История «Майн Кампф». Факты, комментарии, версии - Мазер Вернер - Страница 46

План, предложенный генералом фон Сектом53 и принятый 20 декабря 1918 года в здании Генерального штаба в Берлине на первом после объявления перемирия, установочном, совещании германского военного руководства и предлагающий как можно быстрее превратить Германию в мировую державу, способную вступать в союзы, остался без фактических последствий, потому что Веймарская республика не имела возможностей — как во внешней, так и во внутренней политике — для его осуществления. Концепция Секта — с помощью России подавить Польшу, чтобы обеспечить безопасность тыла для войны против Франции, — не только осталась иллюзией, но и не вписывалась также в представления Гитлера, защищавшиеся им с 1920 и до 1945 года. Некоторые влиятельные военные и политики Веймарской республики, не поддерживавшие связи с Гитлером, никак не препятствовали усердным действиям по созданию предпосылок для экспансионистских устремлений. Так, именовавшийся «политиком взаимопонимания» Штреземан, видевший в Локарнском договоре, подписанном за Германию им и рейхсканцлером Гансом Лютером в декабре 1925 года, шаг в направлении восстановления Германии как великой державы, направил свой взгляд на Польшу, полагая, что путем экономического давления надо заставить этого восточного соседа снова уступить «коридор» рейху. Гитлер, написавший на своем знамени лозунг ревизии не только Версальского договора, с самого начала своего канцлерства особенно чувствовал себя стесненным проблемой Польши. Примечателен способ, которым он сначала решил эту проблему. Хотя сразу после своего «прихода к власти» он открыто декларировал пропагандистски преувеличенную волю к национальному самоутверждению рейха и притязанию на пропорциональное право голоса в Европе, но вначале он уделял больше внимания вопросам восстановления германского суверенитета, равноправия рейха, его национального достоинства на европейской арене, безопасности границ рейха, развития германской экономики и роста благосостояния германского народа как основы для проведения успешной политики, чем некоторые канцлеры Веймарской республики. Как рейхсканцлер он делал вид, что не интересуется чужими территориями и идеологическим проникновением туда. После того как он в апреле 1933 года сообщил французскому послу Франсуа Понсе, что восточная граница рейха на долгое время не будет подвергаться сомнению, в ноябре 1933 году он успокоил польского посланника Липского заверением, что считает глупостью вести войну ради разрешения мелких пограничных вопросов54. В декабре 1933 года он пошел еще дальше — приветствовал роль Польши как буферного государства между большевистской Россией и западной цивилизацией. Позднее «он осудил слух о германо-польском “вековом противостоянии”. Заключение в 1934 году германо-польского договора о ненападении, в котором провозглашался отказ от насилия по отношению друг к другу, является лучшим подтверждением того, что Гитлер к вопросу о ревизии подходил не так догматично, как веймарские руководители внешней политики, постоянно отказывавшиеся от подобных договоров с Польшей, признававших существующие границы, по тому же принципу, как они это сделали с западными державами в 1925 году в Локарно»55.

Незадолго до того как Гитлер стал рейхсканцлером, генерал Курт фон Шлейхер старался путем отхода от традиционной политики германского кабинета, подчеркивающей первоочередность внешней политики, предложить на дальнюю перспективу обусловленное ситуацией решение — уточненное им уже в конце войны — которое, хотя и предусматривало также развертывание силы вовне, но сначала предлагало восстановить «порядок» внутри рейха, а потом активировать германскую экономику. На пути через прочный внутриполитический базис он снова самоуверенно хотел в огромном масштабе расширить германские интересы также вовне, а целью внешней политики считал восстановление рейха в виде великой державы56. Одному из его предшественников, влиятельному поборнику пангерманизма, Густаву Штреземану, рейхсканцлеру от Германской народной партии, вошедшему в историю не только как «политик взаимопонимания», но и как представитель экономических устремлений Германии как великой державы, после предварительного решения проблемы репараций и подъема германской экономики удался существенный шаг в «большую политику». То, что Штреземан понимал подписание Локарнского договора в декабре 1925 года только как этап на пути к ревизии Версальских соглашений, нельзя считать неожиданностью, если помнить о его политических взглядах. Его политика ревизии, которую Андреас Хилльгрубер метко назвал — как ловким осуществлением общей политики, преодолевающей требования военного руководства и путы традиционных тайных переговоров, так и использованием противоречий среди прежних противников и открытой демонстрацией на трибуне Народного союза, а также — розыгрыша хозяйственно-политических возможностей в направлении усиления военного потенциала57, постепенно вела к Адольфу Гитлеру, при котором военная мощь стала важным базисом внешней политики и не вызывалась никакими другими важными причинами.

