По образу и подобию (СИ) - Шмидт Мария - Страница 19

Вера Петровна замерла, ее лицо покрылось красными пятнами. Не поворачивая головы, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, произнесла холодным тоном:

— Роман Карпенко, к доске.

— А чо опять я? — возразил белобрысый вихрастый паренек, при этом по классу пробежала новая волна смешков.

— Карпенко, ты выучил текст песни? — Вера Петровна сверлила ученика взглядом.

Карпенко, который после прошлого урока пения уже побывал в кабинете директора, что-то недовольно буркнул и, сморщив усыпанный веснушками нос, медленно потащился к доске.

— Очень хорошо, сейчас и проверим, — Вера Петровна поправила очки на носу и повторила торжественное вступление.

Оказавшись за спиной учителя, Карпенко состроил очередную гримасу. На этот раз смешки перешли в дружный хохот.

Нервно дернувшись, Вера Петровна подскочила и выбежала из кабинета.

Через несколько минут она вернулась с директором школы. Весь класс вытянулся по струнке и замер. Николай Вадимович осмотрел притихших подростков, недовольно покачал головой и захромал в конец класса.

— Вера Петровна, продолжайте урок.

Так старательно Карпенко не пел никогда.

А на следующий день во время большой перемены на втором этаже организовалась торжественная процессия. Возглавлял шествие Макарка из седьмого "А", сосед и закадычный друг Романа. Их нарочно развели по разным классам, справедливо рассудив, что даже одной такой яркой личности на класс много, а двух и подавно нельзя собирать вместе. Макарка гордо нес в руках швабру, держа ее вверх перекладиной. Следом четыре десятиклассника несли стулья, на которых в позе покойника возлежал собственной персоной Роман Карпенко. Сразу за «покойным» нестройными рядами вышагивали семиклассники, распевая на все лады самым трагическим образом: «…замучен тяжелой неволей, ты славною смертью почил…»

Это действо быстро собрало зрительскую аудиторию, школу сотрясало от хохота. Вдруг из-за угла, прямо навстречу процессии, вышел Николай Вадимович. Макарка ойкнул и, бросив швабру, рванул прочь. Следом сбились десятиклассники; уронив Карпенко, они моментально испарились в неизвестном направлении. Бросились врассыпную и остальные участники, вместе с многочисленными зрителями поспешив скрыться в кабинетах. И только временно дезориентированный Карпенко уже не мог никуда бежать, потому что его ухо было крепко зажато сильными пальцами директора.

…В кабинете Николая Вадимовича Ромка был уже не первый раз, за это время успел в деталях изучить рассохшиеся доски под ногами. Он представлял их каналами и отправлял по этим каналам в плавание огромные баржи, груженые лесом и кирпичом. Где-то там, вдалеке, под столом, он строил свою крепость. С огромными башнями, толстыми стенами. Маленькие человечки принимали груз и растаскивали по строению, укрепляя и поднимая его. Вдруг над крепостью показалась голова огромного дракона…

— Карпенко, я с тобой разговариваю, — проговорила голова голосом Николая Вадимовича.

Роман кисло посмотрел на хитрого и опасного врага. Наверное, опять мамку собирается вызывать. От этой мысли ему стало как-то зябко, крепость разваливалась, возвращая на место тяжелый обшарпанный стол. Только дракон остался, приняв знакомый облик.

— Скажи, Роман, что из тебя вырастет? — грустно поинтересовался Николай Вадимович.

Но откуда было Ромке знать, что из него вырастет? Он бы хотел стать летчиком, чтобы сверху закидывать фашистов бомбами, рисуя новые звездочки на фюзеляже. Но война уже закончилась, и летчики такие больше не нужны. Еще он мечтал стать Чапаевым, но, с другой стороны, это как-то по-детски. Отвечать было нечего, потому Ромка вежливо промолчал.

— Роман, о матери хоть подумай!

Ага, на гнилуху начал давить. О мамке Ромка думал, но в школе это почему-то не помогало.

— Ваши отцы кровь проливали! — Николай Вадимович стукнул тяжелым кулаком по столу.

Повисла неприятная пауза. Ромка вспомнил батю, и настроение совсем испортилось. В сорок четвертом пропал без вести. Он посмотрел на директора и понял, что пора выбрасывать белый флаг.

— Николай Вадимович, я больше не буду, — протянул Ромка покаянным голосом.

