Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 58

Стоя в храме, он снова обдумывал своё непростое положение. Пытался просчитывать те или иные варианты, но понимал, что ни при каких обстоятельствах легко не отделается. Так что следовало размышлять не столько над текущими событиями, сколько над тем, что делать дальше. Карл нисколько не сомневался, что Пётр, который повёл себя как рыцарь — то есть, по мнению короля, как последний идиот — отпустит его без проволочек, едва будет достигнуто соглашение. Разумеется, он предусмотрит некие пункты, которые свяжут Швецию по рукам и ногам. Некоторое время ему придётся соблюдать эти пункты неукоснительно. Но тут очень кстати оказались сведения, которые сообщила эта невыносимая девица. Оказывается, царь хоть и принял посредничество Дании, Саксонии и отчасти Пруссии, но наотрез отказался считать их сторонами договора. Мол, а вы-то с какой стати желаете ставить пленнику условия? Может, в каком-то месте его победили? Это давало Карлу надежду, во-первых, продолжить военные действия на территории Европы, а во-вторых, предпринять некие усилия по развалу коалиции его противников. А когда они будут разбиты, в чём король шведов нисколько не сомневался, тогда придёт черёд самоуверенного Петра испить чашу сию.

Свадьба плавно перетекла в открытие новой школы, но туда шведского короля не позвали. Вернули в отведенные ему комнаты и снова приставили охрану к двери. Впрочем, девица последовала за ним: мол, будет ещё праздничный ужин, не расслабляйтесь.

— Я заметила — вы были поглощены мыслями о предстоящих переговорах, — начала она, едва солдаты закрыли за ними дверь. — У меня на ваш счёт нет никаких иллюзий: вы уже обдумываете, как бы половчее нарушить ещё не заключённый договор.

— Любые договоры соблюдаются лишь до той поры, когда они перестают быть выгодными или необходимыми, — Карл раздражённо — она мысли читает, что ли? — сдёрнул с рук перчатки и бросил их в шляпу, которую до того держал под мышкой. — Да, я не собираюсь скрывать это от вас, сударыня… или как к вам теперь обращаться? Ваше высочество?

— Обращайтесь, как и ранее — то есть никак, — девица, аккуратно расправив юбку, заняла место на маленьком диванчике у самого тёплого места в комнате — у изразцовой печи. — Кстати, за всё время нашего знакомства вы ни единого разу не поинтересовались, как меня зовут. Это многое о вас говорит.

— Ваше имя мне совершенно не интересно.

— Как вам будет угодно. Не хотите знать — не надо. Однако у меня для вас пренеприятные новости: боюсь, в ближайшее время вам придётся частенько его слышать от других.

— С чего вы взяли? — удивлённо спросил Карл, вынужденный довольствоваться стулом у окошка — подальше от этой девицы.

— С того, что я видела европейские газеты, в которых была напечатана новость о вашем пленении некоей русской девицей. Сказать, что я раздражена — значит, не сказать ничего.

— Столь дурной слог?

— Если бы! Они изволили сопроводить заметки гравюрами, где мы с вами оба выглядим, мягко говоря, не в лучшем свете.

— Писаки бывают невыносимы, вы правы, — Карл покривился. — Дайте срок, я до них доберусь.

— На вашем месте я бы поразмыслила над тем, кто и зачем устроил эти публикации, да ещё в подобном ключе. У меня есть подозрения, но их одних недостаточно, чтобы делать однозначные выводы.

— Не поделитесь? Возможно, мы подозреваем одних и тех же.

— Если вы о тех, кто желает, чтобы Россия и Швеция вечно воевали друг с другом, то наши подозрения сходятся. Милое дело — погреть руки на чужом пожаре.

Карл собирался было сказать, что война — это вовсе не так уж и плохо. Но смолчал: знал, что получит крайне резкий ответ. Неужели и вправду для этой девицы что-то значат ничтожные жизни каких-то там обывателей? Пусть так. Спорить с ней он не желал.

— Теперь газетчики от нас с вами не отвяжутся, — уверенно произнесла девица. — Вам станут докучать расспросами о подробностях пленения. А меня уже до самой печени достали, спрашивая, насколько тяжёлой была та сковородка, которой я вас приложила, и что я изволила на ней в тот момент жарить.

Карл фыркнул. Ситуация и впрямь складывалась пренеприятная: стать посмешищем для всей просвещённой Европы — не лучшее начало царствования для родственника грозного короля Густава-Адольфа.

— Есть ещё и те, кто хотел бы отнять у Швеции её владения в германских землях, — напомнила девица. — Не будет для них момента удобнее, когда вы повернётесь к ним спиной.

— Так ведь эти господа — ваши союзники, — едко напомнил Карл.

— Каждый из них преследует только свои интересы.

— На чьей вы стороне, сударыня?

— На своей, ваше величество. Моя личная война, конечно, не идёт ни в какое сравнение с той, которую ведёте вы, но, как видите, я сражаюсь. И не без некоторого успеха.

— В прошлый раз вы говорили, что служите своей родине.

— Так и есть. Просто родина для меня — это глубоко личное.

— А вы изменились, сударыня, и довольно сильно, — вдруг сказал Карл. — То ужасное существо, которым вы были всего два месяца назад, куда-то подевалось. Нынче передо мной довольно странная, незаурядная, но всё-таки дама.

