Девочка, которой не было. Мистические истории - Мацейчик Гаянэ - Страница 27

Итак, Семенова и Дадашев мертвы, остаются Горец и Профессор. Знаете, я не верю во всякую чертовщину и проклятия – так уж научил меня опыт. Однако любую версию стараюсь проверять, пусть и самую фантастическую. Я затребовал материалы о несчастном случае на железнодорожном мосту. Утонувшего велосипедиста звали Эммануил Волонтович. К сожалению, в его квартире обыск не проводился: полиция, естественно, посчитала его гибель несчастным случаем. Чтобы все проверить, я послал своих людей к хозяйке квартиры, но она выбросила все бумаги, не читая, поскольку наследников у Волонтовича тоже не нашлось. Однако и от хозяйки был толк: по ее словам, постоялец ранее был политическим ссыльным и как-то обронил в разговоре, что окончил Иркутское горное училище. «Э-э-э! – сказал я себе. – Вот я и нашел Горца».

Рюмин ловко подцепил вилкой кружок лимона и с удовольствием прожевал. Честно говоря, я не мог смотреть на этот фокус, не сморщившись, поэтому, чтобы скрыть набежавшую слюну, допил свой коньяк. Петр Алексеевич глубоко вздохнул и продолжил:

– Спокойствие в гигантской Российской империи – вещь тонкая и хрупкая, поэтому в нашей работе все нужно проверять. Вы не слушайте уличных горлопанов и товарищей волонтовичей: это для них мы сатрапы и палачи. А что сделал наш Горец, отбыв ссылку? Пошел работать по специальности?.. – Нет, он стал работать каким-то смотрителем в депо, где, скорее всего, познакомился с Дадашевым. Я вообще думаю, что в их шайке он был главным пропагандистом. Социал-демократишка, одним словом.

Так вот: стал я проверять – не поверите! – Танечку Лещинову. Тайно, конечно. Представляете: прихожу я к начальству и докладываю, что пришлось навестить в сумасшедшем доме девочку, насылавшую проклятие на убийц своей семьи. Не представляете? – Я тоже. Взял извозчика и поехал в Таракановскую слободу, Таракановку по-нашему. Начальник мне понравился: молодой, но ученый, еще в пятом году прибыл к нам из Томска – Игорь Михайлович Авруцкий. Я – к нему: «Надежно ли у вас содержатся пациенты?» Он говорит: «Будьте покойны, при мне ни один не сбежал». – «Сомневаюсь, – говорю, – что в вашем хозяйстве все идеально». – И показываю фотографию Танечки у железнодорожного моста и у Пушкинского театра. Он аж посерел. Была у меня мыслишка, что станет доктор выкручиваться, но – нет: побежал в другое крыло больницы. Я – за ним. Что ж вы думаете? – К палате мы подошли вместе, а он запретил мне входить. Мне, коллежскому советнику… Ладно. Походил он там, походил, выходит и заявляет: «Все в порядке, девочка выйти не могла». Я, спокойно так, замечаю: «У меня на руках доказательства, что ваша Таня выходила отсюда дважды – в 1907 и в 1908 году летом, а последствиями ее прогулок были два якобы несчастных случая. Так что открывайте и показывайте, что у вас там за тайны мадридского двора». Доктору крыть нечем, он кричит: «Варвара! Сюда, к Танечке». Пришла бабка, так он ее вперед меня в комнату запустил, подождал минут пять, а потом говорит: «Я вас очень прошу: не напугайте ребенка. Просто проверьте все как надо». Отвечаю: «Проверим как надо, не беспокойтесь». Захожу в палату: крошечная комнатенка, видно, что делили какое-то большое помещение. Вдоль стены – одна кровать, ногами к окну. На кровати сидит бабка Варвара и с головой укрывает кого-то одеялом. Ладно. Осмотрел стены: повреждений нет; проверил пол: доски на месте, не шевелятся. Потолок исследовать незачем – слишком высокий для такой конуры. Зато есть окно и еще одна дверь. Осматриваю окно: подоконник пыльный, но это нам не помеха, – требую открыть. Пытались открыть створки вдвоем с Авруцким, потом плюнули. Думаю, что все рассохлось давным-давно. Слегка открывается форточка. Допрыгнет ли до нее ребенок и пролезет ли – непонятно; я же не могу заставить сумасшедшую девочку пролезать в форточку, тем более что за окном – железная решетка. Встал на подоконник, еле дотянулся, но за решетку дернул изо всех сил: стоит, сердешная.

