Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн - Страница 31

А вот изловил ли Водохлеб Бесфамильный пантеру-людоедшу — чего не знаю, того не знаю.

49

Утром я не мог пошевельнуться. Так ослаб, будто меня пришпилили к брезенту. В голове все перепуталось. Но я заставил себя думать. Наконец мысли неспешно потянулись друг за другом, как верблюжий караван по пустыне.

День был такой же, как вчера, — теплый и пасмурный; низкие облака, легкий ветерок. Это — первая мысль. Шлюпку покачивало — вторая.

Только сейчас я задумался о еде. За три дня у меня во рту маковой росинки не было, да и глаз я не сомкнул ни на минуту. Сообразив, что в этом-то и есть причина моей слабости, я немного приободрился.

Ричард Паркер был здесь же, в шлюпке. В сущности — прямо подо мной. Как ни странно, это была правда, не нуждавшаяся в подтверждении, однако лишь после долгих размышлений и сопоставлений тех или иных фактов и событий я понял, что это не сон, не бред, не расстройство памяти, не наваждение и не какой бы то ни было обман чувств, а самая что ни на есть суровая правда, вот только осознанная в состоянии сильнейшего нервного возбуждения. Я непременно это проверю — как только мне полегчает.

Как же меня угораздило проглядеть четырехсотпятидесятифунтового бенгальского тигра? Как я не заметил его за эти два дня в двадцатишестифутовой шлюпке? Просто загадка, но я обязательно ее разрешу, вот только малость окрепну. Как ни крути, Ричард Паркер изловчился стать самым солидным «зайцем» — понятное дело, по габаритам — в истории мореплавания. Если считать от кончика носа до кончика хвоста, он занимал добрую треть судна, на борту которого оказался.

Вы, наверное, решили, что в ту минуту я потерял всякую надежду. И то верно. Впрочем, довольно скоро я воспрял духом. В спорте такое случается сплошь и рядом, правда же? В теннисе слабый соперник бросается в атаку что есть мочи — и быстро сдает. Чемпион выигрывает гейм за геймом. Однако в последнем сете, когда слабаку уже нечего терять, он успокаивается и становится хладнокровным и дерзким. Его словно прорывает — и чемпиону приходится изрядно попотеть, чтобы набрать победные очки. Так же и со мной. Справиться с гиеной в принципе было возможно, не то что с громадиной Ричардом Паркером, — насчет него и беспокоиться не стоило. С тигром на борту мне точно конец. В таком случае почему бы мне не поискать чего-нибудь съестного, а заодно и жажду утолить?

В то утро я буквально умирал от жажды — она-то, думаю, меня и спасла. Теперь, когда это слово прочно засело у меня в голове, ни о чем другом я уже и помыслить не мог, как будто у самого слова был соленый вкус, и чем чаще я о нем думал, тем больше страдал. Слыхал я, что от удушья люди мучаются куда сильнее, чем от жажды. Но зато недолго. Через несколько минут человек умирает — мучениям приходит конец. А жажда превращается в долгую пытку. Вот вам пример: Христос умер на кресте от удушья, но жаловался только на жажду. И уж если Бог Воплощенный страдал от жажды, то я, простой смертный, и подавно. Впору было даже свихнуться. Еще никогда не приходилось мне испытывать таких физических мук, такого омерзительного, вязкого привкуса во рту, таких спазмов в горле и такого ощущения, словно кровь превращается в густой, тягучий сироп. Вот уж действительно, какой там тигр по сравнению с этими муками.

Я уже не думал о Ричарде Паркере. Забыв о страхе, я принялся шарить в поисках воды.

«Волшебная лоза» в моем мозгу вдруг резко дернулась, указуя на животворный источник, стоило мне только вспомнить, что я нахожусь в самой что ни на есть настоящей спасательной шлюпке, а в таких шлюпках предусмотрено все жизненно необходимое. В самом деле — вполне разумно. Какой капитан не позаботится о своем экипаже? Какой шипчандлер[14] упустит случай подзаработать под благовидным предлогом спасения человеческой жизни? Сказано — сделано. На борту должна быть вода — остается ее найти.

А значит, хватит сидеть сиднем.

Я перебрался на середину шлюпки — к кромке брезента. С большим трудом. Я словно карабкался по склону вулкана, собираясь заглянуть в его жерло, где клокочет огненная лава. Распластался. И осторожно высунулся наружу. Но ничего такого не увидел. Во всяком случае — Ричарда Паркера. Зато гиену было видно очень хорошо. Она притаилась за останками зебры и поглядывала на меня.

