Доброе дело (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 52

Рассказ свой Васильков начал со столь интересных вещей, что я велел подать в кабинет чаю и сладостей. Оказывается, с идеей приписать несчастному Францу Ламмеру догадку об уникальности пальцевых узоров я слегка перестраховался, и на самом деле такая гипотеза уже была высказана почти сорок лет назад, и тоже немцем, неким Иоганном Кристофом Майером, а за двести лет до него итальянский анатом Марчелло Мальпиги создал более-менее стройную систему описания самих узоров. Ну что поделать, я же этого просто не знал…

Благодаря наличию системы Мальпиги работа у Василькова пошла быстрее, и он за прошедшее время успел снять и изучить отпечатки пальцев четырёхсот пятидесяти человек, в основном пациентов Головинской больницы и лечебницы при медицинском факультете Московского университета, а также студентов, профессоров и служителей всё того же факультета. Отдельно Васильков выделил тридцать две группы близких родственников, от двух до семи человек в каждой, как и пять пар и одну тройку близнецов. С искренним воодушевлением исследователь поведал, что все изученные им отпечатки оказались уникальными. Об одном случае Васильков рассказывал с неподдельным восторгом, впрочем, выслушав эту историю, я и сам с такою оценкою согласился.

Занесённый какими-то своими делами в Москву киргиз-кайсак[34]  Канатбай, сорока трёх лет, попал в Головинскую больницу с жестокой простудой, к тому же ещё и сильно запущенной. Своих опасений за его жизнь врачи от пациента не скрывали, и он пожелал оформить завещание. Пригласили муллу, которому пришлось исполнять роль заверителя, вот ему тот Канатбай и предъявил в подтверждение своих прав на завещаемое имущество писаный по-арабски документ, где вместо подписи владельца стоял отпечаток его правого большого пальца, поскольку никакой грамоты, в том числе и арабской, Канатбай не разумел. Текст мулла перевёл, из какового перевода следовало, что палец свой Канатбай приложил к документу, будучи семнадцати лет от роду. Составленное в больнице завещание Канатбай «подписал» оттиском того же самого пальца, в результате чего Васильков убедился, что хотя бы у данного отдельно взятого человека пальцевый узор за двадцать шесть лет не изменился. У нас в Царстве Русском эту особенность исследовать сложнее из-за всеобщей грамотности русского населения и даже почти всех инородцев, однако Васильков не терял уверенности в том, что и тут новые сведения он раздобыть как-нибудь сумеет. Кстати, у истории оказался счастливый конец и без её значения для науки — Канатбая того всё-таки излечили.

Однако на том хорошие новости у Андрея Семёновича и заканчивались. Несмотря на многочисленные опыты с различными реактивами, найти сколько-нибудь действенный метод снятия отпечатков пальцев с предметов и переноса их на бумагу ему так пока и не удалось, а потому большая часть исследованных отпечатков была получена непосредственно от их носителей с помощью типографской краски, да десятка три срисовали с разных предметов изографы. Что ж, эти сложности для меня были ожидаемыми, и вместо огорчения я высказал не просто надежду, а настоящую уверенность в том, что рано или поздно приемлемый метод будет найден, хотя, конечно же, добавил пожелание, чтобы это произошло всё-таки пораньше.

Ещё раз заглянув в отчёт об использовании отпущенных средств, я слегка попенял Андрею Семёновичу на его не вполне уместную скромность и выписал исследователю чек на семьсот рублей, двести из которых объявил платой за его труды, точнее, авансом той платы.

— Кстати, Андрей Семёнович, — с чаем и отчётом мы уже закончили, но хотелось решить ещё один оставшийся вопрос, — а вы не думали, как назовёте метод, над которым столь плодотворно работаете?

— Откровенно говоря, пока не думал, Алексей Филиппович, — пожал Васильков плечами.

— Если я предложу назвать его дактилоскопией, возражать не станете? — с улыбкой спросил я.

— Хм, — факультетский ассистент призадумался. — Дактилоскопия… Да, пожалуй, так будет уместно.

С Васильковым мы на том закончили, я подписал и вручил ему книжку моих «Военных рассказов», а через полчаса уже излагал свои соображения Шаболдину.