Но не рейхсканцлер Гитлер, который свою агрессивную военную программу до осени 1933 года подчеркнуто завораживающе маскировал и поэтому подвергался критике не только со стороны своих министров Константина фон Нейрата (имперский министр иностранных дел) и Вернера фон Бломберга (военный министр), открыто выступавших за вооружение, начал проводить «побег» от условий Версальского договора, мешавших военному развертыванию, это началось еще под руководством Шлейхера — в умах политически активных военных, дипломатов и крупных чиновников. Они ловко использовали сложившиеся под влиянием мирового экономического кризиса 1929 года58 трудности для внешнеполитической и военной дееспособности мировых держав, не признававших рейх в качестве партнера, и требовали проведения политики, за которую они официально не были ответственны.

Подобно подавляющей части германского народа, также и Гитлер требовал отказа от выплат репараций, а также формального равноправия рейха в военном отношении — в таком широком смысле, в каком их, вследствие политической ситуации, вынужденно не осмелился защищать центристский кабинет Генриха Брюнинга (1930–1931), несмотря на точку зрения рейхсканцлера59, что, однако, не помешало командованию рейхсвера, после роспуска Контрольной комиссии союзников (в 1927 году), во все возрастающем масштабе превращать уже начатое тайно вооружение — в открытое и реальное увеличение моши рейхсвера.

С фон Папеном и его «кабинетом баронов»60, который прогнал социал-демократическое правительство Пруссии61 и присоединил Пруссию к антидемократическому курсу остального рейха, центр тяжести германской политики явно переместился в сторону открытого и эффективного перевооружения, которое казалось еще рискованным Брюнингу, свергнутому с помощью генерала фон Шлейхера и объединившихся с ним национал-социалистов.

Когда 30 января 1933 года Гитлер, в представлениях о внешней политике которого доминировали традиционные методы и насилие, стал рейхсканцлером, то официально он в этом отношении вел себя более сдержанно62, чем его предшественники Штреземан, Брюнинг, Шлейхер и Папен63. Поэтому те, кто знал его мировоззрение, его боязнь принятия решений и формулировки определений, не без оснований стали полагать, что национал-социалистский рейхсканцлер не сумеет выполнить того, что ожидали от него сторонники. «Перед нами стоят следующие политические проблемы, — сказал Гитлер 17 мая 1933 года в своей речи в рейхстаге и повторил программные заявления некоторых прежних канцлеров64: — Много столетий европейские государства и их границы создавались из представлений лишь внутригосударственного мышления. Победоносный прорыв национального мышления и принципа национальности в прошедшие столетия стал зародышем многочисленных конфликтов, возникавших вследствие игнорирования этих новых идей и идеалов государствами, возникшими на других предпосылках. После окончания больших войн не было более важной задачи для действительно мирной конференции, чем четкая констатация факта новой структуры и нового порядка европейских государств, которые этот принцип признали законным в максимальной степени… это — новое территориальное деление Европы с учетом действительных границ проживания народов исторически было бы таким решением, которое с прицелом на будущее, возможно, сделало бы не напрасными кровавые жертвы войны — как для победителя, так и для побежденного… Никакая новая европейская война не может установить что-либо лучшее на место неудовлетворительного положения.