Сарыкамыш. Пуля для императора - Тимошев Рафаэль - Страница 25

— Уже провели! — не дал договорить Листок. — Вашего "люггера" не нашли, однако обнаружили кучу свеженьких купюр и ампулы с цианидом. Утром того же дня был отравлен ценный информатор-перебежчик, оттого и пало на капитана подозрение, вкупе с его внезапным исчезновением.

Пестрюков некоторое время внимательно смотрел на ротмистра, точно усваивая сказанное им, и затем протянул:

— Понятно…

Авилов хлопнул обеими руками по коленам:

— Так, господа! Коль уж дело капитана Волчанова является заботой военной контрразведки, так позвольте, как начальнику контрразведывательного отделения штаба армии, принять решение. Во-первых, будем исходить из того, что многое в отравлении перебежчика и убийстве санитара-ополченца указывает на капитана Волчанова как агента иностранной разведки. И не исключено, что столь дерзкая активизация шпиона напрямую связана с приездом в Сарыкамыш Государя Императора. Это раз. Во-вторых, как я понимаю, поиски убийцы рядового ополчения представляют, по сути, поиски шпиона-изменника. Так?

— Пожалуй… — осторожно, пока не зная, куда клонит контрразведчик, ответил за всех Пестрюков.

— А раз так, то, как я полагаю, у нас имеются только три ниточки, способные вывести на шпиона и убийцу: его ординарец, Елисаветпольский госпиталь — в особенности мертвецкая, в которой служил убитый Асманов, и сестра милосердия того же госпиталя, некая Наталья Берт — это три. А, следовательно, именно по этим направлениям нам и необходимо оперативно провести работу.

Авилов обвел глазами сидящих перед ним жандармов, и Листок вдруг с удивлением отметил про себя, что штабс-капитан как-то в одночасье изменился даже внешне — из мягкого и улыбчивого штабиста превратился в волевого и быстро соображающего начальника контрразведывательного отделения. Он даже вздрогнул, когда следом раздался его голос:

— Предлагаю следующее: ротмистру Листку немедленно заняться убийством санитара госпиталя, и прежде всего выявлением причин, повергших его искать встречи с сотником Оржанским, и о каком капитане он хотел сообщить. Мы же, господа, займемся непосредственно Волчановым. Вас, Константин Иванович, — Авилов обратился к лысому штабс-ротмистру, — я попрошу разобраться с дамой из госпиталя, которая подозрительно умудрилась встречаться и с изменником Волчановым, и сотрудником контрразведки Оржанским. Подробности об этом треугольнике вам прояснит Алексей Николаевич. Он уже послал по ней запрос в жандармское управление, вы же пока аккуратно вытрясите из нее все, что касается отношений с обеими офицерами, особенно, что она знает о капитане и не скрывает ли его? Надеюсь, вы не против? Других людей, более подходящих этой миссии, у меня, к сожалению, нет.

Штабс-ротмистр молча кивнул.

— Теперь мы с вами, Вениамин Федорович… — Контрразведчик повернулся к Пестрюкову. — Думаю, мы займемся ординарцем. Через него можно прояснить и мотивы встречи Асманова с сотником, и, возможно, местонахождение капитана Волчанова. Дело важное и общее, так что, Вениамин Федорович, вы уж помогите!

И, не дожидаясь согласия, быстро бросил Листку:

— Пошлите, Алексей Николаевич, за ординарцем, и нам нужны личные дела капитана Волчанова. Они, я надеюсь, у вас имеются?

Листок кивнул:

— Да, в сейфе… Только я хотел бы взять с собой фотографию Волчанова. Возможно, пригодится.

— Что ж, разумно. А теперь, господа офицеры, за дело! О всем экстраординарном немедленно докладывать сюда, в "контору"!

