Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Лохвицкая Надежда Александровна "Тэффи" - Страница 72

— Я, как в первый раз вошел в магазин, так сразу и наметил этого продавца. Такое культурное английское лицо, и этот чудесный оксфордский выговор, вернее — глостерский, даже, скорее, вустерский… м… да… м… замечательный… И вообще очаровательный человек. Я, как только вхожу в магазин, сейчас же смотрю — свободен он или нет. Если занят, я тихонечко к двери и ухожу. Пережду на улице и снова загляну. И он уж меня знает. И знает всегда, что именно мне нужно. Изучил мой вкус. Конечно, там все значительно дороже, чем в другом магазине, но я так привык к моему англичанину, что предпочитаю переплатить, чем менять. И все всегда, действительно, первого сорта, а я не так богат, чтобы покупать дешевые вещи…

Разговоры с приказчиком приносили ему даже некоторую пользу в смысле практики английского языка. Он стал некоторые слова иначе выговаривать и даже других поправлял, а когда те протестовали, горячо ссылался на авторитет своего приятеля из английского магазина.

Ему даже внешность этого приказчика нравилась:

— Настоящий, строго выдержанный тип среднего англичанина. Средний англичанин вовсе не должен быть белобрысым, здоровенным верзилой. Средний англичанин — небольшого роста, скорее — курносый, щупловатый, и никакой в нем нет этой выдуманной нами английской флегмы. Все это вздор. Настоящий средний англичанин точно так же, как и мы грешные, и волнуется, и раздражается, одним словом — человек, а не машина.

Он так увлекался своим «средним англичанином», что иногда заходил в магазин безо всякой надобности и покупал совершенно ненужные ему дорогие вещи. Купил намордник для сенбернара, которого у него никогда не было; купил детскую резиновую ванну, хотя не был женат и никогда не имел детей; купил корзинку для дамского рукоделия; лошадиную попону и стремена, хотя никогда не ездил верхом; купил целую коллекцию английских трубок, хотя был некурящим. Будь это не пожилой приказчик, а молоденькая продавщица, можно было бы придумать объяснение его ерундовским покупкам, но почему человек так теряет голову из-за «среднего англичанина», прямо можно было только удивляться.

Часто в разговорах о политике он приводил слова своего приятеля:

— А знаете, что вам на это ответит Англия? Англия, в лице «среднего англичанина», ответит вам следующее…

И тут торжественно цитировалась сущая пустяковина, но на «оксфордском» языке приказчика из английского магазина.

Иногда, желая щегольнуть и своим знанием языка, и своим умением вести беседу со «средним англичанином», Андрей Андреич, будто нечаянно, заводил кого-нибудь в английский магазин, покупал какую-нибудь совершенно ненужную штуку и беседовал с приказчиком, поблескивая глазком на приведенного друга-свидетеля.

Во время войны Андрей Андреич был сильно занят службой, часто уезжал надолго из Петербурга и, конечно, в английский магазин не заглядывал. Да и настроение не вызывало желания мирных оксфордских бесед. Как-то забежал в магазин, но своего приятеля не нашел. Очевидно, он был призван на родину. Потом пошла революция. Андрей Андреича смыло волной и выкинуло в Париж.

В Париже первые годы жилось трудновато, но мало-помалу линия выровнялась, и Андрей Андреич, благодаря знанию языков, нашел службу и сравнительно недурно устроился.

Устроившись, выпрямился, огляделся, прифрантился, вспомнил руководящую нить былых времен и решил, что он опять стал не так богат, чтобы покупать дешевые вещи.

Прежде всего занялся, конечно, собственной внешностью, так сказать, личной эстетикой.

Французская манера одеваться ему не нравилась.

— Какая-то ерническая, все обтянуто, пестро и крикливо. Я сохраняю английский вкус. Темные цвета костюмов, темные галстуки, темные носки…

Кроме легкомысленности мужских туалетов, он считал, что Париж вообще в смысле моды ужасно как отстал от былого Петербурга:

— Прямо смешно подумать, — говорил он, — прохожу сегодня по Бульварам, смотрю, в витрине чуть не самого дорогого здешнего сапожника выставлены башмаки ну точь-в-точь такие, как я покупал в Петербурге у Вейса ровно десять лет тому назад. Десять лет, а к ним только сейчас эта мода докатилась. Белая замша с коричневой кожей. Ну прямо смешно. Я уж не говорю о дамских модах… У нас дамы носили вуали с мушками, когда я еще мальчишкой был, а у них это сейчас выдается за новинку. Милый народ, но в смысле моды — никуда…

