Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ) - Ранжевский Алексей - Страница 9

Ричард задумался. Получив дубль пятёрок, он долго перемещал деревянные фишки по зеленоконтурным треугольникам, нарисованным под стать высоким ёлкам. Затем спросил:

— А чего это ты припомнил имя моей дорогой матери? Ведь её семья, в прошлом знаменитая придворными друидами, была истреблена. Её фамилия забыта.

— Истреблена, но не забыта. — Барсонт удивил. — Благоволением одних только богов Сии удалось избегнуть той злосчастной участи. Они послали к ней твоего отца.

— Я знаю, как всё было.

Барсонт походил первой из фишек, добравшихся в свой дом.

— Знай вот что: отец тебя не выгонит. Кордис хоть звучал и убедительно, а меня он не купил. — с каждым новым словом голос старика гласил всё громче и увереннее. — Пик его коварства — лишить тебя купюр.

— Известный способ шантажировать воспитанника, — Ричард кивнул. — Но со мной не выгорит. Многоуважаемый отец, решив, что меня знает, уверен, мне гордость не позволит взять денег взаймы. Взять и переехать, допустим, к Эрнесту.

— К этому торговцу живым и согревающим? Дорого, — вставил старик. — Хотя и комфортно, что тут сказать.

— В конце концов, у меня есть аттестат! У меня друзья в цеху. Я подумаю о них.

— Н-да. Но вначале всё равно не обойтись без неудобств. Насмешки, долги. Зачем они тебе?

Вопрос, произнесённый голосом, рождающим сомнение, заставил глаза Ричарда подняться от доски. С неудовлетворением во взгляде и бровях юноша смотрел на престарелого мужчину. Тот отвечал тем же, не говоря ни слова. В головах обоих зашептало размышление.

«К чему он это?» — подумывал задетый внук, созерцая лисий мех на отворотах Барсонта.

«Так-так, рыбёшка на крючке», — неслышно говорило осторожное дедово лицо. «Ещё немного зёрен и, если приживутся, станем орошать». — Морщинистые веки щурились.

— Неужто будешь сторониться сладкого вина, опасаясь крепости? — начал искушать старик. — Да и так ли крепко?

Ричард глубоко вдохнул и выдохнул.

— Слушай, ты соскучился по прошлому, устал от мирных дней. Скука побуждает тебя сравнивать опасности со сладостным вином.

— Опасность! Спутница храброго! — чуть ли не пропел мужчина в возрасте.

— Я и говорю. — Юноша продвинул фишки...

- - - - -

Обед проходящего дня занимал мысли всех.

У маленькой Челсии возникли вопросы: что такое тревожное она пропустила, слушая беседу отца и брата? Почему папа, напившись с двух чашек, встал и ушёл допивать в летний бар, увлекая за собой разозлённую маму? Куда скрылся Вергиен? Где его забавные фразы, по типу: «Чем вас, малышка, развлечь?» Но первее других: чем отличается битва от боя? Не в силах оставаться с этими загадками наедине, девочка тоже спустилась со стула, подавшись к ответам. Вокруг обеденного стола уже никто не сидел.

Ненаглядной походкой кошачьих манер Челсия шла по гранитной площадке. Двухцветная масса больших отшлифованных плит проводила к ней холод даже сквозь тёплые, шерстяные чулки, и Челси поспешила сойти в густую траву. Бордовые лианы белых плиточных полотен быстро забегали у неё под ногами. Идя мимо барной стойки с подставками для бутылок, стоящей без стен, но защищённой крышей, она задержалась, поглядев на родителей, спорящих рядом. Вначале, те чуток пошумели. Потом приутихли. Сия взяла Кордиса за руку, что-то говоря, с наводнением в глазах (супруг сидел к ней боком, к дочке — спиной). Челсия прошла незамеченной. Игравшие в нарды Ричард и Барсонт показались ей более дружелюбной целью на данный момент. И вот, уже в десятке шагов от погружённой в игру парочки, живущей во плоти, девочка услышала парочку бестельную, стоявшую слева позади от первой на высоком пьедестале. Увидела, как неживые предки её зашевелились, сама замерев.

