Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Единственное желание. Книга 2 (СИ) - Черпинская Надежда - Страница 61


61
Изменить размер шрифта:

Чудовищная история, чудовищная…

***

Время шло… И что-то менялось медленно, но неотвратимо. Ведь даже скалы подвластны времени. Пережитое горе сводило с ума, но становилось привычным и обыденным. Даже к ненависти и стыду можно привыкнуть. И Анладэль постепенно привыкла к своему истязателю.

Да и Форсальд стал вести себя иначе. Нет, он по-прежнему брал её силой, не спрашивая согласия, но больше он не смел ударить её. Он дарил ей красивые наряды, украшения и сладости.

А ещё он стал подолгу говорить с ней. Обо всём, что его тревожило, радовало или волновало. О делах военных, о хозяйственных хлопотах, о том, что зима выдалась особенно суровой, о прочих заботах, а ещё о дочерях, и даже иногда об Ольвин.

Она вначале только слушала угрюмо и отрешённо, потом научилась улыбаться или печалиться в зависимости от того, о чём шла речь, а после и сама говорила, отвечала, советовала. И в какой-то момент Анладэль поняла, что перестала быть просто наложницей, вещью, игрушкой для утех.

А ещё, к своему ужасу, она поняла, что теперь рядом с колючим чертополохом непримиримой ненависти в её сердце прорастает тонкий, слабый пока, росток иного чувства…

Это нельзя было назвать любовью. Но она начала привыкать к тому, что в её жизни есть Форсальд, и даже к своей новой жизни стала привыкать. Иногда она ловила себя на том, что ждёт, когда же владетель Солрунга явится к ней и станет рассказывать о том, как прошёл этот день, и что произошло в мире, за стенами её темницы. Ей стало недоставать этих простых вечерних бесед.

А однажды он предложил ей прогуляться на берег… И она плакала от счастья, глядя, как разбиваются о ледяные прибрежные глыбы серые тягучие волны, как чайки кружат над серебряной гладью. Студёный морской ветер словно сдул пыль и паутину с её души. В тот незабвенный день что-то изменилось навсегда.

В тот день Анладэль простила Форсальда, но себя простить за эту слабость она так и не смогла.

***

– А через несколько дней она узнала, что носит под сердцем сына. Его сына! Меня, – Кайл горько усмехнулся. – Бастарда-полукровку, плод противоестественной связи с заклятым врагом, недочеловека. Невозможное явление. И это известие стало тем, что окончательно повергло её разум в пропасть безумства. Потому что по всем законам своего народа она должна была возненавидеть меня так же, как и моего отца. Она должна была сделать всё, чтобы избавиться от меня, раз уж не смогла сделать так, чтобы я вовсе не появлялся на этот свет. Но она не хотела этого! Радость переполняла её душу. Её жизнь, потерявшая всякий смысл, неожиданно обрела его снова. Она больше не была одинока. Она полюбила меня задолго до рождения, в тот самый миг, когда узнала, что я уже есть. И она больше не могла ненавидеть Форсальда той чистой безупречной ненавистью, потому что в ребёнке, что она носила, текла кровь и этого человека тоже. Анладэль больше не хотела смерти. Она знала, что должна выжить. Выжить ради меня. Потому что незаконнорождённый полукровка, сын рабыни, сам рождённый рабом, там, у берегов Спящего моря не имел ни шанса выжить в одиночку! И она приняла помощь Риты и её защиту. И, растоптав последнюю гордость, стала нежна с Форсальдом, дабы и его заполучить в надёжные союзники. Она научилась улыбаться слугам, и другим рабам, и воинам своего милорда, приручая их так же, как её саму приручал Форсальд, постепенно обзаводясь друзьями, вкладывая в их головы мысль о том, что она в этом замке тоже что-то значит. Она сделала всё для того, чтобы я появился на свет! И для того чтобы моё рождение стало значительным и радостным событием для обитателей Солрунга. Чтобы эта новость прозвучала единственно верно: у милорда родился сын и наследник. А то, что он бастард… так в жизни и не такое случается!

Кайл снова замолчал, подкинул ещё несколько поленьев в камин.

– И что же случилось дальше? – тихо спросила Настя.

Ведь как-то же он оказался здесь – значит, замок отца так и не унаследовал.

– Старая волчица сдержала слово – как видишь, я по сей день жив. Хотя, знаю доподлинно, что Ольвин своё слово сдержала тоже. Несколько раз она пыталась отравить Анладэль, но Рита несла свой дозор денно и нощно и не позволила случиться беде. Потом, незадолго до моего рождения, в первые дни осени, мачеха моя пробовала договориться с повитухой – вначале сулила деньги, потом угрожала и ругалась. Да только Ольида на её уговоры не повелась – знала, что уже стара, и недолго ей осталось, потому хотела с чистой совестью предстать перед Великим Небесным. Так вопреки всем стараниям моей мачехи, появился на свет полукровка Кайл. Так назвала меня мать. На языке Древних это слово значит первый, единственный, но оно же несёт в себе иной смысл – один. Может, она заранее предполагала, как сложится моя жизнь… Во всяком случае, имя это предрекло всю мою дальнейшую судьбу. Кайл-Северянин – изгой и одиночка!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он слегка поклонился, ёрничая. Но Насте было совсем не смешно.

