Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 97

Потом побежал по дороге и уверенно свернул на боковую улицу, как идущая по следу собака. Дом Квинтано, один из самых роскошных в квартале, я нашел без проблем. Высокий забор не представлял для меня никакого труда. Не знаю, зачем я пришел туда и чего хотел. Может, избить Квинтано или стребовать с него четыреста долларов для Дженни, но ее ведь больше не было, она умерла, так? Я влез на забор и задержался наверху, изучая обстановку. Рахитик ошивался рядом с воротами. Дверь дома открылась, и во двор вышел высокий, с проседью, человек. Решив, что это Квинтано, я перелез на другую сторону, повис на руках, примерился, спрыгнул вниз. Рахитик и седой при виде меня ужаснулись.

– Она умерла! Умерла! И она, и ребенок! – заорал я и бросился на них. Седой отступил, как будто собрался бежать обратно в дом, но я прыгнул на него и ухватил за ноги. Он ударился лицом о стену и завалился набок. Я все еще держал его. Он что-то орал по-испански, но рахитик, не спеша ему на помощь, пробежал мимо и юркнул в дом. Дверь осталась открытой, и я слышал, как он кого-то зовет, но не обратил особого внимания – был слишком занят, пытаясь добраться до глотки Седого. Я подтянулся чуть выше и ухватил его за горло одной рукой. Он пытался сбросить меня, а я бил его по лицу свободной рукой, продолжая душить, но это у меня не очень-то получалось: глаза у него подернулись пеленой, но он все равно вырывался. Когда я со всей силы врезал ему в ухо, он сунул мне руку в рот, вцепился в щеку и рванул мою голову назад. Я ослабил хватку, и Седой двинул меня коленом в живот. Из меня вышибло весь воздух – я рухнул навзничь, задыхаясь, как сердечник. Не успел я опомниться, из дома выбежал Луис и стал бить меня ногами. У него был большой размер, и я четко видел, как к моему лицу приближаются рифленые подошвы его ботинок – сначала правого, потом левого. Он топтал меня, как таракана. Я поймал его за штанину, дернул к себе и сумел-таки разок съездить ему по морде, но тут кто-то сзади схватил за лицо меня самого и насадил себе на колено. Моя спина хрустнула, как пораженный артритом сустав, перед глазами все запрыгало и поплыло; меня начало вырубать, но я успел увидеть, как Луис, Седой и Рахитик нагибаются, чтобы навешать мне по полной программе.

Я лежал на спине, откинув безжизненную руку в жидкую грязь, и смотрел вверх, на афишу корриды. Я снова увидел яркие цвета и слово АРРУЗА, но теперь успел трижды внимательно прочитать афишу, прежде чем опять потерял сознание.

Когда я очнулся во второй раз, кто-то рылся у меня в карманах. Я не стал ему мешать, даже когда он часы снимал. Потом я опять вырубился, а когда пришел в себя в третий раз, было очень холодно, и меня била дрожь. Я осторожно опустил ноги, прислоненные вертикально к стене, и попытался использовать эту стену как упор, но она превратилась в резину и арахисовое масло.

Я не сдавался и наконец встал.

Окружающий мир отсутствовал: оба моих глаза заплыли и практически не открывались. Спотыкаясь и выставив руки перед собой, как слепой, я вышел из переулка на шумную, людную улицу. Подбитые глаза болели от ярких огней. Я задрал голову, увидел сплошное море неона и застонал.

Мимо прошли, размахивая огромными сумками, две пухлые мексиканочки; они щебетали о чем-то по-испански, прыская со смеху. «Шлюхи, putas»! – закричал я им вслед.

Я долго шел по улицам, почти ничего не видя, и голова у меня болела так, точно вот-вот взорвется. Выглядел я, должно быть, ужасно: грузный мексиканец, в которого я врезался, посмотрел так, будто его тошнило, и обошел меня стороной. Я не стал оборачиваться и проверять, смотрит ли он мне вслед.

В карманах у меня, естественно, было пусто. Единственное, что я понимал – это что мне нужно выпить. Во рту у меня пересохло, внутри всё болело – и не только потому, что меня избили. Ох, Дженни…ох, Фрэн!