Делать нечего. Опять к Авруцкому: «Давайте, показывайте вашу Танечку, чтобы не было сомнения, что она здесь живет». Он помялся немного, но разрешил подойти потихоньку к кровати и заглянуть под одеяло. Подхожу вплотную, бабка отводит полог, а оттуда на меня смотрит злое лицо. Лицо злое, а глаза – круглые от страха. Я пересилил себя, сравнил с фотографией: она, без сомнения. «Что за черт, – думаю, – как она вылезла?» Шасть к двери – и как дерну: что-то трещит, но дверь не шелóхнется. Смотрел, смотрел, снова дернул, – и не трещит уже. Я на взводе: «Что за дверью?» – «Балкончик». – «Лестницу мне!»

Вышли мы на улицу, добрели до торца: и вправду – сиротливый маленький балкон на втором этаже. Поднялся по лестнице, перелез через перила, хотел дверь дернуть, а на ней ручки нет. Тут уж я с досады так приложился плечом, что стекла зазвенели. Слышу: ребенок заплакал, а бабка утешает. Игорь Михайлович кричит мне снизу: «Не надо! Не пугайте девочку! Дверь открывается только изнутри, но Трофим забил ее насмерть». Так и сказал двусмысленно: «забил насмерть». Что же мне, сумасшедший дом разносить? Так здесь и останешься, чтобы всякие порошки горстями лопать. Для успокоения души дернул решетку на окне: хорошая решетка, надежная. Только девочка громче плакать стала.

И тут я подумал: «А в чем эту Танечку можно обвинить? Что раз в год без спроса сбегает от Авруцкого фотографироваться?» Чувствую: бред какой-то, чушь несусветная! Извинился и ушел.

Рюмин усмехнулся и снова наполнил бокалы коньяком.

– Не такие уж мы в охранке неотесанные, даже извиниться умеем. А теперь, Михаил Иванович, хочется узнать ваше мнение: наслышан от Иннокентия Филипповича, что вы вместе с вашим другом в столице удивительные случаи расследовали. Вдруг что-то дельное мне скажете?

Признаться, я попал в неприятное положение: расследование преступлений – одно дело, а попытки проникнуть в потустороннюю логику – совсем другое. Но надо же было что-то ответить.

– Почти уверен, – начал я, – что догадки Вонаго имеют под собой почву: две фотографии – две смерти, как бы мы к этому ни относились. Из вашего рассказа я понял, что этих людей связывает только покушение на барона Лессера. Итог: на сегодняшний день из четверых террористов мертвы трое: Дадашев, Семенова и Волонтович. В живых остался только Профессор.

– Соглашусь с вами, – поддакнул Рюмин, смакуя коньяк. – Каковы предварительные выводы?..

– Есть ли в Красноярске высшие учебные заведения, где преподают профессора?

– Увы, нет. Мы со своей местечковой гордостью привыкли считать Красноярск столицей. Он и есть столица Енисейской губернии, но институтов больше в Томске, это факт.

– Так вы сказали, что Авруцкий прибыл к вам из Томска?

Петр Алексеевич ухмыльнулся:

– Мне нравится живость вашей мысли; пожалуй, в жандармерии вы пришлись бы ко двору. К сожалению, Авруцкий – не профессор и никогда не преподавал, хотя и пишет научные труды. Опять же: психиатрия и вице-губернатор… Что-то слабо вяжется, хотя я многому не удивляюсь.

Неожиданное предположение мелькнуло в моей голове.

– Какого числа произошло покушение?

Рюмин заглянул в бумаги, лежащие на столе.

– Двадцатого июня 1905-го года.

– Какого числа умерла Семенова?

– Двадцатого июня. И Волонтович утонул двадцатого… Опять эта проклятая чертовщина! – процедил коллежский советник сквозь зубы.

– Таким образом, мы приходим к выводу, что террористы умирают каждый год двадцатого июня. А у нас сегодня – восемнадцатое число. Петр Алексеевич, время на исходе.

– Что мы обсуждаем, что мы обсуждаем?! – взорвался Рюмин. – Как поймать призрака? Как спасти от смерти убийцу?

– Мне кажется, вы хорошо понимаете, что велит вам долг. По крайней мере, нам известно, где свершится очередное возмездие: у женской гимназии. Надо попробовать перехватить этого Профессора, ведь мы знаем, что это мужчина.

– Слабоватая примета, согласитесь: по центральной улице Красноярска ходят и ездят все, кому не лень. Представляю, как бы мы ловили террориста на Невском проспекте по примете «мужчина». А вдруг это женщина?