Подарки мои Борис Григорьевич оценил. От идеи проверки изменения благосостояния тружеников пера и чернильницы из конторы господина Манькова в восторг пристав ожидаемо не пришёл, однако посчитал её вполне здравой, Куркова к себе вызвал и задачу ему поставил. А вот предложение сообщить Ольге Гуровой о наличии у неё удачливой соперницы в борьбе за внимание, ласку и содержимое кошелька супруга Шаболдину столь же ожидаемо пришлось по душе, да настолько, что он прямо сегодня и пожелал осчастливить Ольгу Кирилловну этим новым для неё знанием.

— Где та девица Букрина живёт, я Ольге Кирилловне, ясное дело, не скажу, да и имени той девицы называть не стану, — усмехнулся пристав, — но велю за Гуровой присмотреть. Мало ли, может, и так уже знает, или Фёдор Захарович сдуру ей скажет… Не хватало нам ещё смертей в этом деле.

Такую предусмотрительность я мог только приветствовать. Договорились, что от Гуровых пристав зайдёт ко мне поделиться впечатлениями, и я вернулся домой.

— Ох, Алексей Филиппович, жаль, что со мною вас не было, — с довольным видом начал Шаболдин, когда нам подали вина.

— Пропустил увлекательное зрелище? — я понимающе ухмыльнулся.

— Ещё какое, Алексей Филиппович, ещё какое! — пристав коротко хохотнул. — Ольга Кирилловна, отдам ей должное, не ругалась, не кричала и никаким иным образом не буйствовала, но лицо у неё было… Не завидую я Фёдору Захаровичу, честное слово, не завидую! Хорошо хоть, присоветовал им обоим защитными артефактами против ядов обзавестись!

— И что же, Борис Григорьевич, вы вот так просто пришли к ней и сказали? — мне захотелось подробностей.

— Ну что вы, Алексей Филиппович, нет, конечно же! — мой вопрос пристава откровенно развеселил. — Уточнял у неё обстоятельства возвращения мужа домой в день, когда была убита Шишова, и как бы ненароком проговорился.

Ай да пристав, ай да хитрец! Хорошо всё-таки, что жизнь свела меня с таким замечательным человеком!

— Однако же, — Шаболдин слегка погрустнел, — ничего такого, что выставляло бы её супруга в неприглядном для нас свете, Ольга Кирилловна мне не сказала. Но, думаю, сначала она Фёдору Захаровичу концерт устроит, а там уже и на допросах более разговорчивой будет…

Не будет, — напомнило предвидение. Надо же, один раз пока только к Турчанинову сходил, и результат, что называется, налицо! Что ж, будем пользоваться. А что готовит меня предвидение к чему-то не сильно хорошему — первый раз, что ли? Выберемся как-нибудь… Но Шаболдину я пока ничего говорить не буду, у человека, можно сказать, маленький праздник, и зачем, спрашивается, портить ему настроение? Сам скоро и узнает.

Уже после ужина меня посетила мысль, которая мне очень и очень не понравилась. Ну хорошо, найдём мы улики не только против Ольги Кирилловны, но и против Фёдора Захаровича, и что? Всё наследство достанется Василию Гурову? Что-то меня такой поворот не вдохновлял. Не знаю уж, какой он офицер, а человек уж точно не самый лучший. Но вот что и как с этим можно было бы сделать, я представлял себе слабо. Пойти посоветоваться с присяжным поверенным Друбичем? Не годится, Лев Маркович человек умный и сразу поймёт, что губной сыск подозревает его доверителя Фёдора Гурова в причастности к отравлению отца. А возможность того, что именно Друбич будет защищать Гурова в суде, сбрасывать со счетов нельзя… Обратиться с тем же к Веснянскому? Опять не годится, потому как и Владислав Аристархович тоже умён, а потому найдёт, как ему и профессиональную этику соблюсти, и профессиональную же солидарность вместе с нею. Дождаться, пока Фёдор Гуров подаст в суд иск о признании младшего брата недостойным наследником? Как я полагал, сам Фёдор Захарович предстанет перед судом по обвинению в отцеубийстве раньше, чем закончится рассмотрение его иска, и каковым будет в этой связи судебное решение по тому иску, даже не брался предсказывать. Кстати, к Друбичу зайти, пожалуй, всё-таки стоит — хотя бы узнаю, почему Фёдор Гуров так пока до суда и не дошёл. А вот разобраться с тем, как бы избавить Василия Гурова от незаслуженного наследства — тут, боюсь, к дяде Андрею обратиться надо, уж ему-то и тайну розыска доверить можно, и подсказать он сможет что-то толковое. В общем, с утра я вместо Елоховской губной управы двинулся в Боярскую Думу.