Андреевский флаг (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 15

Прислуживали две бывшие невольницы, которых они оставили при себе — рязанские девки, отловленные прошлым летом и проданные татарами в рабство. Несмотря на измордованный вид, они уже игриво косили глазами в сторону младших Минаевых — внуков атамана, вполне взрослых парней, а один уже с довольно густой бородой.

На ужин подали несколько блюд запеченной рыбы, причем стерляди, щук и крупных сазанов, выловленной сетями, а к ним лепешки и в качестве гарнира кукурузную кашу — на кораблях был большой запас свежих початков и муки, приняли перед выходом в море. А запивали все взваром из сухофруктов — генуэзцы запасли на зиму целые мешки. Ели неторопливо, пока во дворе неожиданно не стало шумно.

Младший из сыновей атамана открыл дверь, вышел и тут же вернулся, с побледневшим лицом.

— Батька! Там сам царь пришел, с ним князь-кесарь и Меншиков. Двор «потешные» окружили…

Главный город Крыма, столица генуэзского "Капитанства Готия" — на этот период по числу жителей третий после Константинополя и Трапезунда.

Глава 16

От сказанных слов воцарилась мертвящая тишина. Казаки посмотрели на атамана — от его слов зависело главное — будет пролита кровь или нет. Все помнили старинное правило — «с Дона выдачи нет», а они как раз у себя дома, на родной реке. Тем более, выдать искалеченного родича — да все казаки дружно плеваться на атамана Фрола Минаева будут. Потому, что если родного брата, а именно так восприняла Павла казацкая вольница, выдал царю за участие в походах Стеньки Разина (имя которого вспоминали с уважением), то гораздо легче сдаст уже всех остальных.

Не выдаст — начнется сеча лютая!

Казаков в городе не меньше царских «потешных», воины они опытные и храбрые, и при одном кличе немедленно схватятся за ружья и сабли. И еще одна вещь сыграет на распрю, что станет ожесточенной — они то у себя дома, а вот царь без державы своей, с горсткой людей. Нет за Петром Алексеевичем сейчас сил безмерных, и дворянства с купечеством, а, следовательно, ни сил, ни денег. Оттого и перестали побаиваться донцы, хорошо знающие московскую руку, что всегда старалась их согнуть, наложить хомут холопства на отведавших свободы людей. А память штука такая — вспомнит старые обиды, и начнется всеобщая резня на радость басурманам. А там последует и всеобщая погибель православного люда, что на два с лишним века перенесся в прошлое время, когда магометанский мир пошел на завоевание христианских земель, погубив Восточную Римскую Империю…

Все эти мысли пронеслись у Павла в голове в одно мгновение, он чуть качнул головой, знак понятный только Фролу. Старый атаман сам все просчитал и спокойно произнес, улыбнувшись:

— Царственный гость к нам пришел, нужно встретить по чести!

Все правильно — не «имать и вязать», а «гостить» — разница великая. Не слышно на дворе выстрелов и звона клинков, а потому встречать с почтением царя нужно. Да и сам Петр знак о том дает, двор осматривает и своих гвардейцев на штурм не послал.

— Давай, батя, мы тебя пересадим!

«Племянники» вырвали из-за стола его как репку из грядки, усадили в кресло у пылающего очага, вроде камина — вечером становилось холодно. Павел уселся удобнее, выставив искалеченную ногу, которую положили на подушечку, приставив низкий табурет. Он чувствовал себя вполне комфортно, хотя культя ныла. Да и одет был соответственно эпохе — в довольно новый кафтан с меховой оторочкой.

Со стола все уже убрали расторопные бабенки, появился хлеб-соль на серебряном подносе, который взял в руки старый атаман и вышел во двор, встречать царственного «гостя». А вот оставшийся «братинич», который являлся его «сыном» как ни странно, остался рядом с ним, явившись точно с таким же большим и плоским блюдом. А вот на нем уже была бутылка водки и стопка из будущих времен. Жалко, но подарок того стоил — Петр Алексеевич не дурак, сразу все поймет.

Может и сменит гнев на милость…

— Вот, государь, брат мой молодший! Прости, ходить пока не может, ослаб и боли одолевают!

