Путь Империи. Перелом (СИ) - Воронков Александр Владимирович - Страница 33

— Так тебе, брат, за спасение офицера «Георгий» полагается.

— Да какое спасение! Помер тот подпоручик и фамилию его никто во взводе и не запомнил. Так и похоронили его у штаба полка при сапогах и портупее. Эх, мне бы те сапоги!

— А у нас весь полк к «Георгиям» представили, до последнего казака! — гулко басит рыжебородый кубанец, невесть каким образом сохранивший от изъятия медперсоналом свою затрёпанную и простреленную на рукаве черкеску, на погоны которой он неловко одной рукой вчера нашивал вахмистерские лычки.

— Чем же тот полк такой геройский? Небось, шибче всех галушки ел?

— А ты не смейся, чиха востропузая! Говорю — представили к «Георгиям» — значит, представили. И даже не наш полковник, а морской начальник, контр-адмирал Покровский!

— Тю-ю! Брешешь! Или теперь казакам по крейсеру верхами скакать полагается? Скоро с вас бешметы скинут, да рубахи полосатые понадевают, и будете вы матросы с кынчалами да в папахах!

— Пёс твой брешет, а ты языком ту брехню метёшь! Было нас две пластунские бригады, тысяч так с семнадцать-восемнадцать народу. Посадили в Батуме на транспорта: поболее двух десятков их было, нашу сотню на «Тревореане» разместили. Охрану флотские обеспечили неплохую: на транспорте-то всего оружия — одна пушечка, если наших карабинов с пулемётами не считать. Даже крейсер с нами шёл в охранении: «Прут» называется, а с ним ещё корабли помельче: миноносцы всякие, канонирские — пушкарские, значит, по нашему. Один канонирский всё больше рядом с нами шёл, пока уже далеко не отплыли. Глянул я на него — и аж тепло в груди стало: «Кубанец» ему имя. Ровно бы с земляком повстречались!

Ну вот. А перед тем, как на транспорты грузится, зачитали нам приказ того Покровского: мол, идём в десант порты мухоеданские штурмовать, и какой полк первый из всех себя славой покроет, тому полку дано в отличие будет знамя Георгиевское и все казаки к крестам представлены будут: и живые, и павшие. Сказали нам, что мы, пластуны, первыми в бой пойдём, а уж после к нам на подкрепление целый корпус придёт.

Раз такое дело, плывём мы, помолясь, по морю. Плывём себе, плывём и доплываем до бухты. Как же ж её название? Спрашивал же! А, вспомнил: Чюр мене*!.[2] Перевезли нас матросы на лодках на берег спокойно: только турецкий разъезд раза три стрельнул по нам, да и ускакал. Долго перевозили, часов пять. Под конец дня разобрались мы по сотням, построились, да и пошли, благословясь, куда господь да начальство указывает. Ночь шли, полдня шли, наконец дошли до Атинских позиций. А там уже нам мухоедане встречу приготовили. Добро ещё, что сильные войска у них в других местах были: кто у Стамбула бился, кто у Хоросана. А против нас стал мустахфиз, ополченцы, значит. А нечего было стоять на шляху! Сбили мы этих мустахфизов к ляду с позиции и к полуночи уже Атина была наша.

Отдохнули, сколько начальство дало, да вновь пошли вдоль берега. Идём и думаем: что же подкрепления обещанного нет? Неладом ещё сильный отряд на пути встанет — а нам ни вперёд не пробиться будет, ни назад отступать. И ведь верно: как к городу Ризе подходить стали, по нам мухоедане с орудий как начали крыть! Ну, выноси, Пресвятая Богородица! Что делать? Впереди — басурман, позади — море-океан, а на месте стоять — всяко погибели не миновать!

Вот и пошли вперёд. Да не пошли: полетели как на крыльях! Турок по нам садит почём зря, а снаряды уже за спинами рвутся. Тут он пулемётами ударил. Много казаков там и полегло! Но у турка-то хоть и станковые пулемёты, однако всего с полдюжины, а у нас на каждый десяток казаков по паре ружей-пулемётов, а к ним по четыре магазина на двадцать пять выстрелов каждый! Да и удобнее с таким в бою, сноровистее. Вот и открыли в ответ казачки пальбу не хуже басурманской, сбили с турок спесь. Под это дело мы в окопы ихние и ворвались, а там уж — пошло-поехало. Кого пулей, кого кинжалом достали, кто утекать кинулся, да далеко не утёк: с моря наши эсминцы подошли да из пушек им жару дали. Вовремя флотские поспели — «Дерзкий» и «Беспокойный», а чуть позже к ним и «Пронзительный» подошёл.

