Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 20

- Почему?.. – начинаю я, но Барон неожиданно серьёзно говорит:

- Твою кровь предложили мне в жертву. Я не принял.

Во сне, порой, услышишь и не такой абсурд. Я понимаю это, но меня охватывает ужас.

- П-почему?

Он снова улыбается, так же безумно. Цокает языком.

- Зачем мне кровь, когда я могу получить тебя всю?

- Но зачем я?..

Он протягивает мне бутылку и приказывает:

- Глотни.

Я сцепляю руки за спиной.

- Не буду.

- Вот поэтому, - кивает Барон. - Смерть давно полюбила тебя, очень скоро ты и так ей отдашься, как продажная девка, снова и снова. Ты тоже её любишь. Я могу показать тебе жизнь и получить от этого удовольствие. Это будет справедливо.

Справедливо! Я помню статью из философского словаря: справедливость – это лишь представление людей о том, что зло будет наказано. Представление! Справедливости не существует.

- Лучше помогите мне избавиться от этого. – Я оглядываюсь на Антона, замершего у разрытой могилы. – Если это и правда вы, расскажите, что нужно делать. Разве справедливо, что он помешался?

Барон тоже смотрит на Антона и усмехается.

- А тебе его уже жалко? Что, детка, память заклинило? Вспомни-ка, что ты думала, когда узнала о его смерти?

Я невольно отшатываюсь. Облегчение – я думала, что Антон теперь не сможет сделать мне больно, и от этой мысли мне было легко. Я не жалела его и уж тем более не скорбела.

- Больше он тебе не навредит. Никогда, - грудной голос Барона бьёт, словно плеть. – Ты проснёшься, детка, и он будет перед тобой на коленях. Хорошо же?

Я машинально прижимаю руки к щекам – они горячие, я наверняка покраснела. Это правда. Я действительно…

- Но п-почему я?

- О-о-о! – издевательски стонет Барон. – Детке хочется, чтобы её оставили в поко-о-оее! Чтобы она забыла всё как страшный со-о-он! – Он хохочет. – Детка не хочет ни за кого отвечать! Оставьте детку в покое!

Я закрываю руками лицо. Он прав, чёрт возьми, он прав. Мне стыдно.

- Я дух, куколка, - наконец успокаивается Барон. – А не святоша. Я ничего не делаю просто так. Попроси меня правильно, принеси жертву, накорми меня – и я подумаю.

- Но я не умею…

- А мне пох…й!

Я стискиваю пальцы.

- Но пожалуйста…

Барон только хохочет и дышит мне дымом в лицо. Его взгляд бесстыдно блуждает по мне, и я отворачиваюсь.

- Попроси меня, крошка. По правилам попроси.

- Но как же справедливость? – нахожусь я. – Разве то, что с ним случилось – справедливо?

Я оглядываюсь – Антон пытается улечься в разрытую могилу, но земля раз за разом вспучивается и не погребает его.

- Он же страдает, - шепчу я. – Неужели ничего нельзя сделать?

Барон насмешливо смотрит на меня и затягивается сигарой. Бой барабанов теперь звучит издевательски.

- Он говорил, - размышляю я вслух, - что ему не нравится сон. Он засыпает только по приказу. Потому, что во сне нет меня? Но я здесь. И он тоже. Выходит… Он всё помнит во сне, да?

Барон впервые оглядывается.

- Это? Детка, какая же ты невежда! Это ти-бон-аж[2], а не человек. Память, опыт, личность. Колдун поймал его, и ти-бон-аж в его плену. Но ты, - он снова смотрит на меня. – Ты можешь его выпустить. Обряд для этого не нужен.

- Как? – выдыхаю я.

- Пожелай, - пожимает плечами Барон. – Проснись и пожелай, чтобы память к твоему слуге вернулась. – Он молчит немного, глядя на меня, потом снова улыбается, зло и опасно. – Пожелай, чтобы помучить его ещё сильнее.

- Помучить? Но разве не этого он хочет? – удивляюсь я, глядя на попытки Антона устроиться в своей могиле.

Барон хмыкает.

- Ти-бон-аж хочет умереть. Ты можешь вернуться его к не-жизни. Кто же это захочет?

