Два шага назад (СИ) - Булаев Вадим - Страница 56

***

Схему проезда к нужному дому я помнил наизусть, так что докатил без особых проблем. Город уже вступал в дневной режим, и трафик с каждой минутой становился плотнее и плотнее.

Коммунальный транспорт, грузовички с эмблемами колбас и сосисок, спешащие привести свежую продукцию к открытию магазинов, бегуны, позёвывающие люди на остановках, уставшая за ночь молодёжь, стайками облепившая скамейки и уже плохо соображающая, о чём ещё говорить, редкие представители племени рановстающих, для которых новый рассвет — великий праздник и повод побесить всех встречных своими довольными физиономиями.

Нарастающая уличная оживлённость несказанно радовала. Перспектива бродить в гордом одиночестве незаметности не добавляет.

Искомый двор от панорамной картинки ничем не отличался. Высаженные рядком деревья, песочницы, горки, тротуары, беседки с уже опустошёнными урнами, низкорослый кустарник вдоль бордюров. Из подъездов выходят люди, поодиночке и семьями, почти выволакивающими на улицу хмурую от недосыпа ребятню.

Подавляющее большинство двигалось к паркингу.

С удивлением для самого себя, я посочувствовал столичным обитателям. Да, жалования здесь не в пример больше, чем в глубинке, сервис и медицина тоже на высоте. Однако за всё надо платить, и ранний подъём — лишь первоначальный взнос. Далеко не каждому повезло работать поблизости от дома. Большинству приходится ежедневно терять час, а то и больше в пути на работу и, столько же, с работы. Вставать засветло, под фоновый бубнёж визора проглатывать утренний кофе, или с неприязнью идти под душ, чтобы проснуться окончательно.

Вот и складывается скучнейший график жизни из сакраментальных: дом-работа, работа-дом. В выходные половина из местных предпочтёт тупо отоспаться, а не срываться с утра пораньше в поисках активного отдыха, и, может быть, вечером выбраться куда-нибудь.

Или остаться на диване, предвкушая, как на следующий уикэнд они ох… и зададут же жару! Будут дышать этим вожделением всю неделю, а после… девять десятых предпочтёт снова мечтать, не в силах совладать с врождённой ленью и с лёгкой грустью просматривать репортажи с концертов, любительских состязаний или выставок.

На ранчо или ферме проще. Там всегда встаёшь ни свет ни заря, а из развлечений — друзья, телепрограммы и книги. Там всегда напряг, и выходные не манят чем-то новым, долгожданным.

Там спокойнее. Человеку нужно всего ничего, тратиться особо некуда. День похож на день, и всегда знаешь, что будет завтра.

Потому я оттуда и сбежал в армию.

***

Наблюдательный пункт подобрался идеальный. Длинная скамья под беседочным навесом, на которую я завалился как на койку, пристроив самокат рядом. За такое в столице не гоняют. Здесь, в принципе, отношения с властями более… законные, что ли. Так заверил наставник.

В отличие от провинции и гетто, никто просто так не подойдёт к тебе, выискивая, к чему бы придраться и не потребует выворачивать карманы. Лежишь себе — и лежи, на то твоё законное право.

В этом я убедился во время ночных поездок по городу. Под светом уличных фонарей нет-нет, да и мелькнёт спящий на газоне или остановке бездомный. И никто их не гонял.

Основные критерии, по которым копы соглашались терпеть любителей отдыхать на улице, формулировались без всякой зауми. Общественный порядок не нарушает? Человеческое достоинство пошлыми выкриками или действиями не унижает? На людях не испражняется? Если кандидат соответствовал минимальным требованиям общепринятых приличий, то на него переставали обращать внимание. Если нет, отправляли в клетку для задержанных, навешивая баснословные штрафы.

В правительственных кварталах подобная демократия не работает, но там свои правила.

Повернувшись на бок, для удобства подложил руку под голову и приступил к наблюдению. Выбранная точка, расположенная почти напротив второго подъезда, давала чудесный обзор, позволяя хорошо рассмотреть всех, кто выходил из дома. Меня же частично скрывала поросль типового ландшафтного дизайна.

