Сарыкамыш. Пуля для императора - Тимошев Рафаэль - Страница 54

— Кто-то еще был в это время в приемной? Вспоминайте, Павел Эдуардович, это очень важно!

— Не уверен, но, кажется, какой-то обер-офицер… Да! Был! Дежурный по сто пятьдесят шестому полку — что-то докладывал.

— Тот, что сейчас дежурит по штабу?

— Точно — он! — выдохнул Лавренюк и тут же вздрогнул: кулак ротмистра с грохотом опустился на стол, так что подскочил телефонный аппарат:

— Так и есть! Он — поручик Баков!

— Черт возьми, Алексей Николаевич! — не выдержал Авилов. — В чем, в конце концов, дело?

Листок метнул на него испепеляющий взгляд:

— Этот поручик и есть разыскиваемый шпион! Это он отравил стакан армянина, и кто бы ни выпил из него — результат был бы один! Выпей армянин — не стало бы опасного для него информатора; выпей кто из офицеров — обвинили бы перебежчика и, не поверив ни единому его слову, расстреляли, и все одно избавились бы. И это он слышал, что мы интересуемся капитаном Волчановым, имеющим "Анну", и убрал Волчанова, и это ему — товарищу по военному училищу — Сивцов передал дату приезда Императора. А через десять минут Государь прибудет в госпиталь, а его нет! Вот он, — ротмистр кивнул на торчащего в дверях унтера, — он утверждает, что поручик поднялся к вам! Значит, шпион уже там, в госпитале!

Лавренюк, опрокидывая стул, вскочил и вслед за Авиловым, расстегивающим на бегу кобуру, бросился к дверям; за ними, отпихнув унтера, выскочил Листок. Но уже на лестнице услыхал его окрик:

— Господин ротмистр! Здесь он должен быть!

Листок, словно споткнувшись, остановился; вопросительно взглянул на нижнего чина.

— Никуда они не выходили из штаба! Здесь они где-то!

Листок хотел было крикнуть Авилову, чтобы тот возвратился, но штабс-капитан уже выбежал во двор.

— Где здесь? Ах, чёрт! Из окна выпрыгнул! Значит, уже в госпитале… Бегом, дурак!

— Окна в решетках, Вашсокбродь, — вновь остановил его унтер-офицер.

— Точно! — в сердцах сплюнул ротмистр. — Он же может с окна стрелять — госпиталь светится, как рождественская елка!

— По госпиталю? — изумился унтер. — Но это никак нельзя, господин ротмистр! Здесь нет окон на госпиталь! Разве что со слухового окна, что на чердаке — оттуда весь госпитальный двор, похоже, видать…

Листок вмиг оказался подле усатого.

— Где? Показывай!

— Идемте!

Они взлетели на третий этаж. Дальше узкая лестница на чердак, небольшая площадка… Низкая дверца приоткрыта — значит, кто-то здесь был!

Они замерли.

— С какой стороны окно? — прошептал Листок, едва справляясь с колотящимся сердцем.

— Сразу напротив этой дверцы… — так же шепотом ответил унтер.

— Стой здесь… Если что — стреляй, не задумываясь! Шпион это германский! Понял?

Унтер кивнул.

Ротмистр вытащил из кобуры револьвер, несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая предательское сердце, осторожно просунул в щель пальцы, и, с силой распахнув дверцу, вбежал во мрак чердака…

Он успел только разглядеть темный силуэт на фоне окошка, освещенного электрическим светом госпиталя; увидеть, как силуэт шевельнулся, как яркая вспышка полыхнула в глаза…

Они выстрелили одновременно. Что-то острое пронзило в ту же секунду левую грудь Алексея Николаевича. Последнее, что промелькнуло перед глазами — прямоугольник окошка, вдруг засветившегося, точно радуясь освобождению от мрачной тени, и медленно, точно опускаясь на дно океана, его сознание сомкнула безбрежная тьма…

26. 27 декабря 1914 г. Госпиталь

Из дневника Николая II:

"27-го декабря. Суббота.

В 9½ встал, пошел к себе, оделся и, выпив чаю, начал заниматься. Жизнь вошла в обычную колею кроме прогулок. В 11 час. принял Сухомлинова. Завтракал Мордвинов (деж.) Принял Горемыкина. Потом читал. Ксения пила с нами чай. От 6 час. до 7¼ принимал Танеева.

