Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Лохвицкая Надежда Александровна "Тэффи" - Страница 14

Его действительно трудно узнать. Он пополнел, он оделся, он… Но главное — у него совершенно другое выражение лица. В чем дело — уж не министр ли он?

— Ирина Петровна? Давно ли вы выбрались?

Она тоже пополнела и тоже оделась, но все-таки это не то.

— Ах, дорогая, сколько хлопот! В конце концов, рассчитывать не на кого. Строить молодую Россию должны мы сами, вот этими руками.

Он потряс в воздухе обеими руками в рыжих перчатках, в одной из которых была зажата трость, а в другой конфетки для ароматного дыхания.

— Вы что же, где-нибудь служите?

— Я приглашен в общество для электрификации приваршавских водопадов. Работы масса, дело глубоко патриотическое. У нас две пишущие машинки, и вообще… Конечно, правительство должно оказать нам самую широкую помощь. Но разве у нас что-нибудь разумное делается! Нет, как хотите, — он понизил голос, — большевики во многом правы. И потом, са ne peut pas durer longtemps[39]. Не сегодня-завтра о нас вспомнят и позовут. А здесь… вы понимаете… они пишут на нас доносы, а сами сердятся, что мы их тайно изобличили и, так сказать, дали знать. Посудите сами — на каком основании Пашка каждый день у Ларю? Я себе никогда этого не позволю. Это возмутительно! Когда ни придешь — он всегда там. Ему деньги даны на пропаганду, а он всегда с одной и той же дамой…

— А помните «Большую Европейскую»?

Он улыбнулся, но как будто ничего не вспомнил.

— Да… милое русское захолустье.

И снова сдвинул брови энергично и смело:

— Работать надо. Стройте молодую Россию. Кроме нас, некому. Это надо помнить… Красивый флакон, вот этот, с голубым… А?

Квартирка

В отеле жить немыслимо.

Оставаться в нем дня на три, на неделю, даже на месяц — очень хорошо. Но жить постоянной человеческой жизнью — неудобно, беспокойно и дорого.

Особенно в парижском отеле, где всю меблировку вашей комнаты составляют кровать, стол на четыре куверта, умывальник и пепельница.

И вот Танечка ищет квартиру.

В душе у нее давно живет идеал этой будущей квартиры: на каждого по спальне, гостиная, столовая, в центре города, на людной улице, но чтоб шума не было слышно.

Обстановка должна быть изящна, комнаты просторные, но уютные, с ванной, лифтом, освещением, отоплением и телефоном, и стоить должна она примерно… франков 40 в месяц. Конечно, хорошо было бы, если бы в эту же цену входила и прислуга — ну, да где уж там!

Таков Танечкин идеал. Но суровая действительность быстро опалила крылья мечты, и Танечка ищет франков за 1000, можно и без лифта, можно и без телефона, можно и без ванны, с одним шумом с улицы.

По вечерам, когда возвращается со службы Танечкин муж и ест сыр жерве, восхваляя его мягкость и высчитывая научно, сколько граммов мяса, яиц, овощей и солей заменяет собой этот кусочек, Танечка рассказывает ему, какие квартиры видела и какие упустила.

Упущенные всегда бывают дивно хороши и как-то даже подозрительно дешевы. Свободные до́роги, тесны и далеки — чуть ли не под Костромой. Но достаточно решиться на одну из них, как моментально она оказывается взятой и очень хорошей.

— Не умеешь ты искать, — укорял Танечку муж. — Искать надо на Rive gauche. Там центр и интеллигенция, и поэтому квартиры дешевле.[40]

Танечка вздыхает.

— Была одна на Rive gauche, только консьержка не позволяет ни детей, ни кошек, ни собак, ни рыб, ни птиц. И знакомых, говорит, тоже нельзя.

— Ну уж это дудки. Уж что-нибудь одно надо было отстоять — либо знакомых, либо кошку. Этак совсем одичаешь.

— Около Этуали была одна квартира. Но ее давно сдали, еще до войны. Хорошая, с ванной.

— Эх ты, ворона!

— Еще, говорят, хорошая квартира есть где-то на avenue Kléber. Только ее не сдают.

