Саван алой розы - Логинова Анастасия - Страница 7

Саша вздохнула, почти что всхлипнула.

– Думаю, что да. Я была убедительна и напориста, как ты советовала. Он согласился хотя бы прочесть дневники, а ведь это уже много, правда? Если он в самом деле их прочтет, я уверена, он поймет, что Ганс невиновен.

Елена промолчала, сосредоточенно подкалывая непокорную прядь шпилькой. Или она хмурилась потому что не была уверена в Кошкине? Или в Гансе? Саша не знала…

Лишь спустя полминуты Елена снова заговорила, дав понять, что не прическа так ее беспокоит:

– Если господин Кошкин возьмется за твое дело, то он наверняка посетит этот дом. Обмолвится хотя бы парой слов с Денисом Васильевичем, и с Николаем. Наверняка ему придется рассказать, как к нему попали дневники. Ты это понимаешь?

Саша вздрогнула всем телом. Она понимала это – но предпочитала не думать пока что.

«Ты не торопись, Шунечка. У тебя свой путь, неторопливый. Сперва за одно дело возьмись да и закончи, потом за второе. А пока первое делаешь – не заглядывай, что дальше будет. Жизнь большая, а ты маленькая. Богу видней, как тобой распорядиться»

Так говорила когда-то баббе-Бейла, и Саша крепко эту науку усвоила. Не торопиться и не заглядывать далеко. Сперва отнести дневники в полицию – потому что не отнести было нельзя, а потом держать ответ перед братьями за непослушание. Еще вчера Саше казалось, что целая вечность пройдет, перед тем как Кошкин явится в их дом для беседы с братьями. А сегодня Елена указала ей на то, что это может произойти в любой момент…

– Нравится? – спросила Елена, наблюдая, как Саша долго и пристально рассматривает себя в зеркале.

– Очень!.. У тебя золотые руки, Леночка!

Та улыбнулась. Постояла позади Саши еще немного и вполне серьезно спросила:

– Помочь тебе расплести?

– Нет… позже… Еще немного так оставлю. Я сама расплету, как лягу. Спокойно ночи, Леночка.

– Спокойной ночи, – усмехнулась та. Прищурилась: – когда-нибудь я уговорю тебя причесать по-моему с утра, а не на полчаса перед сном!

Саша не стала спорить. Когда-нибудь – все возможно. Жизнь и правда большая.

Глава 5. Кошкин

Осень стояла сухая и теплая – всю неделю, что редкость для Санкт-Петербурга, можно сказать, аномалия. Но полицейский экипаж мчался по накатанной дороге скоро, не вязнув в грязи, да не продуваемый всеми ветрами. Все Кошкину благоволило, даже удивительно. И людей себе в помощь удалось сыскать сразу – толковых специалистов.

Кирилл Андреевич Воробьев был тридцати четырех лет, чуть моложе Кошкина; прекрасно обращался с фотографическим аппаратом, служил на Фонтанке уже третий год и учился когда-то в университете на физической кафедре. Его работу по трасологии, науке о следах, Кошкин прочел нынешним летом и еще тогда подумал, что неплохо было бы задействовать сего автора в чем-то посерьезней краж в продовольственных лавках. Был Воробьев высоким, худощавым, словно нарочно суженным да вытянутым, и носил очки. Настоящие, а не как Кошкин, для солидности.

Но просьбу Кошкина (вовсе не прямого своего руководителя) поехать в Новую деревню, что на Черной речке, касаемо старого и вроде бы раскрытого дела об убийстве вдовы Соболевой, Воробьев откликнулся без лишнего подхалимажного энтузиазма. Но откликнулся, задав ряд весьма уместных вопросов. Был деловит, собран и, пока тряслись в экипаже, в разговор вовсе не вступал – за что получил от Кошкина дополнительный балл.

Возможно, Воробьев помалкивал оттого, что по Департаменту полиции о Кошкине ходила молва, как о человеке нелюдимом, странном и непонятном – после того, как ослушался самого Шувалова, угодил за то в ссылку, а после вернулся на прежнюю должность, как ни в чем не бывало. Должно быть, поэтому сближаться с Кошкиным никто не торопился.