Павла подняли с кресла, он стоял на одной ноге, поддерживаемый с двух сторон крепкими родичами. Посмотрел снизу вверх на царя — Петр Алексеевич очень походил на самого себя, вернее на артиста, с кинофильма про юность царя. Глаза чуть навыкате, в них не искра любопытства, а целый костер разгорелся, когда он взглянул на бутылку водки и стопку с его отчеканенным профилем и надписью.

— Испей государь, а то жевать всухомятку не стоит. А эта водка сама тебя дожидалась давно! Но учти — дюже крепкая, не каждый шкипер ее одолеть сможет, достойна самого царя!

Благо блюдо перехватили, Павел открыл бутылку, налил полную до краев стограммовую стопку, которая исчезла в большой ладони царя. Петр Алексеевич выпил ее одним махом, крякнул, побагровел, но справился, шумно вздохнув. Посмотрел на Павла, и неожиданно собственноручно налил тому стопку до краев, протянул «пришельцу»:

— Отпей, по сердцу ты мне пришелся!

Павел тут же «хлопнул» стопку — продолжая при этом смотреть глаза в глаза. Царь усмехнулся, но по-доброму, гнева и злости от него не исходило, такое сразу чувствуется.

В стоявшем за его спиной детинушке, почти такого же роста, Павел сразу опознал Меншикова, с хорошим «бланшем» под глазом. Алексашка его тоже признал, ухмыльнулся, перехватив взгляд, и пальцем коснулся синяка. А вот второй «гость» оказался лет шестидесяти возрастом, низенького роста, опять же в сравнении с высоченным царем, в боярской шубе, но с бритым подбородком и щеками, зато с усами, тонкими и вытянутыми. А вот взгляд недобрый такой, оценивающий — то ли прирезать его половчее, или на дыбу вздернуть. Нехороший взгляд, зловещий, можно не сомневаться, что перед ним сам князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, глава Преображенского Приказа, ведавшего политическим сыском.

— Хорошая водка, — произнес царь, и бросил.— Данилыч, прибери подарок, и спрячь подальше. Блюдо оставь, ни к чему оно нам — сей штоф дорого стоит, из такого я еще не пил.

Меншиков ловко убрал бутылку, прихватив заодно и стопку, хмыкнул, бросив взгляд на изображения, и тут же вышел за дверь, правда, почти сразу вернувшись, еще до того, как царь произнес:

— Атаман, я смотрю, вы еще не ужинали?!

Намек был «прозрачный», царь явно был голодный и не выспавшийся. Но на удивление подвижный и энергичный, коротко скомандовавший Меншикову, что опять стал рядом с ним:

— Помоги, Алексашка!

Павла сграбастали четыре сильных руки и перенесли его за стол, он даже не успел ничего сообразить толком. Царь уселся напротив него, Меншиков рядом, а Ромодановский с атаманом по обе стороны от монарха. На стол служанки тут же выставили горячую рыбу — на этот раз стерлядь, к ней копченую, теплые лепешки, отварные овощи.

— Прости, государь, за скромное угощение, не обжились еще как следует, — произнес атаман, на что Петр буркнул:

— Пустое, Фрол Минаевич, не токмо есть пришли, с братом твоим разговор у нас долгий будет. Хоть ты его и спрятать от нас попытался, а мы его нашли. Покажи «ногу» свою — что за чудо такое ты себе сделал во времена будущие, из которых тебя сюда с колдовским туманом затянуло?!

— Не я, Петр Алексеевич, разные умельцы у нас есть. Кто «ноги» делает, кто «руки», а еще оружие и инструмент разный, ткани и вещи различные. Да много чего делают, для сего времени удивительного.

Павел посмотрел на Фрола, тот встал, отошел к небольшому сундуку, поднял его с натугой — вес был нешуточный.

— Да что же ты сам то, атаман, — Петр перехватил сундук, ему тут же помог Меншиков, освободив старика от ноши. Поставили рядом с Павлом — тот открыл крышку и положил на стол протез с ремнями, пояснил:

— Я с ним хожу постоянно, но тут простыл, нога опухла от холода, и ходить в нем тягостно и больно. Нужно подождать, пока болезнь не уйдет.

Царь тут же схватил «ногу» и принялся ее вертеть со стороны в сторону, при этом они переглянулись с Ромодановским, что Павла озадачило не на шутку. Но протез монарх вернул, причем с видимым сожалением. Задумчиво посмотрел на Павла и произнес с придыханием: