глаза спавшая. — Это ты?

Вспорхнув ласточкой, она подлетела к отцу, бросилась в его объятия. Мужчина прижал дочь к себе, улыбнулся.

— Всё хорошо, Оля, всё хорошо, — прошептал он на ухо дочери, потом с напускной строгостью посмотрел на собаку, погрозил сенбернару кулаком.

— Бесстыжий, Оленьку разбудил!

Пес будто бы понял слова хозяина, пристыжено опустил глаза, тихонько заскулил, шаркнул лапой, словно приносил свои извинения.

— А Кирилл? — Ольга, наконец, оторвалась от отца и решила выяснить судьбу своего возлюбленного.

— Жив, — недовольно поморщился отец. — Идёт сюда.

— Что такое? — заметив недовольство отца, спросила Ольга. — Он повёл себя недостойно?

— Не знаю, — неопределенно повел плечами отец. — Нам приказ дали: не подчинятся — открыть огонь. Он стрелять не стал, всё увещевать их рвался.

— Разве это плохо?

— Я сам не сторонник кровопролития, доченька, но пойми, мы ведем тяжелую войну, а тыл разваливается. Мне самому жалко рабочих, да что там, — отец неопределенно махнул рукой, — даже убогих этих грязушей жалею, но нельзя миндальничать, когда Отечество в опасности. Он гвардеец, элита войск, гордость самого Государя, должен уметь перебороть сострадание, когда того требует обстановка. Вместо этого колеблется, не знает, как себя вести.

Отец вздохнул, перевел взгляд на часы.

— Ранили его. Лучшего фехтовальщика академии одолел простой рабочий!

Услышав это, Ольга побледнела.

— Да не пугайся ты, ничего страшного. По голове огрели, а он даже защищаться не пытался. Зарезал грязуша, застыл над его трупом и стоит, смотрит, как тот подыхает. «Товарищ» со спины к нему подкрался и приложил. Не окажись Сергея Салтыкова рядом, убили бы. А я ведь знаю Кирилла, у него ушки на макушке, он не мог не заметить подлеца, но это убийство, его первое убийство, что-то в нем надломило. Как бы не потерять парня. Ты уж поговори с ним Оля, он тебе верит, всё расскажет. Разговор мне передашь, подумаем, решим, как поступить. А вот и он!

В коридоре появился мужчина лет двадцати с перебинтованной головой и отсутствующим выражением лица. Ноги переставлял механически, смотрел куда-то вдаль, выглядел растерянным.

— Кирюша! — испуганно выкрикнула Оля, вырвалась из объятий отца, побежала навстречу своему возлюбленному.

Звук ее голоса словно бы вернул Кирилла на бренную землю, он посмотрел в выразительные карие глаза Оли, заметил непослушный светлый локон, зигзагом упавший на белый гладкий лоб девушки, зарумянившиеся от волнения щеки, наряд, который она надевала только по праздникам.

— Куда же ты так вырядилась? — удивленно спросил он, когда Оля крепко обняла его, продолжая стоять столбом.

— Я с бала приехала, не могла отказать Анастасии Михайловне. Но когда узнала, что вас отправили в трущобы подавлять бунт, мигом сюда примчалась.

— Это ты с ночи здесь? — спросил Кирилл, снова устремив взгляд вдаль.

— Да, Кирюша, — Ольга отстранилась, посмотрела на бинты на голове Оболенского. Нежно коснулась их рукой. — Больно?

Кирилл ответил не сразу — казалось, он ее не услышал. Но спустя несколько мгновений словно бы прозрел, отрицательно покачал головой.

— Нет, не больно. Все уже прошло.

— Мне отчитываться надо, — подал голос отец Ольги, поняв, что он тут лишний. — Ты, Кирилл, — мягко сказал он, — приходи в себя. Но потом поговорить с тобой надо будет. Думаю, понимаешь о чем.

Кирилл тяжело вздохнул, кивнул. Похоже, только сейчас он полностью пришел в себя: вернулась оживленная мимика, присущая Кириллу, глаза забегали, лицо налилось румянцем.

— Я здорово вас подвел, Павел Степанович? — спросил он, потупив взор.

Генерал улыбнулся, понял, что не может долго злиться на своего любимца, смягчился.

— Не переживай, дело пустяковое. Но лучше такому не повторяться.

— Простите, генерал! — выдавил из себя Кирилл.

— Отдыхай, тебе серьезно досталось, — сжав губы, дабы сдержать улыбку, произнёс Голицын и ушел.

Ольга взяла Кирилла под руку и увлекла за собой, в кабинет отца. Сенбернар начал кружиться, обнюхивать Кирилла, но Ольга прогнала пса, не обратив внимания на возмущенное гавканье последнего, усадила Кирилла на диван, заперлась, вернулась к любимому, подняла его ладонь, поцеловала пальцы, прижала к щеке.

— Что случилось, Кирюша? — ласково спросила она. — Мне-то ты можешь рассказать.

— Я никогда до этого не был в трущобах, Оля. Не видел ничего подобного. Ты просто не представляешь. И я представить не мог, — голос Кирилла задрожал, Ольга с ужасом заметила, что на глазах гвардейца навернулись слезы. До сегодняшнего дня Кирилл казался ей железным человеком, у которого нет никаких слабостей, кроме искренней и трепетной любви, которую он испытывал к ней. Но сегодня она узнает о нём что-то новое, разглядит черты характера, о существовании которых и не подозревала.

— В детстве я с отцом жил на востоке Империи, — собравшись с мыслями, начала рассказ Кирилл. — Я никогда не видел представителей других рас — даже грязушей, которые живут повсюду — не знал, что такое труд рабочего. Там ведь одни крестьяне-землевладельцы, батраки, да охотники. Кто-то беднее, кто-то богаче, но все живут в достатке. Моего отца любили, хоть он и помещик, жили дружно, перед царем испытывали благоговение, не верили в россказни иногда заезжавших в Оболенское революционеров-пропагандистов, повествующих о жизни в городах. Когда я поступил в академию, я кружился только в богатых кварталах. Мне приходилось сталкиваться с нищими и попрошайками, но я всегда считал их бездельниками и разгильдяями, которых следовало пороть кнутом и заставлять работать, а не подавать им милостыню и бесплатно кормить. Потому и презирал дворян-филантропов, рассуждавших о необходимости глубоких реформ, перестройки общества. Лицемеры, рассуждал я, хотят использовать революционеров в своих целях, прогнать царя и установить власть подчиненного им парламента, по примеру островов. Выпустите гвардию в мятежные регионы, устремлял я свою мысль к логическому концу, позвольте задушить заразу на корню и революции не будет. Пересажайте иностранных шпионов, которые одаряют деньгами революционеров, а не можете посадить, вышлите из страны. На том всё и закончится. Так я думал до того, как на нас с Дмитрием возложили задачу выведать у рабочих в трущобах подробности о готовившемся мятеже. Ты знаешь, мы почти месяц болтались там под видом безработных, шпионили. Невольно оказались втянуты в жизнь трущоб и впервые мне открылись те страницы жизни, которые в силу моего тупоумия, ограниченности, оставались неведомыми, — Кирилл скривился.