Дача вдовы Аллы Соболевой стояла в самом начале главной улицы Новой деревни. Места эти были малообитаемые, давно заброшены – одно название, что новые. Кошкин знал, что пик популярности Новой деревни пришелся еще на пушкинские времена, когда знаменитый поэт проводил веселые вечера в компании друзей. В конце сороковых некто Излер, известный в прошлом делец, основал здесь заведение «Искусственных минеральных вод», прозванное в народе «Минерашками». Петербуржцы «Минерашки» полюбили, особенно полюбила определенная его прослойка, проводя здесь едва ли не каждый свой вечер и занимаясь на «Минерашках» чем угодно, только не поправкой собственного здоровья. Веселые вечера, музыка, фейерверки, рестораны, цыгане, акробаты, фокусники – все здесь было. Однако с конца шестидесятых «Минерашки» стали приходить в упадок, а после и вовсе погибли в огне пожара. Пришли в запустение и Новые деревни, потому как дачники, с открытием Финляндской железной дороги, облюбовали для себя новые места.

Но Алла Соболева, очевидно, за модой не гналась.

* * *

На месте, едва остановились, Кошкину навстречу подскочил паренек в полицейской летней форме, с потрепанной кобурой на поясе и, как положено, с шашкою на боку. Рукоять той шашки была начищена до зеркального блеска, и, по всему видно, являлась предметом гордости. Кобура же, скорее всего, болталась пустой: револьверами и городовых стражников далеко не всех снабжали, а уж уездных тем более.

– Рядовой уездной полиции Антонов! – бодро, вытянувшись по струнке, отдавая честь, отрекомендовался тот. – К вашем услугам, Ваше благородие! Изволите сразу пройти в дом аль осмотритесь сперва?

– На первом осмотре места происшествия вы лично присутствовали, рядовой? – вместо ответа хмуро поинтересовался Кошкин.

– Совершенно верно, Ваше благородие! Станового пристава Кузьмина от и до сопровождал!

– И при допросах-задержаниях присутствовали?

– Не при всех, Ваше благородие… – чуть робея, доложил тот, – однако ж садовника-чухонца задерживал лично! За что имел честь получить благодарность от господина станового пристава!

Опустить руку от фуражки без разрешения он, разумеется, не посмел, даже скосить взгляд на новое начальство не посмел. Кошкин кивнул сам:

– Вольно, рядовой.

Следовало бы осмотреться в саду: по всему было ясно, что ударили в первый раз Аллу Соболеву именно снаружи, а не внутри. Быть может, здесь и улики какие-либо получилось бы сыскать… Однако, оглядевшись, увидев разбитые дорожки, поломанные кусты да ветки, Кошкин приуныл. Если и были здесь следы, то бравая команда господина станового пристава вытоптала все подчистую. Даст Бог, хоть в протоколах перед тем успели все описать.

А впрочем, папка с документами, описями, протоколами и фотокарточками была совсем тонкой. Кошкин уже успел ее изучить, и о розовом саде в нем упомянули буквально парой слов.

– Протокол осмотра становой пристав сам заполнял или вам поручил? – спросил Кошкин, покуда Антонов услужливо открывал перед ними с Воробьевым калитку.

Кошкин прошел, а Воробьев задержался, начав расчехлять свой фотографический аппарат да прилаживать к нему треногу – видимо, заметил что-то. Кошкин лишь порадовался той инициативе.

– Господин становой пристав своих секретарей привез – они заполняли, Ваше благородие. Я лишь сопровождал и рассказывал, что да как. Кухарку барыневу, вот, потом к нему привел для допросу.

– С Соболевой или родственниками ее приходилось прежде разговаривать? Бывали здесь?

– Нет, Ваше благородие. Тихая старушка была, ни звуку. И не жаловалась ни разу. Садок-то заметный у ней, издали видать – вся округа любовалась цветочками, да и я, кажись, пару раз мимо проезжал. А вовнутрь зайти вот только теперь довелось.

Сад и сейчас, что называется, сохранил следы было красоты, даже не смотря на сентябрь на календаре. Роз, о которых говорила Александра Соболева, разумеется, уже не было – лишь высохшие да почерневшие стебли с шипами торчали кое-где. Как-никак больше четырех месяцев прошло с тех пор, когда за кустами кто-то ухаживал. Но и их остатки, высаженные когда-то рядком, с большой аккуратностью, подсказывали, что сад был хорош.

От дороги сад отделяла высокая изгородь, тоже некогда регулярно подстригаемая, дальше сам сад, вдалеке хозяйственные постройки, деревянные и покосившиеся, а посреди небольшой каменный дом с облупившейся краской на стенах и выцветшей красной черепицей. Основательный и добротный когда-то в прошлом и оттого сохранившийся до сих пор – как и все здесь.