– Не сказать, что детство моё было тяжёлым и горестным. Я не нуждался и не голодал, как многие. Не воровал, не ночевал в подворотнях, как тот же Эливерт. Меня не били. И, пожалуй, даже баловали. По крайней мере, я рос не так, как сын рабыни. Милорд Форсальд был искренне счастлив, когда я появился на свет. Он был щедр и с Анладэль, и со мной. Он не стыдился меня, даже был горд. Теперь никто не мог упрекнуть его в том, что он способен только дочерей плодить. Иногда он возился со мной, как обычно отцы со своими детьми. А ещё я помню, что изредка мы втроём отправлялись на берег. Мы с мамой собирали ракушки у самой кромки прибоя. Вдвоём нас туда не пускали. Статус Анладэль изменился с моим рождением. Её называли теперь миледи, будто она была настоящей владетельной госпожой замка. Никто теперь не следил за ней, как раньше. Но отец мой, зная, что, по сути, идти ей некуда, всё-таки не пренебрёг небольшой предосторожностью – он запретил выпускать меня из Солрунга. Мать могла теперь покидать крепостные стены, бродить по милому её сердцу морскому берегу, собирая раковины и цветные камушки для меня, но только одна. После, когда я чуть подрос, мне разрешили гулять за пределами замка с другой детворой, но, опять же, без матери. При всех переменах между ними, Форсальд не верил Анладэль настолько, чтобы позволить ей быть свободной – он боялся, что оказавшись на воле вместе со мной, она не устоит перед искушением сбежать. Разумеется, её никто не принуждал работать, как иных рабынь, но от скуки она нередко помогала женщинам на кухне или пряла вместе с Ритой. Отец настоял на том, чтобы мы вместе со всей семьёй присутствовали за обеденным столом. С тех пор трапезы проходили в угрюмом молчании, будто это были поминальные тризны. Но милорд не менял своих решений, хоть мать и просила избавить нас от этой почётной обязанности и не искушать понапрасну миледи Ольвин. Иногда мне казалось, что та смирилась со своей участью – так устала от собственной ненависти, что решила забыть о коварных планах. Она старалась держаться на расстоянии от Анладэль, но иногда срывалась и начинала кричать на меня или бросать гневные слова в сторону матери. Тогда я понимал, как тяжко ей укрощать свои чувства, как ярость и злость разрывают её изнутри!

Настя понимающе кивнула. Ей тоже не верилось, что с подобным можно смириться.

– Меня не обижали в замке. Мне даже кажется, что некоторые слуги любили меня. Особенно суровая Рита и старый привратник с безобразным шрамом во всё лицо – самые жуткие и нелюдимые из всех обитателей замка, которыми пугали непослушных чад. Но я всё равно был одиночкой уже тогда. Детям слуг играть со мной не позволяли, потому что, так или иначе, я был сыном владетеля, а значит, во мне текла знатная кровь. И они забывали о том, что я тоже раб, и вообще наполовину нечисть. Дети слуг не дружили со мной, потому что не годились мне в приятели. А дети рыцарей не играли со мной по той же причине, только с точностью наоборот. Их родители тоже считали, что они не подходящая для меня компания. Но уже потому, что я до них не дорос. Хоть я и был сыном их предводителя, но нельзя было не заметить моей «нечеловечности», закрыть глаза на то, что помимо крови благородной, по жилам моим струится грязная – лэмаярская. Что касается сестёр моих, то мачеха очень быстро им внушила, что я причина всех их бед и несчастий. Я – омерзительная тварь, хуже какой-нибудь крысы или жабы! Мол, из-за меня отец перестал любить их и желал бы, чтобы их вовсе не было. Детская ревность – горькая отрава. Очень быстро девочки научились ненавидеть меня столь же искренне, как их мать. Разве что младшая, Флорин, иногда снисходила до того, чтобы сказать хоть слово своему брату. Она тянулась ко мне, но старшие ей, разумеется, не могли позволить такого предательства. Для остальных я был пустым местом. Сейчас я их понимаю и не смею судить. Тогда мне было обидно и больно. Но всё-таки жаловаться на своё детство, нет, я бы не стал… Хоть и немало слёз было пролито. И горечь в душе моей жила постоянно. Детям, которые рождены несвободными, легче привыкнуть к своей доле, чем взрослым. Они не знают иной участи. Не знают, как может быть по-другому. Я не ощущал себя рабом, но и милордом тоже не был. Я помнил всё с рождения и искренне не понимал, за что меня ненавидят, чем я хуже других детей? Не понимал ненависть сестёр и мачехи. Не понимал, почему моя мать так горько плачет каждый день, отчего она тоскует. Сердцем чувствовал, что я тому причина, что со мной что-то не так, но не мог постичь эту истину. Но, как я уже говорил, всегда найдутся добрые люди, готовые открыть ребёнку глаза на мир вокруг. Мне тоже разъяснили, что к чему. Так я узнал, что я вовсе не гордость своего отца и не счастье своей матери, а выродок, которому среди нормальных людей не место. Чтобы там не придумывала в своих мечтах Рита, не думаю, что мне бы позволили однажды стать хозяином Солрунга. Слишком много нашлось бы недовольных, слишком много нашлось бы тех, для кого я наследником Форсальда никогда не был.