Свидетель Мертвых - Эддисон Кэтрин - Страница 3

Кабинки, расположенные в глубине зала, были наименее популярны, но мне там нравилось. Я мог сидеть, прислонившись спиной к теплой, обшитой шпоном стене, и быть уверенным в том, что никто не подкрадется ко мне сзади. Свидетели вел ама легко наживали врагов, а я был не склонен сдаваться.

Юный слуга принес мне чайник, чашки и крошечные песочные часы, которые отмеряли время заварки. Я предпочитал темный горький орчор, но он возбуждающе действовал на нервы – если я пил его вечером, то не мог уснуть до рассвета. В тот вечер я выбрал некрепкий чай исеврен и решил побаловать себя большой ложкой меда.

Я положил ложку, липкую от меда, во вторую чашку. Официанты «Речного кота» упорно приносили мне две, в отличие от слуг в «Дереве Ханево», где надо было уточнять, сколько чашек вам нужно. В течение нескольких мучительных минут я представлял себе спутника, сидящего напротив, который улыбнулся бы мне и с удовольствием облизал бы ложку. Ни один из моих возлюбленных не был сладкоежкой, поэтому эти фантазии были относительно безопасны для моего душевного спокойствия. Придумывать себе несуществующего любовника, конечно, глупо, но воскрешать в памяти образ умершего – это слишком больно.

Я напомнил себе о том, что Джемена не умер, просто он сейчас далеко отсюда и я его больше не интересую. Как ни странно, легче от этого мне не стало.

«Пей чай, Келехар, – раздраженно сказал я себе, – и прекрати ныть».

Пытаясь сосредоточиться на проблеме умершей и исчезнувшей сестры мера Урменеджа и изгнать из головы мысли о воображаемом возлюбленном-сладкоежке, я выпил почти половину своего маленького чайника. На стол упала чья-то тень, и я поднял голову.

Лейтенант Аджанхарад из отделения Братства Бдительности Амало, высокий широкоплечий мужчина, был наполовину гоблином. Кожа, глаза и волосы у него были темными, он редко улыбался и говорил с провинциальным акцентом, присущим уроженцам гор Мерварнен. Меня он недолюбливал.

Это чувство было взаимным. Я считал методы Аджанхарада грубыми; он предпочитал действовать силой, а не уговорами. Но, несмотря на это, я был о нем более высокого мнения, чем об остальных членах Братства. Существование Братства Бдительности, своего рода полиции, было необходимо – как в крупных городах, подобных Амало, так и в малонаселенной сельской местности. Однако методы вербовки были таковы, что в Братство вступали в основном мужчины, не отличавшиеся интеллектом и деликатностью. Граждане могли считать себя счастливчиками, если в местном отделении служили относительно честные братья.

Аджанхарад всегда чувствовал себя неуютно в моем обществе. Лейтенант не был скептиком – напротив, он еще не до конца избавился от суеверий горцев относительно моего дара. Несмотря на существовавшую между нами неприязнь, я уважал его за мужество, с которым он преодолевал свой страх всякий раз, когда ему была нужна моя помощь.

Аджанхарад заговорил:

– Добрый вечер, отала Келехар.

При дворе императора почтительное обращение «отала» не употребляли как провинциальное и безнадежно устаревшее. Здесь же – в провинции – оно считалось обычным проявлением вежливости.

– Добрый вечер, лейтенант, – поздоровался я и жестом указал на свободную скамью. – Мы получили вашу записку.

Он сел, с опаской взглянув на вторую чашку и насторожив уши.

– Вы кого-то ждете, отала?

– Нет. Не желаете чаю? Это исеврен. К сожалению, с медом.

– Нет, спасибо. – Он положил на стол руки – большие, со сбитыми костяшками. – Сегодня утром патруль выловил из канала тело. Никто из нас ее не узнал.

Этот факт мало что значил сам по себе, однако представлял собой, если можно так выразиться, «отрицающее доказательство». Погибшая не являлась обитательницей Квартала Авиаторов – или, по крайней мере, не попадала в поле зрения стражей порядка. Члены Братства Бдительности хорошо знали всех местных пьяниц, драчунов и проституток, которые не могли позволить себе роскошь работать в борделе Гильдии и которых вышибалы Гильдии гоняли с улиц. Иногда такие «бездомные» проститутки заканчивали жизнь в канале.

