Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник) - Эллисон Харлан - Страница 104

– Пугай других. Лучше умереть, чем жить в бессловесном мире с пугалом вроде тебя.

– Это моя работа.

– Ты слишком рьяно за нее взялся. Ты – тиран. Кто дал тебе право гонять людей туда-сюда и убивать их за опоздание?

– Вы неисправимы. Вы не вписываетесь.

– Развяжи меня, и я впишусь кулаком тебе в морду.

– Вы – нонкомформист.

– Раньше это не считалось преступлением.

– Теперь считается. Живите в реальном мире.

– Я ненавижу его. Это кошмарный мир.

– Не все так думают. Большинство любит порядок.

– Я не люблю, и почти все мои знакомые – тоже.

– Вы ошибаетесь. Знаете, как мы вас поймали?

– Мне безразлично.

– Девушка по прозвищу Красотка Элис сообщила нам, где вы.

– Врешь.

– Нет. Вы раздражали ее. Она хотела быть как все. Принадлежать к системе. Я отключу вас.

– Так отключай и нечего со мной спорить.

– Я не отключу вас.

– Идиот!

– Покайся, Арлекин! – сказал Тиктакщик.

– Иди к черту.

Так что его отправили в Ковентри. А в Ковентри обработали. Так же, как Уинстона Смита в «1984» – книге, о которой никто из них не слыхал, но методы эти очень стары, их и применили к Эверетту С. Марму; и однажды, довольно долгое время спустя, Арлекин появился на экранах, озорной, с ямочками на щеках, ясноглазый, совсем не с тем выражением, какое должно быть после промывания мозгов, и сказал, что ошибался, что очень, очень хорошо быть, как все, успевать вовремя, хей-хо, привет-пока, и все смотрели, как он говорит это с общественных экранов размером в целый городской квартал, и рассуждали про себя, да, видишь, значит, он и впрямь был псих, такова жизнь, надо подчиняться, потому что против рожна или, в данном случае, против Тиктакщика не попрешь. И Эверетта С. Марма уничтожили, и это большая жалость, памятуя о том, что сказал раньше Торо, но нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, и в каждую революцию гибнет кто-то непричастный, но так надо, потому что такова жизнь, и если удастся изменить хоть самую малость, значит, жертвы были не напрасны. Или, чтобы уж совсем понятно:

– Э-э… извините, сэр, не знаю, как и э-э… сказать, но вы опоздали на три минуты. График немного э-э… нарушился. – Чиновник боязливо улыбнулся.

– Чушь! – проворковал из-за маски Тиктакщик. – Проверьте часы.

И мягкой кошачьей походкой проследовал в свой кабинет.

Красотка Мэгги Денежные Глаза

У Костнера была дама и еще восьмерка, которую он пока не открыл; крупье открыл четверку, и Костнер решил больше карт не брать. Он приподнялся; крупье перевернул еще карту – шестерка. Крупье смахивал на персонажа из фильма с Джорджем Рафтом года так тридцать пятого: ледяные серые глаза, ухоженные руки с длинными, как у нейрохирурга, пальцами, прямые гладко зачесанные назад черные волосы, открывающие высокий бледный лоб. Он сдавал карты, не поднимая глаз. Тройка, еще тройка, черт, пятерка – всё: очко сложилось, и последние тридцать долларов Костнера – шесть пятидолларовых фишек – прошелестели по сукну и перешли к крупье. Вот и всё. Проигрался в хлам. Остался без гроша в Лас-Вегасе, штат Невада – крупнейшей игровой площадке Запада. Костнер соскользнул со своего удобного кресла и повернулся к столу спиной. Там снова началась игра, как будто ничего не случилось, как будто волны сомкнулись над утопленником: вот он тут – а вот его уже нет, и никто ничего не заметил. Никто не заметил, как одинокий игрок потерял последнюю надежду на спасение. Теперь перед Костнером стоял выбор: добраться на перекладных до Лос-Анджелеса и попытаться хоть как-то начать новую жизнь… или вышибить себе мозги.

Варианты, прямо скажем, так себе.

Костнер поглубже засунул руки в карманы своих грязных поношенных штанов и пошел вдоль ряда звенящих и дребезжащих игровых автоматов к выходу.