— Так бывает, когда человек находит своё место под солнцем, — девица чуть прищурилась и выставила из-под края подола носок узорчатой туфельки.

— Однако я ручаюсь, что у вас сейчас под юбкой припрятаны пистолет и полдюжины ножей.

— Так уж и полдюжины. Всего-то два, — насмешливо произнесла она, пожимая плечами. — Не волнуйтесь, ваше величество. В случае какой-либо опасности я сумею вас защитить.

Карл не выдержал — рассмеялся. Наверное, впервые за долгое время, и не без горечи. Но, тем не менее, он смеялся совершенно искренне.

6

Рядом с «братом Петером» Карл Карлович выглядел натурально голодранцем. Сколько его ни пытались уговорить надеть даже не расшитый камзол — хотя бы новый шведский мундир — ни в какую. Буду, говорит, в том самом, в котором меня постиг позор плена. Хорошо хоть время от времени позволял слугам выстирать и выгладить своё платье. Кате, честно говоря, было всё равно, во что он одет. Хоть в мешок из-под репы, лишь бы вёл себя правильно, без своих обычных фокусов. Впрочем, сегодня на шведа и впрямь какой-то стих нашёл, просто образцовый гость. Это, конечно, не повод расслабляться: подопечный таков, что в любой момент может отмочить что-нибудь невероятное.

Собственно, он и отмочил. Слава Богу, хотя бы не публично. Впрочем, гости за столом уже были слегка навеселе и вряд ли обращали внимание на частные беседы, тем более, когда они ведутся по-шведски.

— Странно, — сказал он своей телохранительнице. — Вы с сестрой действительно слишком разные. Поразительное несходство.

— Я пошла в отца, она в мать. Ничего необычного, — ответила Катя, стараясь понять, к чему он вообще завёл этот разговор.

— Возможно, — кивнул Карл. — Насчёт странности — беру свои слова обратно. Однако её выбор я не одобряю. Как столь изящной даме мог понравиться этот долговязый варвар?

— У варвара вы сидели бы не за свадебным столом в качестве гостя, а в сыром холодном подвале, на цепи, — напомнила Катя. — Не исключаю, что вы бы с ним так и поступили, обернись дело иначе.

— Похоже, вам доставляет удовольствие издеваться надо мной.

— О, нет. Просто я взяла на себя тяжкий крест — обучать вас приятным манерам и вежеству. Задача нетривиальная.

Продолжать словесную пикировку Карл больше не рискнул. Из всех блюд он избрал только хлеб, на который сам щедро намазывал масло и с удовольствием эти бутерброды поглощал. Вот пусть сидит и молча жуёт. Так от него меньше проблем.

Катя в который раз оглядела сидящих за праздничным столом. Помимо московского бомонда здесь присутствовали иностранные дипломаты — к английскому и саксонскому посланникам уже присоединились датчанин и пруссак. Чуть в сторонке восседали шведы во главе со знаменитым Шлиппенбахом, который уже совершенно официально привёз письмо, подписанное министрами, о поручении ему вести переговоры об освобождении короля. Это был отменный полководец, но никакой политик, а значит, шансы подписать договор на условиях Петра оценивались как очень высокие. Представители стран-союзниц это тоже понимали… Застолье немногим отличалось от того, что Катя видела в своём времени. Практически те же столы, ломящиеся от снеди, разве что блюда немного другие да посуда из серебра. Да ещё по старорусскому обычаю новобрачным не подавали ни еды, ни вина. А так — всё вполне привычно. Неизменный Меньшиков. Весь генералитет во главе с Шереметевым. Выжившие в пертурбациях последних двадцати лет родственники жениха присутствовали почти в полном составе. Пришли царевны, кроме, само собой, опальной Софьи. Не было и Марфы Алексеевны, постриженной в монахини под именем Маргариты и жившей в Александрове. Она не одобрила второго брака Петра, в связи с чем братец повелел ей сидеть в келье и замаливать его грехи, раз свои уже замолила. Присутствовал его малолетний сын, недовольный ровно тем же, что и тётушка. Явились все Нарышкины и их родня из других фамилий. В траурном одеянии восседали за столом две вдовствующие царицы — Марфа Апраксина[4] и Прасковья Салтыкова[5]; последняя привела трёх своих дочек — Екатерину, Анну и Прасковью. Вообще присутствие детей на подобных пиршествах не приветствовалось, их как правило заранее отправляли спать, но здесь пошли навстречу пожеланиям невесты. С её стороны здесь были, конечно же, брат и сестра, а также «Немезида» в полном списочном составе. Между прочим, рассадили их в непосредственной близости от Карла, чтобы совмещали, так сказать, приятное с полезным. Про полный списочный состав не шутка, здесь были даже «дети полка». Ну и, конечно же, помимо родни и близких друзей присутствовала масса приглашённых гостей разной степени знатности и полезности. А вот отца и сына Ромодановских не было. Князь-кесарь тоже осудил повторный и столь поспешный брак государя. Тот сильно сердиться не стал: старика простил, но на пир не пригласил, что само по себе давало недругам Фёдора Юрьевича повод активизировать усилия.