13. 26 ноября 1914 г. Госпиталь

В госпиталь Листок и штабс-ротмистр Драч выехали на одной двуколке. Спроси Алексея Николаевича, он вряд ли сумел ответить отчего — только и этот сверкающий лысиной жандарм ему не нравился. То ли своей угрюмой невозмутимостью, то ли нарочитой манерой говорить неторопливо и веско, точно изрекая непререкаемую истину, то ли еще чем — только поначалу разговор не клеился. И лишь понимая, что для штабс-ротмистра необходимо знать все, что известно им о Наталье Берт, он через силу, не дожидаясь дурацких расспросов, сам заговорил о сестре милосердия. И хотя предмет повествования ротмистру, из-за сотника, был неприятен, он, морщась и заметно волнуясь, поведал-таки и о знакомстве с ней своего подчиненного, и об обстоятельствах раскрытия ее тайных сношений с капитаном Волчановым. Вскользь упомянул и о картежной компании капитана, о причастности к ней Оржанского и зачем-то — видимо, желая как-то огородить казака, — о чувствах, которые тот испытывал после обыска на квартире изменника, и даже о его рапорте…

Обо всем этом он рассказывал, не глядя на жандарма, но и тот не смотрел на него; сидел, точно изваяние, недвижно, уставившись в спину возничего. Даже трудно было понять, слушает ли он вообще. Однако, когда Листок замолчал, тот, не отрывая взгляда от спины Яшки, тяжело произнес:

— А не кажется ли вам, Алексей Николаевич, что это не любовный треугольник, а шпионский? А все слезливые чувства сотника — лишь разыгранная для вас сцена?

Листок изумленно посмотрел на темный профиль штабс-ротмистра.

— Это вы о чем? Уж не думаете ли, что и стреляли в него тоже для "сцены"?

— Так ведь не убили… — не поворачивая головы, невозмутимо протянул жандарм.

— Знаете что!.. — задохнулся ротмистр. — Так можно дойти бог знает до чего!

Он с возмущением отвернулся и про себя выругался: "Дурак!" Но уже через мгновение ужаснулся — сбывалось то, что он, ротмистр Листок, и предполагал: сотник через свои картежные слабости непременно попадет под подозрение, и в лучшем случае — как пособник агенту иноземной разведки! И попробуй-ка, отмажь его! Чертов Оржанский — одни проблемы на задницу!

Больше ни он, ни штабс-ротмистр до конца пути не проронили ни слова.

Каменное двухэтажное здание хирургического госпиталя, некогда относящегося к 156-му Елисаветпольскому пехотному полку, находилось совсем рядом со зданием штаба, на возвышенности, под которой простирался весь Сарыкамыш. До сих пор Листку не приходилось бывать в нем, но он был премного наслышан, что прежний госпиталь в скором порядке переоборудован по последнему слову медицины и теперь, некогда обслуживающий стоящие в гарнизоне войска, принимал только тяжело раненных с передовой.

К тому времени, когда двуколка подъехала к воротам, облака вдруг рассеялись, снегопад, монотонно сыпавший с утра, как-то внезапно прекратился, ветер стих, и уже клонящееся к горизонту морозное солнце радостно освещало долину, усыпанную запорошенными домиками, курящимися тонкими струйками печного дыма.

Листок приказал Яшке остановиться и, сойдя с двуколки, невольно залюбовался открывшимся видом. В штаб ездил, почитай, каждый день, а вот на красоту этакую внимания не обращал!

А Сарыкамыш как на ладони! Вдали чернеет здание вокзала, пыхтит паровоз на ниточке запасного пути, крохотные повозки двигаются по дамбе… Где-то посредине возвышается шатер полковой церкви Михаила Архангела, увенчанный позолоченным, сверкающим в лучах солнца крестом. Справа краснеют кирпичные казармы Елисаветпольского полка; поодаль от них — чуть выше и правее — аккуратные кубики офицерских домов, ныне покинутые семьями; ниже казарм — выстроенные цепочкой армейские склады, а еще дальше дымится труба хлебопекарни. Красота! Жаль, что война, жаль, что неотложное дело!

Со штабс-ротмистром они вошли в госпитальный двор. И здесь было тихо, мирно. Повсюду цветники, которые можно было распознать по снежным бугоркам. Сразу за госпиталем величественный сосновый лес, в просеке слева — безлюдная проселочная дорога на Кагызман. А где-то за лесом прятались казармы 155-го Кубинского пехотного полка…

Листок остановился, вдохнул прозрачный морозный воздух — хорошо, должно быть, летом… Тишина, прохлада, грибочки…

Он поймал на себе неподвижный взгляд жандарма и, смутившись, зачем-то крикнул Яшке:

— Ожидай здесь, во дворе!

И уже обращаясь к Драчу, нарочито серьезно произнес:

— Не будем терять время, Константин Иванович! Пройдем!