- Но…

- Идиотка, - фыркает Барон. – Он очнётся, связанный заклинанием, пленником, не живым. Ты будешь сиять для него, и он будет знать, что это магия, приказ – твой. Тебе нравится, как он сейчас тебя обожает? Он возненавидит. Ты по-прежнему будешь связана с ним, а он – с тобой. Но ты вернёшь ему ти-бон-аж, и тогда вы оба будете понимать, что происходит. Ты боишься, что он безумен? Он покорен тебе, он твой раб, и ему это нравится. А когда вспомнит и поймёт, что ты с ним сделала…

- Я не делала!

Барон улыбается.

- Неужели? Впрочем… не этого ли ты хотела? Красивый, богатый мальчик на коленях перед тобой. Тебе это нравится. В душе – тебе это нравится.

- Замолчите! – прошу я.

Я не хочу это слышать. Но как же… Антон вспомнит семью, поймёт, что они снова с ним, он будет не один, будет знать, что его любят. Может быть вместе мы выкрутимся?

И он действительно меня возненавидит. Я живу в его доме только потому, что он рядом, привязан ко мне. Если он попробует освободиться – а ненависть и не до того доводит – не хочу даже думать, что со мной сделает его стервозная мать и отец-ФСБшник.

 Барон смеётся, словно читает мои мысли. Потом вдруг встаёт и хватает меня за руку. Я не чувствую его прикосновений, конечно, это же сон. Интересно, а почувствовала бы в реальности? Он же бесплотный дух.

- Идём, детка. Ты хотела покоя? Ты его получишь.

Мне страшно, но я не сопротивляюсь. Даже когда мы останавливаемся у свежей, ещё пустой могилы. Даже когда Барон толкает меня, и я падаю, а трость в руках Субботы превращается в лопату. Этой лопатой он загребает побольше земли и бросает на меня.

- Вот тебе покой. Наслаждайся!

Я закрываю глаза и всем своим существом желаю проснуться.

Смех Барона звенит в ушах, земля давит на грудь. Я открываю глаза и вижу над собой равнодушное лицо Антона.

Барон хохочет всё громче, его смех сплетается с боем барабанов.

Я задыхаюсь.

[1] Строчка из песни Канцлера Ги (М. В. Котовской) «Барон Самди».

[2] Ти-бон-аж (Ti-bon-age, маленький хороший ангел) – по представлениям вуду, часть души, источник индивидуальности, личность человека.

Глава 5

А когда просыпаюсь, по мне ползают гусеницы.

По лицу. Мохнатые, толстые гусеницы ползут по судорожно сжатым губам и заглядывают в глаза. Я вижу их так близко, как могла бы, наверное, рассмотривая под микроскопом.

И если сразу у меня не получается закричать, то только потому, что голос отнялся от ужаса, и я боюсь открыть рот – они всё ещё на губах.

В детстве, когда я вдруг находила на ноге зелёную гусеницу капустницы, я не кричала – я бежала так быстро и так далеко, пока она сама с меня не сваливалась. Мне было страшно даже палкой её потыкать, и ночью потом казалось, что она лежит в постели рядом, шевелится, а я обнимаю её вместо плюшевого мишки. Из-за этого маме приходилось оставлять мне ночник: я же должна была убедиться, что мишка — это действительно мишка, а не… что-то ещё.

Тик-так, тик-так – нарастает ужас. Я лежу, парализованная страхом и буквально слышу в голове щелчок «переключателя». Подскакиваю – и с закрытыми глазами принимаюсь носиться по комнате, быстро-быстро, как в детстве – чтобы гусеницы с меня свалились. Натыкаюсь на туалетный столик – он протяжно звенит. Отскакиваю и, наконец, от боли, прихожу в себя. Гусеницы, конечно, по-прежнему на мне. Тогда я бестолково машу руками, сдирая с себя эту мерзость, бросая её на пол…

Проходит ещё какое-то время, чтобы я вспомнила: нужно же кричать. На помощь! Слово гаснет на половине, у меня опять сводит горло. А внизу, на полу, копошатся содранные мной гусеницы… Это открывает во мне второе дыхание – я взлетаю на столик, и что есть мочи визжу.

Лениво ползают по полу мохнатые разноцветные гусеницы, мой личный кошмар.

Дальнейшее, полагаю, достойно юмористического скетча. На мой визг – мощнее с каждой секундой (я узнаю много нового о моём голосе в этом доме) – дверь распахивается, стукается о стену, и в комнату влетает всклоченный Антон, всё ещё в пижаме. Бросается ко мне, в упор не замечая гусениц, невольно давя их тапочками.