Долгие дни многих лет Бергам и Вилистика гостили на усадьбе потомков только как статуи, хранящие память. Их лица — жестокие, задумчивые, покрытые слоновой костью — окаймлялись металлическими волосами, у Вилистики — густой, длинной косой, у Бергама — заострённой бородой и распустившимися локонами возле щёк. Наряды монотонны; Вилистика блестит золотом линий, имитирующих нити, прошитые на стёганом кафтане бежевого дерева. Бергам же закрыт доспехом из костяных пластинок. На боках кафтана женщины имитация кольчуги, на предплечьях мужчины игольчатые наручи, сушёная кожа подводных ежей. Плечи и спина племенного воителя украшена шкурой песчаного зверя (кота или гиены), также золочёной. Кропотливым трудом мастера вырезали эти фигуры, золотили детали, чтобы озолотиться и самим. Но что скажут заказчики, если фигуры сбегут, скажем, к тем, кто их делал?

В тонких пальцах правой руки лучницы стрела; левая тянется за луком, который покоится в чехле за спиной. «Аист». — с жадностью охотника замечает Бергам, поднимая копьё в небо. Вилистика уже натягивала тетиву, загибая рога лука, с той самой стрелой между большим и указательным. Холодящие глаза воительницы – не то старой, не то юной – секунду пронизывают облака, целясь поводкой. Стрела улетает из зелёного зала, крутя оперение, неся птице смерть. Предки питаются украденной жизнью.

— Мм. — Бергам выражает удовлетворение. Хищный взгляд мужчины бродит по непривычно устроенной усадьбе, руки перекидывают одна другой древко увесистого копья, пока с наконечника стекает золото, обличающее чернейший обсидиан. «Куда деть копьё? — думает Бергам. — Где у них оружейная?»

— Что ты мнёшься? Сядь на няго, — говорит ему лучница с терпкой ухмылкой.

— Ишь о чём мыслишь? — возмущается копейщик. — Ну сейчас я тебя усажу... — Бергам хватает Вилистику за ворот, прижимая к её подбородку грань наконечника (во времена его жизни с женщинами обращались не многим-то хуже).

— Убери свои древние лапы, разбойник! — кричит родственница, отталкивая от себя праотца.

— А, бес с тобой. — Бергам шатается, но берёт верх над своим равновесием. — Изводительница. — Мужчина садится на задний край пьедестала, проверяет, не запах ли обсидиан иначе.

Ощущения, совсем не схожие с обычными, обуяли Челсию, пока она наблюдала. Руки её сами сложились в ладонях, поднесённых к открытому рту. Челсия видела, как Вилистика поправляла свой высокий ворот, и тот превращался из твёрдого дерева в мягкую замшу. Жёлтый металл оставлял косу лучницы, кожа лица её заливалась румянцем, а из синеющих, мякнущих губ, выходил лёгкий пар. Девочке самой похолодело, когда строгая, вооружённая женщина ловко спрыгнула с пьедестала, на котором стояла долгие дни. Бергам всё еще оставался на нём, но Челсия не радовалась; обходя столы и дедушку, игравшего с внуком, Вилистика смотрела прямо на неё: на испуганную Челсию.

Лучница, и осанкой, и лицом, легко была сравнима с голодающей тигрицей, спокойной, хитрой, и уже заметившей хрупкую лисичку. Приближаясь так, чтоб не спугнуть, она присматривалась к жертве. Девочка, осевшая на траву от страха, чувствовала себя магнитом, тянущимся к почве. Она не могла встать. Вилистика заметила на Челсии вязаную шаль, одетую поверх того же платья с оборками на рукавах, которое она уже видела на ней, на террасе. Заметила и митенки на маленьких ручонках, приставленных к траве. Воительница вдруг изумилась собственной невежливости. «Это дитя. А как же с ними... Что им потребно говорить?» — задала она себе вопрос, понимая, что никогда ни в жизни, ни в посмертии, с детьми наедине не говорила.

Вилистика наполнила свой образ добротой. Собрала все положительные эмоции, когда-либо отведанные ею, и выразила их в улыбке, направленной на девочку. Приём подействовал; Челсия дивилась: «Теперь не страшно, даже радость на душе! И как я только испугалась? Вилистика — прекраснейшее изваяние. Она и вправду ожила?»

— Здравствуй, драгая! — громко поприветствовала женщина. — Тебя ли именуют Челсией, дочерью Кордиса Фэстхорса? Несомненно благороднейшего из ныне живущих мужей!

Челсия тихонько рассмеялась.

— Примите мой поклон, — весело приветствовала девочка, как её учили.