Андреевский флаг (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 48

Достав футляр, Павел раскрыл его — если бы вместо Петра оказался бы его современник, то он бы однозначно признал один из револьверов внушительного калибра в четыре линии.

— Дам пострелять, но позже — сейчас нет смысла такое оружие производить, если только не в штучных экземплярах для особых случаев. Слишком дорогое удовольствие вышло, не для серийного производства. Проблема с патронами — нельзя сделать гильзы, ручной работы накладно для казны.

Павел достал из ящика картонную папку — там были эскизы. И положил ее перед Петром, по краям стола поставил лампы. Отошел, уселся в кресло и закурил от «катюши» папиросу — он прекрасно понимал, что царь сейчас надолго погрузится в «нирвану», рассматривая эскизы, чертежи и схемы, внимательно прочтет пояснения. И хлынет вал вопросов…

Кольт "Петерсон". До "великого уравнителя" остается совсем немного…

Глава 52

— Зело страшно, куда «тюфякам» нашим!

Пушки рявкнули, выплеснув из стволов густые клубы порохового дыма. И когда тот развеялся, великий князь Иван Васильевич не поверил собственным глазам — вкопанные в землю на расстояние двухсот сажен бревна были измочалены, щепа торчала в разные стороны.

Византийцы резво пробанили стволы и снова зарядили пушки, необычные, на лафетах с большими колесами. Он знал про такие орудия, читал описания, разглядывал рисунки, но впервые видел знаменитые и таинственные единороги, с помощью которых ромеи, вернее как они себя ныне называли византийцами, истребили огромное турецкое войско и потопили великое множество венецианских кораблей.

Расчеты работали споро, видно было, что мастера изрядные и умелые, и если пушкари у византийцев все такие, то с ними ни одному врагу связываться не пожелаешь. Единороги рявкнули еще раз, посылая свои бомбы далеко, к домам и сараям, возле которых стояли на привязях коровы и овцы. И хотя до деревеньки было далеко, с версту, но прищурив глаза, Иван Васильевич увидел, что бомбы упали точно, взорвались и все заволокло пылью. А когда та улеглась, на что потребовалось четверть часа, так как единороги дали еще по два выстрела, великий князь не поверил собственным глазам — строения были изрядно порушены, весело занялся пожар, а вот стоящих животин не узрел, все полегли.

— Едем туда!

К великому князю тут же подвели коня, поддержали стремя, и уже через пару минут скачки Иван Васильевич разглядывал творящийся перед ним ужас. Всего девять полупудовых бомб с дьявольской начинкой, отнюдь не порохом, натворили дел. Дом был разрушен полностью, сарай вовсю горел — в небо поднимался черный столб дыма. Скотина вся побита, туши окровавлены — жалобно мычала корова с перебитыми ногами, да блеял баран, что никак не хотел умирать. Молодой правитель поморщился, и соскочивший с седла охранник ловко дорезал подыхающих животин.

— Они попадают с первого раза, государь, — боярин Федор Васильевич Басенок говорил тихо, глаза ничего не выражали, кроме спокойствия. Старика давно отстранили от воеводства — Иван не доверял лучшему отцовскому военачальнику, испытывая к нему стойкую неприязнь. Хотел даже ослепить за «поносные слова», но превозмог свое желание. Ведь тот смог найти общий язык с самим императором Петром, а связываться с базилевсом теперь себе дороже, лучше подождать и посмотреть, как будут развиваться события.

И сейчас он мысленно похвалил себя за терпение и предусмотрительность — в Москву прибыл посол из Константинополя, боярин княжеского достоинства Григорий Федорович Долгоруков — одно это имя крайне заинтересовало и великого князя, и все его окружение. Но посланник был скуп на слова касательно своего происхождения, а определить, кто он по говору было невозможно — хорошо говорил на несколько странном русском языке, без заминок общался по-гречески и латыни, а еще мог общаться на татарской речи. Боярин был зрелых лет, в бороде и волосах на голове виднелись седые пряди. Но взгляд умный и пронзительный, и Москву разглядывал с интересом, но не как иноземец, а будто отсюда родом, и никак не может узнать град, куда вернулся после долгой отлучки.

