Станция плененных (СИ) - Муссен Анна - Страница 22

Но во дворе никого нет.

Прислушиваюсь.

Подъезд не оживает с наступлением утра. Нигде не кипят чайники, не пикают микроволновки. Никто не включил телевизор, чтобы посмотреть утренние новости. Никто не стоит у плиты со сковородкой и не жарит яичницу. По трубам не бежит вода. Никто не пошел чистить зубы, никто не смывает за собой воду в унитазах после утренних процедур.

Мы в этом подъезде одни.

Это меня и радует, и одновременно настораживает.

А что, если во всем городе кроме нас, прибывших на поезде, никого больше нет? Что тогда делать? Как понять, как вернуться обратно? Если некому будет нам об этом рассказать, то как мы поймем, что от нас требуется? Нет, стоп. Почему я вообще рассуждаю о том, что найдется кто-то, кто сможет все объяснить? Такое возможно только в том случае, если все это кем-то подстроено. Но разве мог кто-то подстроить исчезновение из метро целого состава? Это просто невозможно. Нельзя украсть поезд, набитый людьми из центра города так, чтобы этого никто не заметил!

Тогда… Может, мы все уже мертвы?

Эта мысль приходит в голову неожиданно, но прочно застревает в извилинах.

А если и правда уже мертвы и все это место — Преисподняя? А что? Может монстры, которых я видел — местные черти, в чью задачу входит мучать нас, грешников, на протяжении вечности? В это можно было бы поверить, если бы не одно жирное «но». Я ничего плохого в жизни не сделал. Никому не причинял вреда, из-за моих действий вряд ли кто-то пострадал. Во всяком случае, я об этом не знаю. А раз не знаю, разве можно меня за что-то судить? Еще и таким способом? К тому же я уверен, что если где-то и согрешил, то совсем немного. Незначительно. И если за мелочи после смерти отправляют в такое место, то куда попадают реальные злодеи? Военные преступники там, или диктаторы?

— Костя?

От внезапно прозвучавшего позади меня голоса сердце забывает, что должно биться, чтобы я мог жить. Резко оборачиваюсь и вижу заспанного Тоху. Глаза у него слипаются, но выражение лица обеспокоенное.

— Я думал, ты меня кинул.

Ах, вот оно что.

— А тот факт, что дверь изнутри заперта, тебя не смутил?

Тоха глупо моргает.

Видимо не смутил.

— Забей, иди сюда. Посмотри.

Он подходит.

— Мы в этой конуре ночью сидели? — спрашивает он, указывая на будку.

Конура…как не эстетично.

— Верно.

— Фига она маленькая… Как мы там вдвоем поместились?

Как-то поместились.

— Ты помнишь, с какой стороны мы прибежали? — Вместо ответа на его вопрос я задаю свой. — Оттуда или оттуда?

Задумавшись и оглядев двор, Тоха качает головой.

Проблема.

— Я тоже не помню.

— Ты хочешь выйти наружу?

— А ты хочешь сидеть здесь?

— Это лучше, чем бегать по улице от монстров.

Не поспоришь.

— Но от них бегать лучше при свете дня.

— Ты не понял, — говорит Тоха, пытаясь в чем-то меня убедить. — Меня напрягает не время суток, а монстры.

— Это я понял. Но сидеть здесь вечно мы не можем, а бегать лучше от тех монстров, которых хотя бы видно.

Он хочет мне что-то на это ответить, но в последний момент передумывает и досадливо поджимает губы, переводя взгляд с меня во двор.

Отец любит повторять, что лучшей стратегией, когда ты не владеешь ситуацией, является отсидка в безопасном месте. Мол так можно собраться с силами, оценить обстановку, получив необходимую информацию, и, если за это время ничего не изменится — действовать. Но почему-то он никогда не рассказывал, где взять силы на то, чтобы с силами собраться и из кого выбить необходимую для решительных действий информацию.

В конечном итоге мы решаемся испытать удачу и выходим наружу, оставляя позади себя двор в окружении пятиэтажек. Ночных монстров, от которых нам удалось лишь чудом сбежать, не видно, а гнетущая тишина словно предупреждение, намекает на то, что в любой момент все может измениться.

Мы оказываемся на улице, скорее всего по ней мы и бежали в ночи, спасая свои жизни. Я оглядываюсь по сторонам, слева от нас автобусная остановка без «кармана» и без разметки на асфальте, на противоположной стороне остановки нет. Вдалеке виднеется знак пешеходного перехода, мигающий желтым светом трехфазный светофор.

