Фритьоф Смелый - Тегнер Эсайас - Страница 31

Если в опубликованной Шведской академией и премированной высшей наградой редакции поэме «Свеа» доминирующим мотивом является эпическая покорность перед совершившимися насилием, то, по свидетельству друга Тегнера епископа Агарда, «целый ряд прекрасных, величественных строф в этой патриотической поэме с резкими выпадами против России были Академией выброшены, как места слишком возмутительного характера». В той форме, в которой поэма была представлена на конкурс в Академию, поэма была явно проникнута чувством реванша и призывала Швецию к оружию против России, пока еще есть время:

К союзу Бернадотта с Александром I Тегнер вместе с большинством передовой шведской интеллигенции относился с нескрываемой ненавистью. Пример Польши, писал Тегнер, доказал, что «гораздо опаснее иметь «государство казаков» в качестве покровителей, чем открытых врагов». Однако Тегнер подчинился совету и нажиму Академии и переделал свою «Свеа» в духе мирного строительства вместо воинственного реванша. Но это не радовало Тегнера. Его радость признанного Академией поэта и шумный успех у публики были отравлены тем, что ему пришлось, по его выражению, «перешивать и ставить на «Свеа» заплатки». В своей ненависти к русским он был непреклонен, и не потому только, что они отняли Финляндию, а потому, что для него «царское государство было символом вечного варварства, было страной, в которой вечно царит бесправие и насилие, страной, в которой еще нет граждан, а лишь господа и рабы, которых можно покупать подобно любому скоту». В русских он видел народ с внешней оболочкой образования, «в сердцах которых глубоко сидит варвар», и страна царизма, по мнению Тегнера, опасна не только для шведов, но и для всей европейской культуры. «Александр I, — пишет Тегнер, — главная опора мракобесия, явление самого подлого характера, какой мне только приходилось встречать в истории». Дружба Карла Юхана с «казаком» вызывала в Тегнере чувство глубокой ненависти. По поводу же войны с Данией, начатой Бернадоттом, Тегнер пишет, когда Шведская академия просила его написать соответствующее стихотворение, в 1813 году своему другу Адлербету: «Против бедных датчан я ничего не могу писать. Это несчастный народ, который; вот уже в продолжение многих лет не делал нам ничего худого. Сможем мы силою отторгнуть Норвегию, было бы без сомнения не плохо, но подобное завоевание у беззащитного народа вряд ли воспоет честный человек. Вот если война обернется против нашего заклятого врага, я с радостью начну писать. Я рожден в ненависти к варварам и надеюсь независимо от модных софизмов умереть с нею». Принужденный написать приветствие по поводу годовщины победы над датчанами, Тегнер в стихотворении, озаглавленном «Настоятельно принужденное приветствие офицерам в годовщину битвы при Борхнёфте» («Efter mycket nodgande till nogra officerare pa arsdagen av slaget vid Bornhoft»), иронически заканчивает:

Ненависть к «заклятому врагу» никогда не оставляла Тегнера. Даже на склоне своих лет, когда Тегнер из радикала-разночинца превратился в консерватора-епископа, в 1833 году в стихотворении «Стрелок» («Skytten»), написанном по поводу открытия стрельбища в г. Кристианстаде[18], говорит о том, что:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Поэма «Свеа» была принята восторженно всеми кругами шведского общества и получила большую премию Шведской академии. Первый биограф и современник Тегнера, поэт Ф. М. Францен (1772-1847), говорит об этом произведении, что «оно замечательно не только по своему высокому патриотизму и по эпической красоте, но и по внезапной перемене формы в середине его. От александрийского стиха, исполненного той многозначительной силы и той тихой, но постоянной гармонии, которых требует этот размер, поэт, повинуясь мгновенному увлечению, вдруг переходит к дифирамбу и, соответственно богатому разнообразию самого предмета, извлекает из арфы своей разнообразнейшие звуки. Перед нами встает поэтическое видение, где баснословные образы древнего Севера служат только оболочкой современных дум, чувствования й надежд». Поэма «Свеа» появилась как раз в разгар бешеной борьбы литературных течений — «академизма» и «фосфоризма». Разрыв академической формы александрийского стиха пламенным дифирамбом, живые, яркие и страстные образы, вплетенные в грустные лирические размышления, — как все это было непохоже на эпическое спокойствие академистов и как в то же самое время непохоже на трансцендентную туманную поэзию романтиков-«фосфористов»! Францен правильно констатирует: «Встречающееся в стихотворении «Свеа» соединение обоих родов поэзии, хотя, быть может, и неумышленное, показывает, как думал Тегнер относительно раскола, возникшего тогда на шведском Парнасе. Не унижая старой словесности, он сам приготовил новую, но никогда не приставал к «фосфоризму». Вот его собственные слова: «Немецкие теории с господствовавшею в поэзии таинственностью были мне противны. Переворот в шведской поэзии считал и я необходимым, но его можно и должно было произвести более самостоятельным образом. Новая школа казалась мне слишком отрицательной, а ее критические выпады — слишком несправедливыми. Поэтому я в войне не принимал участия, за исключением кое-каких шуток, которые я в письме и на словах позволял себе».

«Свеа» сблизила Тегнера, с одной стороны, со стариками из Академии, в Несторе же старых «густавианов», маститом поэте Леопольде (1756-1829), он обрел искреннего друга и почитателя; с другой — заставила «фосфористов» чутко прислушиваться к нему и несколько умерить свои нападки на возможность использовать старые академические формы для отражения идей современности. Однако взаимоотношения Тегнера с «фосфористами» оставались на всю жизнь обостренными. В эпиграмме «Металличность» («Metalliteten», 1815) Тегнер зло осмеивает манерность и туманность «фосфористов».

Для Тегнера мир, в котором царят реакционные и упадочные туманные философские идеи шеллингианства, должен быть уничтожен. Свое саркастическое новогоднее стихотворение на 1816 год («Nyaret») Тегнер заканчивает: