Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 37

— Мы с вами оба прекрасно знаем, как и для чего пишутся подобные …бумаги, — Катя выделила последнее слово презрительной иронией. — Потому давайте опустим преамбулу и перейдём к настоящему разговору.

— А может, всё же стоит проверить, истинны ли сии воровские слова? — князь смотрел на неё изучающе, словно экзамен принимал. — Не бывает дыма без огня. Что мешает расспросить тебя, как у нас заведено?..

Услышав шорох за спиной, Катя не пошевелилась. Только произнесла ровным, ничего не выражающим голосом:

— Князь, со всем уважением — едва ваши люди прикоснутся ко мне, они тут же будут убиты.

— Кому грозишь! — насупился Ромодановкий, поднимаясь во весь свой немалый рост.

— Не вам, князь. Мы с вами оба люди государевы, и служим ему верно, как умеем. Но так как за мной вины нет, то и трогать себя никому не позволю.

Изучающий взгляд сменился едва заметным одобрением.

— Выйдите вон, — сказал он оторопевшему от такого неслыханного разговора дьячку и двоим «заплечным», которые так ничего и не поняли из услышанного.

— Князь, как же… А ежели она чего и впрямь умыслила? — пискнул дьяк.

— Я тоже не лыком шитый, уж с девкой, ежели что, как-нибудь управлюсь. Ну!..

Пять секунд спустя дверь за ними закрылась.

— Что ж, самое время поговорить начистоту. И на каком же поприще ты столь верно служишь государю? — поинтересовался Фёдор Юрьевич.

— На многих. Одно скажу точно: нам с вами делить нечего, так как основная моя деятельность направлена вне пределов России.

— Сколь живу на свете, не припомню, чтоб девицы подобными делами занимались, да и воинскому служению были привержены. Откуда ты такая взялась, скажешь?

— Только в присутствии Петра Алексеевича и по его прямому приказанию, князь. Ему истина известна, а мне велено молчать.

— Вот, значит, как… А мне послужить не желаешь? Можешь и тайно, ежели явно не хочешь.

— Я уже служу государю и Отечеству, князь. Как и вы. Просто наши службы разные.

— Да, Пётр Алексеевич умеет подбирать людей, кои готовы хоть убить, хоть умереть за него. Что ж, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, сочтём, что мы друг друга, кхм, верно поняли. Бумажке той я хода не дам, ясно же, что дурак какой-то по пьяному делу языком наскоблил, другой дурак записал, а третий здесь принял и в дело пустил. Людей, столь верных государю, надобно ценить… Но и ты запомни: мне — дорожку не перебегай никогда.

— Нейтралитет, — всё так же ровно произнесла Катя. — Если вас такое положение устраивает, значит, оно тем более устроит и меня.

— Понабрались вы у Петра Алексеевича слов иноземных, — покривился Ромодановский. — Молодо-зелено… Ну да Бог с вами. Шпагу тебе вернут и в город свезут. А встречи нашей не было. Ясно?

— Как вам будет угодно, князь.

И без дополнительных пояснений было понятно, что Пётр Алексеевич ценил и уважал Фёдора Юрьевича не только за умение править железной рукой. При всём неприятии его методов работы, уважением прониклась и Катя. Впрочем, извечное соперничество между армией и органами внутренних дел дало о себе знать: она зареклась пересекаться с этим человеком, разве только если совсем уже других вариантов не останется.

Шпагу вернули тут же, а давешняя карета привезла к самой стене Белого города, так что до «располаги» оказалось не так и далеко. Но двоих «немезидовцев», причём в полевой «цифре», она встретила уже за воротами.

— Вот она где! Катька, ты куда пропала? А ну живо к командиру, он тебя уже второй час по всему городу ищет!

— Да так, прогулялась тут немного, — ответила им Катя, подумав, что князь Ромодановский поступил немного опрометчиво: брат умел копать как надо, и к вечеру наверняка вычислил бы её местонахождение. — А что случилось?

— У командира и спросишь. Ну, идём.

Интермедия.

— …А сию бумагу спрячь, — князь-кесарь бросил дьяку свёрнутый в трубочку листок. — Пригодится аль не пригодится — Бог его знает.

Фёдор Юрьевич впервые за очень долгий срок не знал, как лучше поступить. Что не умышляют те люди на государя и верно ему служат, это хорошо. Но лучше б то была собачья верность, без рассуждений. Тогда и голова бы сейчас не болела у князь-кесаря. Эти люди — не псы. Они — волки. Прирученные, но как в той поговорке: сколь волка ни корми, он в лес глядит.

Девица ясно дала понять ему кое-что любопытное. Во-первых, она — человек государев, и никому, кроме Петра Алексеевича, в своём особом тайном деле не подчинена. Во-вторых, в ней нет страха, который присущ простым смертным, коих приводили сюда. Есть лишь опаска и неприязнь по отношению к розыскному делу, свойственные воинскому сословию. А значит, либо дворянка, либо из однодворцев, либо казачка, что вполне сходится со скудными сведениями о ней. В-третьих, в его дела соваться не намерена, что хорошо, но и в свои его не допустит, что плохо. И чуть что не так, сразу нажалуется государю.

И наконец, в-четвёртых, она ведает о дружеской просьбе Петра Алексеевича — не трогать сих странных людей, коих он нежданно приблизил. Иначе не грозила бы убить его челядь. А и убила бы, ей бы ничего за то не было: ведь князь-кесарь, как ни крути, пошёл против воли государевой.

Выходит, придётся ему, всесильному князю Ромодановскому, облечённому особым доверием царя, мириться с существованием сих …молодых да ранних. Они Петру Алексеевичу какие-то бумаги носят, а государь те бумаги ото всех прячет. Зато вызвал Ваську Корчмина, ещё одного молодого да раннего, он у царя по пушкарской части подвизается.

Значит, оружие… Что ж, дело также полезное. Пусть занимаются, коль на благо Отечества.

Однако бумажку с «умыслом», который записали со слов белёвского дворянина Ивана Арцибушева, лучше сохранить. Сей поместный — дурак, но может, его показания и пригодятся когда.

3

Стоило войти в «располагу», как почти у самого порога её перехватил брат.

— Куда ты пропала? — он был не на шутку встревожен.

— Встретила …одного хорошего человека, — нарочито равнодушным тоном сказала сестра. — Ничего особенного, поболтали о том, о сём, и разошлись, как в море корабли.

— Вот как… — Евгений тоже вспомнил «Гардемаринов» и слова, которые подразумевались после фразы «один хороший человек»[1]. — Всё в порядке?

— Пока да. Ты меня из-за опоздания разыскивал?

— Тебя тут, внезапно, целый генерал ищет. Помнишь его — на манёврах он крепостью командовал?

— Автоном Головин. По делу или просто так?

— Можно подумать, он мне сказал. Письмо тебе оставил и отвалил, — брат начал потихоньку успокаиваться, хотя встреча с «хорошим человеком» ничего приятного могла не означать уже в самом ближайшем будущем. — На, читай.

Продираться сквозь весьма вольную грамматику этих времён Катя с горем пополам уже научилась. Проблема была лишь в том, что новый гражданский алфавит ещё не появился, а все эти устаревшие буквы было непонятно как читать. Оставалось догадываться о смысле написанного по тем буквам, значение которых не изменилось со временем. Да ещё эти завитушки, которыми дворяне по новой моде обильно украшали любое письмо, хоть деловое, хоть личное. Но разобрав, наконец, что именно написал Автоном Михалыч, Катя просто вернула письмо брату.

— Мне только этого сейчас не хватало, — мрачно сказала она. — Завтра Рождество, приглашает на праздничный ужин. Сразу зашёл с козырей.

— Твоё решение?

— Будет ужинать один, — Катя бросила шляпу и перчатки на скамью, достала из кармана другую бумажку. — Шорник обязался заменить ремни, кстати. К вечеру должен прислать подмастерьев. Пусть Гриша подготовит вот эту расписку под акт сдачи-приёмки.

Брат только покачал головой. Холодная рациональность сестры пугала иной раз даже его.

Снаружи донёсся чуть приглушённый расстоянием грохот: Пётр Алексеевич решил не откладывать дело в долгий ящик и, пока не наступили праздники, велел немедля начать снос деревянных строений внутри кремлёвских стен. Он как обычно начал новое дело в спешке, чтоб побыстрее завершить его, и плевать на предстоящие праздники. Первыми под раздачу попали интендантские склады. Два дня их содержимое либо вывозилось куда-то телегами, либо распихивалось по каменным строениям. И вот за дело взялись бригады строителей. Судя по доносившимся звукам, они разбирали и сбрасывали наземь кровлю, а некоторые уже взялись валить бревенчатые стены. И ещё один звук ворвался в жизнь обитателей Кремля: гомон сотен людей и десятков упряжных лошадок, сходившихся к узкому пространству, где в двадцать первом веке пролегла Кремлёвская набережная.