Внезапно он что-то нащупал в кармане и остановился. Справа от него, не замечая ничего вокруг, играла на двух автоматах сразу матрона лет пятидесяти, на каблуках, в ярких лиловых капри и блузке «Шип-эн-Шор». Она азартно бросала монетки и по очереди дергала рычаги автоматов. Запас четвертаков в ее бумажном стаканчике казался неисчерпаемым. В этой женщине было нечто сюрреалистическое: лицо лишено всякого выражения, глаза смотрят в одну точку, только руки, как у робота, двигаются. Лишь когда звук гонга возвестил чей-то выигрыш, она подняла взгляд. И тут Костнер понял, насколько преступен, аморален и страшен Вегас и весь этот легальный игорный бизнес, расставляющий свои ловушки с аппетитными приманками перед наивными людьми: лицо женщины, посеревшее от ненависти, зависти и желания, будто застыло во времени просто потому, что другой одурманенный выиграл небольшой джекпот, который еще глубже затянет его в омут, соблазняя удачей и везением. Да, выигрыш – это самая яркая приманка в полном отчаявшихся рыбешек море.

То, что Костнер нащупал у себя в кармане, оказалось серебряным долларом. Он вынул его, оглядел.

Изображение орла почему-то ужасно его позабавило.

От полного безденежья его отделяло каких-то полшага, но еще оставалось то, что крупные игроки называют «преимуществом»: одна последняя нераскрытая карта. Один серебряный доллар, новенький, блестящий, извлеченный из кармана, оказавшемся не столь глубоким, как омут, в который собирался с головой нырнуть Костнер.

«А, к черту всё», – подумал он и повернулся к автоматам.

Он думал, что долларовых автоматов уже не осталось, – не было смысла их держать после того, как Монетный двор США объявил о нехватке металлических денег. И все же среди одноруких бандитов для десятицентовиков и четвертаков затесался один долларовый, с джекпотом в две тысячи долларов. Костнер заулыбался, как дурак. Помирать, так с музыкой. Он бросил свой доллар в щель и ухватился за тяжелую, хорошо смазанную ручку из литого алюминия и штампованной стали. На конце у нее был большой пластиковый шарик, сделанный так, чтобы удобнее было тянуть – хоть весь день дергай, не устанешь.

Костнер не стал обращаться к вселенной с молитвами и просто потянул ручку.

Она родилась в Тусоне. Мать у нее была чистокровной индианкой чероки, а отец – каким-то бродягой, мать работала в забегаловке для дальнобойщиков, и он заглянул туда, чтобы съесть стейк с гарниром. Мать еще не отошла от какой-то неприятной истории – неизвестно что там случилось, но кончилось всё не очень – и ей хотелось секса. Секс тоже вышел с гарниром. Гарнир, по имени Маргарет Энни Джесси, появился на свет девять месяцев спустя. У девочки были черные волосы и светлая кожа, и ждала ее бедность. Двадцать три года спустя Маргарет Энни Джесси, взращенная на рекламе «Клерол» и «Берлиц», превратилась в создание, одержимое идеальным имиджем и погоней за успехом, а ее имя сократилось до Мэгги.

У Мэгги были длинные точеные, как у жеребенка, ножки, чуть широковатые бедра – вызывающие у мужчин желание как следует за них подержаться, – плоский мускулистый живот и тончайшая талия – с такой талией хорошо смотрится любой стиль, от облегающих сверху платьев с широкой юбкой до обтягивающих брючек. Грудь у нее отсутствовала – соски были, а самой груди не было, как у дорогой шлюхи (по меткому наблюдению О’Хара). Но вкладки для лифчика она никогда не использовала. Да и кому важны буфера, детка, когда там столько всего куда более ценного: гладкая шея, как у статуи Микеланджело, и лицо, о, такое прекрасное лицо. Гордо вздернутый, пожалуй, немного чересчур воинственный подбородок (ну, если б тебе пришлось отбиваться от стольких охотников облапать, у тебя б такой же был, дорогуша); маленький ротик, капризная нижняя губка, которую так приятно прикусывать, казалось, она наполнена нектаром, который только и ждет случая, чтобы извергнуться наружу; нос с раздувающимися ноздрями, выгодно оттеняющий лицо (какими словами можно было бы описать такой нос? «Орлиный», «аристократический», «классический», что-то вроде этого); скулы, выпуклые и четкие, как первая полоска земли, увиденная моряком после десяти лет в открытом море – эти скулы отбрасывали мрачные тени на юные прекрасные черты; великолепное лицо, одним словом. Глаза древних королей, глаза чероки смотрят на тебя будто из замочной скважины, в которую ты подгладываешь, развратные, манящие глаза, обещающие позволить всё.