Я забрел в заведение под названием «Голубая лиса», где на барной стойке голая девушка исполняла индийский танец, а матросы пытались ухватить ее за промежность. Она ловко уворачивалась. Потом кто-то объявил, что ужин подан, и вошли еще три голые бабы и легли на стойку – закуски типа. Трое больных на голову повскакали со стульев и бросились дегустировать деликатесы. Тут меня похлопал по плечу вышибала, и я ушел. В ближайшем переулке меня вырвало дважды. Опорожнившись полностью, я выпрямился, отряхнул одежду, расчесал пальцами волосы и пошел искать работу. Картежник в ночном клубе сказал мне, что одному дельцу из «Ранчо Гранде» нужны люди для раздачи рекламных листовок, так что я двинул туда. Нужно было раздавать листовки прохожим и засовывать их под дворники припаркованных автомобилей; за два часа платили три доллара пятьдесят центов. Я попросил полтинник вперед, но взамен получил пачку листовок. Ходил по улице с этими бумажками, как дрессированная обезьяна, и пихал их в руки незнакомцам, полностью отдавшись работе и чувствуя себя прекрасно. Правда, меня снова тянуло блевануть, но во мне ничего уже не осталось.

Наконец, я все раздал и вернулся за деньгами. Человек, который дал мне листовки, куда-то делся, и в клубе не знали, где он. Я пошел его искать; искал я долго и уж было отчаялся, но тут мне попался другой распространитель листовок, парнишка с большими карими глазами; я предупредил его, что наш работодатель свалил. Он усмехнулся, сказал, что это потому, что я гринго, и показал, где его найти. Я пошел к ближайшей дискотеке, где и обнаружил его, вербующего очередных мальчишек для своих целей. Я подошел к нему и потребовал платы. Он, похоже, хотел меня кинуть, но я заскрежетал горлом, скрючил пальцы и поклялся, что убью его на месте, если он не заплатит. Я обезумел вконец: в гроб бы его положили с вбитыми в глотку зубами.

Он вытащил пачку банкнот и начал выковыривать из нее три долларовых бумажки. Я протянул руку, вытащил десятку и ушел. Он пошел было за мной, подавая знаки своему корешу, но я повернулся к нему своей окровавленной мордой, и он только плечами пожал.

Разжившись десяткой, я купил бутылку текилы – раз уж я здесь, надо воздать должное местным напиткам – и высосал ее почти целиком, отдав остатки мексиканской старухе. Она сидела на крыльце, подвернув ноги, чтобы сойти за калеку, и просила милостыню, а ее пятилетний сынишка продавал карандаши и пружинные перочинные ножики. В какой-то момент мимо проскакала девчонка лет пятнадцати, грязноватая, но с хорошей фигуркой, и старуха на ломаном английском поведала мне, что это ее дочь – ее гордость.

– Она зарабатывать doce, двинацать, дораров за ночь, – сияя, сказала она. Их семья хорошо живет. Я поделился с ней заодно печеной фасолью и пошел дальше.

Потом, кажется, я еще где-то был. В клубе. Там была драка, выли сирены, и я сбежал. Потом очутился в «Мамбо-рок», кто-то заорал «ПОЖАР! ПОЖАР!» Я оглянулся и увидел горящую стену. От короткого замыкания занялся весь квартал. Помню двенадцатифутовые языки пламени в ночном небе, помню, как помогал владельцу магазина вытаскивать на улицу бонго, деревянные статуэтки Дон Кихота, расшитые бисером рубашки и яркие шали. Потом появился солдат – Национальная гвардия, Руралес[59], типа того…он развернул меня за плечи и велел уходить. Подтянулись военные, горело полгорода, я вытащил из огня женщину, на ней загорелось платье – я сбил пламя голыми руками, не преминув пощупать ее. Потом меня отвезли в больницу и смазали руки влажной прохладной мазью.

Потом я оказался еще где-то, я был совсем пьян, жутко устал, и меня тошнило. Я пошел по авенида Конститусьон, увидел вывеску «287 ОТЕЛЬ “КОРРЕО ДЕЛЬ НОРТЕ”», купил пачку «Деликадос» в киоске на углу и вернулся к отелю.

Номер стоил семьдесят пять центов за ночь. Нижние пять футов у стен фанерные, остальное просто затянуто мелкой металлической сеткой. Перед тем как лечь спать, я связал шнурки ботинок вместе, чтобы их не украли. Сначала я хотел подложить их под ножки кровати, но знал, что не проснусь, даже если кровать приподнимут – до того вымотался. Ночью кто-то пытался вломиться ко мне, я заорал что-то про смерть и змей, и он свалил.