Аджанхарад вздохнул и спросил без обиняков:

– Вы придете?

Уныние и усталость внезапно отступили, и я ответил:

– Да, конечно.

Здание капитула Братства Бдительности Амало было очень старым. Возможно, таким же старым, как таинство Анмуры Защитника, которое когда-то стало основой самого Братства и, по всей вероятности, до сих пор практиковалось в организации. Церковь не признавала четырех таинств Анмуры, но я старался не касаться этого вопроса. Здание было построено из массивных каменных блоков; на уровне глаз на камне были вырезаны имена командиров, покоившихся в склепе Братства. Этот обычай зародился через несколько веков после постройки здания капитула. За шестьсот или семьсот лет они заполнили двадцать девять блоков.

Аджанхарад, миновав величественный парадный вход с площади Генерала Парджадара, провел меня в боковой переулок, к неприметной двери. Я спустился следом за ним в подвал и подождал, пока он, кряхтя, откроет древний замок.

В подвале здания капитула не было газового освещения, и братья держали на крюках у двери несколько фонарей. Аджанхарад взял один из них и, ловко орудуя своими толстыми пальцами, поднес к фитилю зажигалку. Такие фонари не давали много света – в Амало их называли «совиными», потому что они были размером с крошечных визжащих сов, гнездившихся под карнизами крыш городских домов. Но даже такой фонарь был лучше свечи и гораздо лучше, чем полная темнота.

Спустившись еще на два лестничных пролета, мы очутились в просторном склепе Братства. Это было единственное место в Квартале Авиаторов, где тело могло храниться долго. Прежде чем действовать дальше, женщину необходимо было опознать – никто не желал хоронить неизвестную. В отличие от южных и западных городов, откуда я начал свой путь прелата, в Амало были распространены три основных типа погребальных обрядов и дюжина других практик, которым следовало относительно небольшое число верующих. Возможно, существовали еще какие-то обряды; никто не мог уследить за расколами сект, за культами героев и членами тайных братств, спускавшимися с гор. Каждая община готовила тело к погребению по-своему, и неверно проведенный обряд в лучшем случае оскорблял чувства родственников и членов конгрегации. Иногда злополучный священник вынужден был просить о переводе в другой приход.

Братство хранило тела в холодном подвале еще и потому, что для установления причины смерти иногда требовалось довольно много времени. Только ответив на этот вопрос, можно было сделать вывод о том, что произошло: несчастный случай или убийство. Сейчас речь шла в меньшей степени о причине смерти; главный вопрос заключался в том, где погибла женщина и кто она такая.

Братья бережно уложили тело на чистую белую простыню. Религиозные обряды требовали использования черного цвета, но черная краска, которая выдержала бы частую стирку, была дорогой, и никто не желал тратить ее на простыни для морга. Впрочем, белый был не хуже – он означал, что эта женщина, подобно всем умершим, находится под защитой императора. Это была молодая эльфийка – судя по лицу и рукам, не старше тридцати лет. Я не заметил никаких признаков того, что она рожала; ее руки были нежными, без мозолей. Спутанные белые волосы свешивались со стола почти до пола. Эта женщина не принадлежала к сословию священников, не была ни служанкой, ни фабричной работницей. Возможно, она была женой аристократа или дочерью зажиточного горожанина. Возможно, она была проституткой, но если и так, то работала в одном из элитных борделей в районе Верен’мало; на ее лице не было видно признаков нищеты или болезней. Бархатное темно-зеленое платье, испорченное водой, явно дорого стоило. На манжетах расплылись темные пятна от ниток, которыми был вышит цветочный узор, – их выкрасили некачественной краской. Однако манжеты были шелковыми – возможно, второго сорта, но, поскольку платье побывало в канале, я не мог сказать наверняка. Осмотрев одежду, я обнаружил в складках юбки карман, а в нем – комок влажной бумаги.