И вот как-то после продолжительных рейсов по туалетной части прибежал Андрей Андреич к своим друзьям, Ерложиным, в полном восторге:

— Знаете, кого я сегодня встретил? Ни за что не угадаете. Прохожу мимо галстучного магазина, на окне написано: «English spoken». Ну, значит, серьезный магазин. Захожу, и вдруг среди вандеров — знакомое лицо. Вглядываюсь — мой англичанин из петербургского английского магазина. Ну, конечно, «хау дуй ду» и все прочее. Он, конечно, как англичанин, довольно сдержан, но, конечно, тоже рад. Вот, купил пижаму. Роскошный ситец, и всего триста франков. Дорого? Ну, я, знаете, не так богат, — и т. д. [107]

Словом, встал на рельсы и покатился. Так покатился, что даже увлек примером своего друга Ерложина.

— Пойдем, посмотришь. Дорого, но стоит того.

Пошли.

Подходят прямо к знаменитому продавцу:

— Хау дуй ду… Вот, Сережа, сейчас увидишь. Безо всякой английской флегмы, прекрасный, расторопный продавец…

Но тут произошло нечто. Англичанин открыл рот и в полном недоумении выпучил глаза:

— Изволите говорить по-русски? — отчетливо выговаривая слова, спросил он.

Тут выкатил глаза Андрей Андреич:

— А… а… вы?.. Откуда же вы… вы… Господи!..

— Да я-то природный русский, костромич. Мне естественно, — разводил руками средний англичанин. — А вот вы, англичанин, в Петербурге ведь ни слова по-русски не знали, и вдруг теперь так чисто… Это у вас, значит, способность. А вот у меня до сих пор английское произношение хромает.

И, быстро примирившись с фактом, спросил уже деловым тоном:

— Еще пижамку желаете? Получены новые, настоящие из Лондона, с вашей родины-с…

Неделя самопожертвования

Как только проглянет в Париже весеннее солнышко, начинают парижанки вести себя по-весеннему.

Это значит — натирают лица парфюмерным загаром из баночек, из тюбиков, из бутылочек холливудским, немецким, французским и при встрече спрашивают друг у друга не «как поживаете», а «куда вы едете».

Потому что каждая порядочная парижанка обязательно должна весною ехать. Все равно куда. Хоть из Булони в Биянкур.

Почему надо ехать?

Потому что те, кто эту моду выдумал, устали от светской жизни и должны вскользь, на ходу между двумя крупными светскими событиями (свадьбой, банкротством, пикником, самоубийством) поиграть в бридж на вольном воздухе.

А те, кто не принадлежит к кругу уставших от светской жизни, считают долгом делать вид, что устали. Они, положим, действительно, устали, но не от светской жизни, а от той, от которой отдыха не полагается.

От трудовой.

Но так как ехать не на что, то обыкновенно дань моде ограничивается одними вопросами:

— Вы куда едете?

— Да, собственно говоря, еще не решила.

— Мы тоже в этом году что-то застряли.

Понимайте, что в прошлом году катали по всем пляжам.

Тяжело жить на свете человеку с самолюбием.

Одна очаровательная дама съездила на недельку отдохнуть «в прелестной загородной вилле у знакомых».

— Очень интересное общество. Франко-русское, — щебетала она, потрясая букетом из свежего лопуха.

Потом франко-русское общество оказалось русской кухаркой, вышедшей замуж за французского судомоя. А загородная вилла была действительно за городом, но оказалась не столько виллой, сколько просто деревенским домишком, куда хозяева брали на пансион по 20 франков с персоны, но ставили условием, чтобы персона сама качала для себя воду из колодца.

Да, тяжело с самолюбием.

Вот в этот самый период парижской весны, в период тяги в шато и франко-русские виллы, две милые подружки, Елена Николаевна и Ольга Ипполитовна, посмотрели друг на друга и увидели. Елена Николаевна увидела, что у Ольги Ипполитовны кожа вокруг рта стала охряно-желтая, а под глазами появились печеночные подпалины, как у деревенских собак. А Ольга Ипполитовна увидела, что и глаза и рот у Елены Николаевны оползли вниз, как у снежной бабы на весеннем солнце. От этих опущенных углов лицо Елены Николаевны приняло ироническое выражение, что совершенно не соответствовало ни ее характеру, ни темам их разговоров.