Я уже не боялся гиены. До нее было футов десять, но сердце у меня даже не екнуло. Хоть какой-то прок от Ричарда Паркера. Бояться какой-то уродливой псины, когда у тебя под носом тигр, — все равно что бояться щепок, когда кругом валят лес. Я страх как разозлился на эту тварь. «Мерзкая гадина», — вырвалось у меня. Я не встал и не вышвырнул ее за борт лишь потому, что под рукой не оказалось палки, да и силенок было маловато, а не оттого, что струсил.

Почуяла ли гиена, что я воспрял духом? Может, смекнула: «Вот он, суперальфа, глядит прямо на меня — не лучше ли поджать хвост?» Не знаю. Во всяком случае, она не шелохнулась. А когда опустила голову, мне даже показалось, что ей хочется спрятаться от меня подальше. Но разве тут спрячешься? Твари скоро предстояло отправиться в мир вечной пустыни. Ричард Паркер — вот из-за кого гиена вела себя так странно. Потому-то она и таилась в своем крохотном закутке, позади зебры, и долго выжидала, прежде чем ее разорвать. Она боялась зверя покрупнее, боялась прикоснуться к его добыче. Да и временное напряженное перемирие между Апельсинкой и гиеной, равно как и отсрочка моей смерти, — все это объяснялось тем же: рядом с таким огромным хищником все мы были добычей, и тут уж не до привычных охотничьих повадок. Присутствие тигра, похоже, только и спасло меня от гиены — классический пример того, как можно угодить из огня да в полымя.

Но громадный зверь вел себя довольно странно — и гиена осмелела. Почему же все-таки Ричард Паркер пролежал тихо-мирно три дня кряду — вот вопрос. Тому могло быть только два объяснения: снотворное и морская болезнь. Отец постоянно пичкал некоторых зверей снотворным, чтобы они вели себя спокойно. Может, он и Ричарда Паркера напичкал незадолго до того, как судно пошло ко дну? Может, встряска при кораблекрушении — шум, гам, падение в море, изнурительный заплыв до шлюпки — усугубила действие снотворного? А тут еще морская болезнь. По-моему, это были единственно возможные причины.

Впрочем, меня уже это совсем не интересовало. Вода — вот что стало главной моей заботой.

И я нашел то, что искал.

50

Шлюпка была три с половиной фута в глубину, восемь футов в ширину и двадцать шесть футов в длину — тютелька в тютельку. Я узнал это из надписи, пропечатанной большими черными буквами на одной из боковых банок. Кроме того, там было написано, что шлюпка рассчитана максимум на тридцать два человека. Вот было бы здорово, если бы все они здесь собрались! Но нас было только трое — и то уже слишком. Шлюпка имела симметричную форму, с одинаково закругленными носом и кормой, так что и не отличишь. К корме крепился маленький руль, размером не больше задней части киля, а на носу, помимо моей собственной фигуры, выступал форштевень, самый неказистый в истории кораблестроения. Алюминиевый корпус, выкрашенный белой краской, был сплошь прошит заклепками. Так шлюпка выглядела снаружи. Однако внутри она была не такая уж просторная, как могло бы показаться, и все из-за боковых банок с воздушными ящиками. Боковые банки тянулись по всей длине шлюпки, сходясь углами на носу и корме и образуя, соответственно, банку носовую и кормовую. Банки служили крышками герметичным воздушным ящикам. Боковые банки были полутора футов шириной, а носовая и кормовая — фута три глубиной, так что свободного места в шлюпке оставалось не больше двадцати футов в длину и пяти футов в ширину. В результате Ричарду Паркеру досталась территория площадью сто квадратных футов. По всей ширине свободного пространства располагались три поперечные банки, считая ту, которую проломила зебра. В ширину эти банки достигали двух футов, притом что расстояние между ними было одинаковое. Они возвышались на два фута над днищем шлюпки — такой вот зазор был у Ричарда Паркера, и вздумай он забраться под банку, то непременно стукнулся бы о нее, как о потолок. Под брезентом же у него в запасе было еще дюймов двенадцать в высоту, считая промежуток между планширем, к которому крепился брезент, и банками, так что в общей сложности выходило три фута, но и там ему негде было развернуться. Днище, выложенное узкими гладкими досками, было плоское — и вертикальные боковины воздушных ящиков упирались в него под прямым углом. Несмотря на округлые нос, корму и борта, изнутри шлюпка, как ни странно, была прямоугольная.