Особое задание - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 9

– Слушай, Вовк, а ведь лучше стало! Только ты ко мне сегодня не приставай, ладно? А не то у меня брюхо побаливает.

Мне ничего не оставалось делать, как вздохнуть:

– Сегодня не буду. Только я тебя тоже хочу кое о чём попросить. Ты можешь меня больше не «вовкать»?

– А чё такого? – удивилась Полина. – Вовка – нормальное имя.

– Вовка – нормально. А вот «Вовк» терпеть не могу. Я когда слышу «Вовк, да Вовк», хочется в тебя чем-нибудь кинуть.

– У тебя же имя как у товарища Ленина!

– Ага, – кивнул я. – Так себе и представил, как Надежда Константиновна говорит мужу: «Эй, Вовк»!

Полина расхохоталась. Наверное, представила, как Крупская «вовкает» товарища Ульянова-Ленина. Отсмеявшись, вытерла слезы. Пожаловалась:

– У меня снова живот заболел, от смеха, – призналась барышня. Упрекнула меня: – Если не нравится, чего молчал? Тебя как лучше – Вова звать или Володя?

– Да без разницы, – отмахнулся я. – Зови хоть Вова, хоть Вовка, но только не Вовк.

Кажется, Полина уже окончательно оклемалась. Хм… это обнадеживает.

– Слышь, Вовк, ой, извини Володя, ты мне скажи, а ты ругаться не будешь?

– А что такое? – насторожился я. Надеюсь, она ещё не успела сделать свидетельство о заключении брака? С неё станется.

– Ты же мне денег оставил, а я их потратила.

После покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не хотелось. У меня, правда, ещё оставалась «заначка» – золотой червонец, но его я пока решил попридержать.

– И что ты купила?

Думал, что на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку под подушку и торжественно предъявила палец с колечком – узенькая золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!

– Я, когда к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из бывших. Может – графиня, или целая камергерша! Говорит: «Купите колечко, барышня, двести рублей всего». Мол, всё уже продала, а кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку жалко.

– Так у тебя же только сто рублей было? – удивился я.

– Пятьдесят, – уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: – Я тут ещё платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол, лучше, чем ничего.

Вот ведь, мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется женщиной, даже если она пламенная комсомолка.

Оставив себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.

– Кстати, у тебя животик ещё не прошел? – заботливо поинтересовался я, протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. – Я сейчас тебе брюшко поглажу, всё пройдет.

– Ой, Вова, щекотно же… И тут уже и не брюшко вовсе.

И тут в дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я, а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.

На пороге стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.

– Товарищ Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова, вам велено срочно явиться.

Да чтобы тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги, быстренько чмокнуть Полинку и бежать.

В допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив – девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да ещё и зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего допрос.

Девушкой можно было любоваться и представлять её на картинах великих художников – длинная русая коса до пояса, тонкий профиль, изящный носик. Под стать и одежда – черное платье с белым отложным воротником. Всё достаточно скромно, но со вкусом. Пальто с песцовым воротником и песцовая шапка в тон остались в камере. Собственно говоря, именно по пальто и шапочке её и отыскали, а описать внешность, одежду помогли девушки из делегаток, включая Полину Аксенову. Несколько часов назад не чекист даже, а красногвардеец, дежуривший на Николаевском вокзале, обратил внимание на странную девушку, пытавшуюся купить пачку папирос и сердившуюся, что ей предлагали махорку. Девушка очень нервничала. Постовой сообщил о том нашему сотруднику. К слову – надо бы этого постового порекомендовать на службу в ЧК.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот, стало быть, это и есть похожая на гимназистку и загадочно пропавшая соседка Полины по комнате. Только настоящая Виктория Викторова, мотальщица из «Товарищества Невской ниточной мануфактуры», сейчас в Петрограде и очень удивлена, что ей отказали в поездке на съезд РКСМ, хотя на её предприятии трудится сто пятьдесят девчонок, ставших благодаря её усилиям членами союза социалистической молодежи. А кто сейчас передо мной, я покамест не знаю, потому что «гимназистка» отвечать на вопросы отказывается.

– Владимир Иванович, – сказал Кедров, улыбнувшись своей загадочной улыбкой. – Ваш прежний начальник, Николай Харитонович, рекомендовал вас как нестандартно мыслящего сотрудника. Он мне рассказывал, как вы сумели добиться признания у террористов, пытавшихся взорвать мост. Не хотите ли поработать с девушкой? Никак не хочет она на наши вопросы отвечать, а применять к ней грубые методы не хочется. Да и Феликс Эдмундович, если узнает, не одобрит.

Что да, то да. Наверное, у Дзержинского много недостатков, но среди них не числится садизм, он не сторонник выколачивания из подследственного правды. И дело даже не в жалости, не в гуманизме. Всё гораздо проще. Одно дело использовать пытки против явного врага (разведчик, схвативший противника прямо на фронте, миндальничать с ним не станет), совсем другое, если имеешь дело с потенциально невиновным. Конечно, под пытками он тебе всё расскажет, во всём признается, только какой смысл в таком допросе? Это уже не допрос, не получение объективной информации, а подтасовка фактов, выгодных следователю. А в результате такого допроса пострадает общее дело.

Допрашивать девушку не хотелось. И не потому, что девушку жалко, а потому, что не уверен, что у меня что-то получится. Барышни, как знал из прошлого опыта, бывают покрепче иного мужчины. А если замешана любовь, считайте, что проиграли. Не сдаст и не выдаст! Но если начальник предлагает попробовать, придётся пробовать.

– Попробую, – скромно сказал я, а про себя подумал, что надо бы отыскать где-нибудь коробку папирос.

Я продумал несколько вариантов допроса, но ни один из них, по моему разумению, для этой девушки не подходил. Видно, что из «бывших», на простенькую провокацию не клюнет, а на сложную комбинацию времени нет. На увещевания – такая молодая, а уже террористка! – не отреагирует. Если даже она и младше меня, то ненамного. «Разводку» – мол, зачем же вы твари, хорошую девушку убили, чтобы на съезд попасть, пока придержим.

Значит, будем импровизировать и убалтывать. Она не профессиональная подпольщица, не уголовница, проколется всё равно.

Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:

– Папиросы «Театральныя», десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! – пожаловался я девушке.

У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.

– Кстати, а вас не Ирина зовут?

Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой – мол, нет, не Ирина.

– А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, – широко улыбнулся я. – Как там у классика? Оставим себе от старого мира только папиросы «Ира»! Или не так?

Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:

– Какого классика?

Ах ты моя милая! Ну вот ты уже начала говорить.

– У Маяковского, у Владимира Владимировича.