И свита была послу под стать — народ был в ней перемешан — греки и армяне, готы и лазы, русичи и казаки, генуэзцы и прочие народы, совсем не понятные. Но говорили меж собою на русской речи, она как бы была общей для всех. Воинов было несколько сотен, умелые, в панцирях в суконных чехлах, вооружены штуцерами, пистолями и фузеями, последние привезены были также в подарок — полтысячи штук. Вроде огнем также плевались, как «ручницы», но были легки по весу, и палили не дробом на сто шагов, а пулей, на наперсток похожей, и на восемьсот шагов, куда дальше даже лучшего лука, и не менее точно. А штуцера оказались гораздо страшнее, но стрелять из них без маленьких колпачков было невозможно, а их секрет византийцы хранили, как и приготовление знаменитого «греческого огня»…

— Что скажешь, князь Данила?

Иван Васильевич посмотрел на князя Даниила Дмитриевича Холмского, что командовал его ратями.

— Выстоять против византийцев в поле никто не сможет — до рубки никогда битва не доходит. Бьют издали из своих единорогов — на две с половиной версты послать разрывную бомбу могут, такие же, что ты сам видел, государь. Но обычно начинают палить с двух верст и меньше — над головами бомбы взрываются, и град железный людей и лошадей косит. А если ближе подойти, то таким же градом, что картечью называется, всех наступающих скашивает. Со штуцеров редко когда бьют с версты, и токмо стрелки умелые, остальные начинают палить, когда восемьсот шагов расстояние до врага. если залп дают слитный, то страшно — кони и люди валятся, доспехи не спасают. Пробивают железо редко, но удар страшный, в латах вмятины, ребра ломает, все тело синее, с кровоподтеками. А в руку попадет, вообще беда — месиво сплошное, смотреть страшно.

Иван Васильевич передернул плечами — если уж Холмский с таким выражением на лице говорит, то противник действительно страшный. Лучше уж не злить базилевса понапрасну.

— Что посоветуешь, княже?

— Прости, государь, но без его согласия ты земли под свою руку не подведешь. Если базилевс Твери помощь окажет, али Новгороду, то беда будет — не выстоим мы в поле даже против одной дивизии, — незнакомое слово Даниил Холмский произнес уверенно. И снизил голос, заговорил тихо:

— А в ней всего семь тысяч воинов при двух дюжинах единорогов. Но действуют все воедино, заряжают быстро, палят метко — на службе многие по десять лет находятся, как говорят, а то и больше, все вои умелые и опытные. Верны базилевсу как псы — присягу дают прилюдно, крест на том целуют, что десять лет верно отслужат и смерти не забоятся. А там каждый подбирает занятие по душе, землю дают, если хозяйство замыслит завести. И податей до самой кончины своей не платят. Но случись война, снова на службу выходят — базилевс щедр, монетой звонкой платит.

— Видал я деньги эти, похожи на серебро, но не оно, лжа одна!

— Не так, государь — все эти монеты, если в иные земли захотел поехать, на солиды в меняльной конторе живо заменят — хоть серебром, хоть златом, — князь еще раз снизил голос, хотя они были наедине, приближенные отошли. — И за эти монеты товары разные купить можно — в любом городе лавки посмотришь, глаза разбегаются. Железа много, и оно дешевое, государь, на утварь всякую идет. Еды всякой полно — в Скифии поля огромные, от края до края своими очами видел, а там злаков и зерна всякого растет множество. И стада огромные ходят на выпасе — татар не боятся.

— С таким то оружием им еще ордынцев опасаться, — фыркнул Иван Васильевич. — Сколько войска у базилевса?

— Осьмица дивизий, да еще гвардия. И еще десяток будет, а то и дюжина — это если с подручными властителями считать. Но войско у них не свое — оно принадлежит императору. Дети их в лицее при дворе должны обучаться, и всех знатных людей земель подвластных также.

— Аманаты берет?

— Учат их по-доброму, государь, языкам, воинскому делу, ремеслам даже, и знаниям разным. В войске базилевса все народы перемешаны — дисциплина строгая, все по приказам делается. А кто супротив скажет, или не захочет — живота лишают немедленно!