— Я больше не буду, — передразнил Николай Вадимович и покачал головой. — Вот скажи, Роман, мужик ты или кто?

Ромка нахмурился. Так-то вроде мужик, но, с другой стороны посмотреть, ручонки щупленькие, ростиком тоже бог обидел, да и какой мужик будет в седьмом классе за партой штаны протирать? Опять же, как можно признать, что не мужик?

— Ну, мужик, — буркнул он.

— Слушай, Карпенко, а давай я тебя в спортивный кружок запишу? — озарился идеей Николай Вадимович.

Потом посмотрел на Романа критически и сник. Задумчиво постучал пальцами по столу…

— В шахматный?

— Не мужицкое это дело, — решительно отказался Ромка.

— Много ты понимаешь, Карпенко, — осуждающе произнес Николай Вадимович.

Он опять застучал пальцами по столу, тяжело вздыхая. Спустя какое-то время брови Николая Вадимовича взметнулись вверх, а сам он даже хмыкнул от удовольствия.

— Слушай, Карпенко, в Доме пионеров мой кум набирает толковых парнишек в кружок технического моделирования. Дело нужное, страна нуждается в талантливых кадрах. Глядишь, выйдет из тебя еще один Туполев. Считай, ты уже записан. Помяни мое слово, еще спасибо скажешь. Но смотри, не балуй, не позорь меня! — закончил он строго.

У Ромки душа в пятки рухнула, это надо, как обложил!

— Не опозорю, — хмуро согласился он.

Челябинск, Дом пионеров и школьников, 22 ноября 1947 года

— Ну, голова, — уважительно тянет Валерий Петрович, рассматривая самодельный планер, — вот это голова…

Ромка смущается, от волнения не знает, куда деть руки, в итоге засовывает их в карманы.

Валерий Петрович смотрит на него поверх очков:

— Слушай, Роман, а Егор Карпенко тебе часом не родственник?

— Батя мой, — со вздохом отвечает Ромка.

— Эвона как. Да-а… Дела. Рукастый был мужик, — говорит наставник и горестно добавляет, — все она, война проклятущая. Какой был человек… Человечище! Знаешь, как его на нашем заводе называли?

Ромке было удивительно слушать про отца. Мамка за него давно ничего не вспоминала, отмахивалась только, а те, что знали его раньше, либо сами с войны не вернулись, либо просто в своих делах завязли. Никто к ним не ходит, про батю рассказать некому.

— Как? — с жадным интересом спрашивает Ромка.

— Наша золотая голова, — Валерий Петрович важно поднимает палец.

Он треплет Ромкины вихры, затем показывает несколько ошибок в его сборке. Но Ромка не согласен с тем, что это ошибки. Они какое-то время спорят, в итоге побеждает Петрович. Что не мешает юному авиамоделисту сиять, он спешит домой, чтобы скорее порадовать мать своим первым успехом. От морозного воздуха щеки раскраснелись, шапка сбилась набок, шарф и вовсе затерялся под пальтишком, оголив шею. Но Ромка не замечает мороза, он бережно держит красными от холода руками свой первый планер, предвкушая счастье в маминых глазах.

У подъезда стоит милицейская машина. Ромка даже присвистнул, наверное, бандитов ловят. В их подъезде. Прислушался, вроде все спокойно. Бабки топчутся у подъезда, смотрят на него как-то подозрительно. Он с ними быстро поздоровался, те промолчали в ответ. Что-то нехорошее шевельнулось в душе.

Дверь квартиры открыта. Все перевернуто, обыск.

Почему-то ищут его отца, предателя родины.

Все внутри каменеет.

Мать зареванная, качает головой, что-то подписывает…

Нет, он отца не видел…

Да, комсомолец, да, сообщит сразу…

Уходят.

Он обнимает мать. Она рассказывает, что отец был в плену, после освобождения задержан до выяснения, бежал… Мать всхлипывает, а Ромка судорожно соображает, что делать дальше. Раскладывает по местам вещи, ворча на мать. Ничего страшного не случилось, разберутся, кому положено. А им жить надо. Вон как довела себя, кожа да кости. Потом Ромка принимает решение идти работать на завод, доучиваться в вечерке. Санька с шестой квартиры уже полгода работает, так и крупу, и сало сам домой притаскивает, кормилец. И он, Ромка, не хуже. Мужик он или кто?