***

Цах появился примерно через полчаса. Крепкий, такой же, как на портрете, неприятный, одетый в классические строгие брюки, белую рубашку с коротким рукавом, не сумевшую скрыть нижнюю часть такого знакомого щита на плече, тёмные туфли и широкий, под стать его мощной челюсти, галстук. Не вербовщик — менеджер среднего звена в кредитном союзе или продавец сельскохозяйственной техники на выезде.

Рядом с ним вышагивала та самая дама из соцсетей, держа супруга под локоток и беспечно помахивая сумочкой. Перед ними волчком вертелся белобрысый мальчишка лет семи.

Что-то спросив у женщины, он распрямившейся пружиной сорвался с места и понёсся по тротуару, попутно подпрыгивая и петляя между людьми, словно играл в догонялки сам с собой. Гиперактивное чадо, энергию выплёскивает… Я таким же непоседливым рос.

Цах проводил сорванца понимающей улыбкой.

Просмотр семейной идиллии с моей стороны сопровождался неторопливым подъёмом с последующей вознёй с самокатом. Опасаясь вызвать подозрение, я до последнего прятал лицо и хвалил себя за то, что не снимал капюшон худи. Хотя и хотелось.

Ткань давала несколько тоннельный обзор, одновременно и помогая сохранить инкогнито, и мешая видеть то, что происходило на периферии зрения.

… Объект неторопливо удалялся, с каждым шагом всё больше поворачиваясь ко мне спиной…

Последний осмотр. Кроссовки, джинсы, пистолет под подолом продуманно подобранной рубахи не виден, картинки на шкуре вроде бы не смазались.

***

Я догонял Цаха по придомовой дороге, используя аккумуляторы моего транспортного средства крайне экономно. Получалось двигаться чуть быстрее торопящегося пешехода. Разминулся с въезжающим по какой-то нужде фургоном доставки, затормозил метра за три до по-прежнему ни о чём не догадывающегося штатного киллера бригады. Развернул самокат на сто восемьдесят градусов.

Меня не пугают рукотворные преграды, но вот люди — непредсказуемы. И пробовать удрать в человеческом потоке, из стекающихся к основным улицам ручейков разнородной публики — очень самонадеянно. В толпу — потом, после того как оторвусь.

Придерживая самокат за руль левой рукой, под гулкие, отдававшие в уши удары сердца, я сомкнул правую ладонь на тёплой, нагретой моим теплом оружейной рукояти и потащил пистолет под горячее солнце Нанды, попутно снимая флажок автоматического предохранителя.

***

— Никогда! Я повторяю, никогда! — в миллион первый раз талдычил сержант Бо, выстроив в две шеренги наш взвод, оглохший от пальбы и провонявший едкими запахами стрельбища. — Не задумывайтесь перед выстрелом! Думайте до того, как примите принципиальное решение применить оружие. Или после! Но в процессе — никогда!!! «Если», «Зачем», «Для чего», «Почему», «А что будет» — ваши враги. Смертельные сомнения! — он не говорил, забивал слова в наши куцые мозги. — Они ведут к неуместным рассуждениям о ценности человеческой жизни и прочему бреду, лишнему в боевой обстановке. Пока вы соображаете — вас убили. Только так! И никак иначе! Выживете — философствуйте на здоровье. Но потом! Повторяем…

— Не задумываться… — проревел взвод, мысленно посылая зануду-командира ко всем чертям…

И следом, обрывками, промелькнул Псих с его вечным желанием помочь ближнему.

— Ты когда-нибудь людей убивал? — поинтересовался художник-боец, уставившись на парковочный светильник. — Ты осознаёшь, как это, забирать жизнь?

— Нет. Но морально готов.

— Так не бывает. Если ты не маньяк и не душевнобольной, то в тебе должны быть сомнения. Просто обязаны! Бух! — он выставил перед собой указательный палец, имитируя выстрел. — И всё! Ты убийца. Назад не отыграешь. Потом начнутся ночные кошмары, самоедство, поиск прошлого, чистого себя.

Заботливая откровенность друга откровенно намекала, что мне следует отказаться, перепоручить судьбу Цаха более опытному, то есть ему. Но я не мог. Хватит прятаться от неизбежного.