— Отчего не сдают?

— Не знаю, сами живут.

— Этак мы никогда ничего не найдем.

— Что же я могу сделать! Я стараюсь. Вот вчера мне дали адрес в конторе: на rue de Rome, пять комнат, с ванной, второй этаж, тысяча франков. А потом оказалось, что она не на rue de Rome, a в Passy, три комнаты, пятый этаж, восемьсот франков.

— Гм… Да ты, верно, не ту квартиру посмотрела?

— Может быть. Все это очень трудно.

— Нужно на Rive gauche. Кроме всего прочего, там сконцентрированы все кладбища.

— Да на что нам?

— Нет, не говори, все-таки это большое удобство. Представь себе, умрет кто-нибудь из нас здесь, около Opera, ведь отсюда до кладбища тащиться полтора часа, и неизвестно еще, какая при этом будет погода. Имей в виду, что чаще всего простуживаются именно на похоронах. Между прочим, пальто у меня скверное…

— Отчего мы такие несчастные! Устраиваются же люди.

— У Зябликовых квартира.

— Ну уж тоже! С умирающим. В верхнем этаже умирающий живет. Как у Зябликовых гости, так умирающий начинает кончаться и в потолок стучит, чтобы не мешали. Зябликовы всех гостей разгонят, а он к утру опять оживает.

— Ну, это пустяки, умрет же он когда-нибудь. Тут нужно только терпение.

— А вот у нас в Вятке квартиру с домовым сдавали. Чудесная, целый дом. И дешево. Домовой только вздыхал и никого не трогал. И то потом выяснилось, что это кучер.

— Почему же он вздыхал?

— От неизвестных причин. Вот бы сюда эту квартирку! Восемь комнат. Пять внизу и три наверху. Наверх можно было бы Зябликовых пустить.

— Ну уж, покорно благодарю! Сами будут всю ночь ногами топать, а чуть ты шевельнешься — сейчас претензии.

— Ну, тогда можно было бы Зябликовым две крайние отдать, а мы жили бы наверху, а внизу только парадные комнаты были бы.

— Ну тоже, по лестницам бегать, благодарю покорно. Особенно вечером со свечкой — еще пожару наделаешь.

— Зачем же со свечкой, когда электричество?

— Это в Вятке-то электричество!

— Да ведь дом-то, чудак ты этакий, в Париже будет, а не в Вятке!

— Сама говоришь — в Вятке, а теперь вдруг в Париже. Сначала думай, а потом говори.

— Чем же я виновата, что ты ничего не понимаешь! Дом, конечно, в Вятке, но жили бы мы в нем в Париже.

— Ничего не понимаю! Или ты идиотка, или я с ума сошел.

— Ничего не идиотка. Я просто рассуждаю, что если бы он был здесь, то как бы мы жили. Очень просто.

— Во всяком случае я с Зябликовыми не желаю.

— Какой у тебя скверный характер! Ну что тебе Зябликовы — помешают? Дадим им две комнаты около лестницы — там как раз кучер вздыхает. И потом — не можем мы одни занимать целый особняк! Сколько одно отопление стоило бы.

— Надо завести центральное отопление, тогда, если сильный мороз, хозяин за все отдувается.

— Так ведь хозяин-то ты, чудак!

— Это безразлично. Зябликовых не желаю. Завтра пойдем в контору?

— К чему? Если ты желаешь один занимать особняк в восемь комнат и сам его отапливать, так на тебя все равно никто не угодит.

— Не реви, сделай милость, без того тошно.

— Танечка, ты не спишь?

— М-м-м-м…

— Мне что-то не спится. Все разные мысли…

— Танечка, ты не спишь?

— Гм?

— По-моему, можно было бы в вятском доме сдать Зябликовым весь низ. Он, наверное, сырой. И если бы поставить дом около Этуали, мне бы на службу было удобно. Гм?

— Гм…

Лапушка

— Ну вот, поели и шито-крыто, и концы в воду.

Лизавета Петровна вытерла тарелки и сунула их вместе со спиртовкой и остатками макарон в нижний ящик комода.

— Теперь пусть приходят комнату убирать. Ничего не увидят.