После обеда долго еще занимался, 24-го декабря наша славная Кавказская армия нанесла решительное поражение турецким войскам, сделавшим глубокий обход нашего правого фланга. Главный бой разыгрался у Сарыкамыша".

Прикосновение чего-то мягкого, влажного он почувствовал внезапно. С трудом приподнял веки, но тут же сомкнул их: нечто нестерпимо белое и яркое ударило по глазам…

Приоткрыл вновь… На этот раз ослепительную белизну заслоняло чье-то размытое, неясное лицо.

До слуха донеслась речь — глухая, далекая, точно эхо; и смазанная, тягучая, словно из медленно крутящегося граммофона…

От усталости глаза закрылись, но речь продолжала доноситься… Сознание уловило: "В рубашке… Выживет…"

Однако ушли и звуки — он впал в забытье…

Несколько раз казалось, будто его качало. Словно на волнах… Только что-то мерно постукивало в ушах звуком вагонных колес…

Когда в следующий раз открыл глаза — была ночь. Почему-то не удивился тому — он привык к темноте… Долго смотрел во мрак, пока глаза незаметно не слиплись… Но теперь он спал, ибо видел сон. Вернее не сон, а одно и то же неясное лицо, которое склонялось над ним под звуки смазанной человеческой речи…

Очнулся от уже знакомого прикосновения и разглядел поразившее его лицо — женское, с ямочками на щеках и с удивительно ясными зелеными глазами, изумленно глядящими на него. Вдруг вспомнил, что существуют на свете женские лица — он видел их только очень, очень давно…

Потом ощутил на лбу что-то мокрое, приятное — его протирали влажной салфеткой… Почему?

Одними губами прошептал:

— Где… я?

— Боже! Заговорил, родненький… — раздался в ответ тонкий голосок. — Радость-то какая! В госпитале вы, в Тифлисе, в палате генеральской. Господи! Надо же доктора позвать!

Лицо с ямочками исчезло, и взгляд его воткнулся в потолок — казалось, тот самый, что ослепил своей белизной…

Через минуту послышались чьи-то торопливые шаги, и над ним вновь склонилось лицо — теперь мужчины в белом колпаке. Доктор. В глаза бросились такая же белая бородка и светлые усы с длинными тонкими кончиками.

— Как себя чувствуете, Алексей Николаевич? — спросил мужчина.

— Хорошо… — не сразу прошептал он.

— Вот и отлично!

Мужчина коснулся его руки.

— Операция, слава богу, прошла успешно, Алексей Николаевич. Пулю вашу вытащили, хотя и прошла она в двух сантиметрах от сердца — пробила, знаете ли, пряжку плечевого ремня… Так что спасибо старику Семену Михайловичу — главному врачу сарыкамышского хирургического, — и прооперировал вовремя, и совершенно мастерски! И в Тифлис вас эвакуировали вовремя… Сарыкамыш-то через пару дней чуть туркам не сдали! Но теперь все позади, голубчик. Организм у вас крепкий, вон и говорить уж стали, так что поправитесь! Вы меня поняли?

Он понял не все — особенно о турках в Сарыкамыше — и все же медленно опустил веки в знак согласия.

Доктор похлопал его по безвольно покоящейся кисти руки.

— Вот и славно!

Помолчав, добавил:

— Здесь вот еще какое дело, Алексей Николаевич… К вам посетитель третий день пробивается. Говорит, сегодня на фронт отправляется. Если вы в состоянии принять его, то не могу не разрешить коротко попрощаться. Вы как, не против?

Ротмистр качнул головой.

— Тогда позову — он здесь, за дверьми. Только простите — минут на десять и не более. Сестрица проследит!

Доктор вновь похлопал по руке.

— Ну-с, не буду мешать. Выздоравливайте!

Доктор прошлепал к дверям, а Листок устало закрыл глаза и на какое-то время отключился.

Как подошел "посетитель", он не услышал. Только ощутил чье-то дыхание и, открыв глаза, скосил их на гостя. Долго смотрел на него, и вдруг рот дернулся уголками губ:

— Ты… Росляков?

— Я, Алексей Николаевич…

Голос прапорщика дрогнул, глаза затуманились, и он, чтобы скрыть вдруг нахлынувшие чувства, отвернулся, подтянул под себя табурет и, помешкав, сел.

— Как вы? Доктор сказывал, на поправку пошли?

— Вроде… — прошептал ротмистр.

— Я рад… — Росляков сглотнул слюну. — Думали, не выжить вам… Доктора говорили — чуть ли не в сердце пуля вошла.