— Думаю, — начинает Тоха, — мы прибежали оттуда.

Смотрю в ту сторону, куда он указывает. Смотрю в другую. Одинаковые дома по обе стороны улицы, ничем не примечательные панельные пятиэтажки с обвалившейся штукатуркой, отсыревшими стенами, разношерстными балконами.

— Уверен?

— Да. Я помню, что во двор мы забегали слева.

— Что?

— Когда мы забегали во двор, то делали это с левой руки, — поясняет он и добавляет: — Поворачивали налево.

Я этого не помню, прошлая ночь для меня окутана каким-то странным туманом. Я прекрасно помню все, что произошло в поезде, но то, что случилось после того, как я сошел с поезда, сейчас кажется мне не более чем каким-то наваждением.

— Ладно, тогда пойдем туда.

«Туда» — это направо.

Город окутан тишиной, я вглядываюсь в безликие постройки, не ощущая в них ни тепла, ни жизни, ни человеческой бытности. И даже завешанные шторами окна не смогут меня обмануть — в квартирах никого нет. А еще на улицах нет машин, на автобусных остановках нет столь популярных в последние годы электрических самокатов. Но на углах домов висят камеры: новые, старые, заметные, почти не выделяющиеся на общем фоне. Разные. У одной из таких камер я стою минут десять, вглядываясь в черную, покрытую пылью линзу. Может ли она быть бутафорией? Или же через нее за мной кто-то наблюдает?

А если наблюдает, то кто? И зачем?

Если я задам эти вопросы вслух, появится ли кто-то, кто мне на них ответит?

Мы продолжаем идти вперед вдоль тротуара, решив никуда не сворачивать. Квартал за кварталом, надеясь, что в конечном итоге куда-нибудь да дойдем. Дважды мы замечаем стеклянные метрополитеновские «бараки» наземных станций, но проходим мимо них, лишь озадаченно поглядывая на покрытые грязью стекла. Идею о том, чтобы идти по рельсам мы сразу же отметаем, как самоубийственную. Мало ли что можно встретить на этих рельсах? Пусть мы и на поверхности, а не в туннеле, но кто знает?..

— Смотри! — Тоха тычет пальцем в покосившуюся вывеску продуктового магазина. — Давай зайдем, посмотрим, что там есть.

Не вижу никаких причин для отказа. И все же не стоит терять бдительности.

Мы сходим с дороги, двигаясь по направлению к дому. На этот раз это девятиэтажка с одним подъездом, магазин же кто-то устроил в подвале, вход в который скрывался за добротной тяжелой дверью. На наше счастье она нараспашку открыта, но ведущая вниз лестница скрыта в темноте.

— Бросим монетку? — нервно предлагает Тоха, вглядываясь в эту темноту. — Что-то я уже расхотел туда спускаться.

Меня тоже сковывает страх.

— Тогда не пойдем, — говорю я. — Если эти твари там, внизу, то пусть давятся консервами в одиночку.

При упоминании консервов у нас обоих урчат желудки. Да так громко, что впору использовать этот звук как сигнал призыва к столу. Для монстров.

— А если там все-таки никого нет? А мы так по тупому струсим и останемся голодными?

Тоха достает свой телефон, включает на нем фонарик и светит на лестницу.

— Эй! — кричит он. — Есть кто?!

Его громкий голос эхом отражается от стен подвала.

— С ума сошел? — шикаю я, одергивая его за руку. — Куда ты думаешь бежать, если они там?

— Дверь закроем. Успеем.

Кошусь на дверь, массивные петли выглядят проржавевшими.

— Да ты ее с места не сдвинешь!..

Мы ждем несколько секунд. Никаких признаков жизни внизу.

— Думаешь, будь они там, то уже побежали бы на мой голос?

— Не знаю.

— Может, они по лестницам подниматься не умеют?

— Не знаю.

Что за идиотский разговор?

Мы переглядываемся. Делать нечего, раз уж решили идти, значит идем.

Неспешно спускаемся вниз, Тоха освещает лестничные ступени фонариком на своем телефоне. Каждый наш шаг звучит звоном церковного колокола для этого замкнутого тихого пространства. Но на наше счастье в просторном помещении магазина не единой живой души. И неживой тоже. Однако на стеллажах вдоль стен пусто. Мы пытаемся отыскать еду или хоть что-то съестное, но магазин пуст. Склада или чего-то, что напоминало бы подсобку, тоже нет.