Ну так вот: кинулись мы вслед за турками к Ризе. Ан не тут-то было! Басурмане-то, пока мы пешим порядком от той Чюр мене продвигались, с-под Стамбула по морю навпростец несколько дивизий подвезли до Трапезунда, а две из них в Ризе войти успели. Вот и столкнулись мы с ними прямо на улицах вич-на-вич! Ох, и было ж дело! Как дрались, как рвали вражин — это рассказывать бесполезно, да и закрутило меня так, что только в глазах мелькало: что да как — сейчас всё и не вспомню. Помню только под конец: стою у портовой конторы, винтовку трофейную германскую из турка мёртвого выдёргиваю — штык промеж рёбер застрял, а мимо меня наши стрелки пробегают: это Приморский отряд генерала Ляхова под обстрелом прямо на причалы десантом высаживается. Сколько их там потонуло — уже никто и не узнает, царствие им небесное! Но ведь вышибли басурман из Ризе, а через два дня к Трапезунду подступили. Только мы к штурму готовиться начали — а нам отбой. Разведка в город ходила да и доложила, что войск нет, только на рейде транспорты турецкие полузатопленные торчат.

«Что за холера?» — думаем. А генерал-лейтенант Ляхов все полки выстроил, да и говорит: «Молодцы, дескать, вы! Заставили турок от Царьграда войска перебрасывать, чтобы десант наш уничтожить. А флотские наши те корабли мухоеданские с войсками в трапезундской гавани в ловушку поймали, да без малого все и потопили. Так что пришлось туркам город бросать да пешим порядком обратно топать. А почему, спрашивается? Да потому, что пока наши полки в здешнем десанте отвлекающем костьми ложились, да на Кавказе атаками постоянными турецкие резервы к себе притягивали, основной десант из Одессы под Царьградом высадился, и вместе с братушками-болгарами и теми русскими полками, что Чаталджи штурмовали в Царьград вступили, яко же и наши предки при Олеге Вещем половину столицы турецкой на щит взяли. Теперь султан на другой берег Золотого Рога сбежал и перемирия запросил. Так что кресты свои мы заслужили честно, задачу выполнили.

— А где же тебе руку-то прострелили, раз до самого перемирия невредимый прошёл?

— Как это так: «невредимый»? Я же рассказывал уже: в самом начале похода, когда в Чюр мене высаживались, турки раза три по нам стрельнули. Вот моя пуля и нашла кого искала…

— Выходит, ты всё время раненый дрался?

— Ну так. И что с того? Наша доля казачья…

Врата Цареграда

Обычно поздней осенью Истамбул выполаскивался дождевыми потоками и выдувался резкими порывами ветра. Большая часть жителей города в такие дни всячески старалась избежать непогодь и не высовывало носа за пределы своих квартир и дворов. В редкие же погожие деньки и правоверные и кяфиры, составляющие население столицы Лучезарной Порты запружали тесные городские улицы. Центрами притяжения, разумеется, становились базары, мечети и, разумеется, хамамы. Нельзя представить себе истамбульского жителя, не посещавшего бы эти заведения. Бани в этом городе любили всегда. Менялись времена, на смену византийским термам пришли турецкие хамамы, построенные на фундаментах своих предтеч, апэпархов и протоспафариев — силахтары и эфенди. Но не было в истории Царственного города ни одного месяца, когда бы хотя бы в одном банном зале не собирались люди, собирались не столько для достижения телесной чистоты, сколько для общения друг с другом, культурного проведения досуга и обсуждения множества новостей. Бани Царьграда-Истамбула были островками спокойствия и размеренности в шумных людских водоворотах восточного города.

Но вот уже несколько часов в одном из старейших хамамов города — Чагалоглы — от прежнего спокойно-размеренного течения времени остались только воспоминания запуганного до икоты банщика Рустама.