Уходим завтра в море - Всеволожский Игорь - Страница 14

— Сколько вам лет? — спросил Кудряшов. — Четырнадцать.

— Неужели? Вот не сказал бы. Что это у вас?

Он показал на правую руку Бунчикова, испещренную синими рисунками. Бунчиков быстро прикрыл правую руку левой ладонью.

— Татуировка? Откуда она у вас?

— Это еще в Баку… на базаре… — буркнул Бунчиков.

— Может быть, некоторые из вас, — сказал воспитатель, — думают, что татуировка нужна каждому моряку? И, наверное, кое-кто мечтает как можно скорее обзаведись этой прелестью. Прошу взглянуть…

Кудряшов отогнул рукав кителя, поднял руку, и все увидели на руке, выше кисти, шрам и шершавое красное пятно.

— Когда-то, — продолжал он, — нам с товарищем вытравили по якорю и по русалке. Товарищ мой умер от заражения крови; меня выходили врачи. Позже я прочел, что римляне татуировали военнопленных. Таким же способом, оказывается, клеймили дезертиров и каторжников. Один мой знакомый, работник милиции, рассказывал, что бандиты на груди татуировали знак принадлежности к шайке. И я с трудом разыскал врача, согласившегося вытравить татуировку. Эго было больно и оставило след. Видите? — Он еще раз показал шрам. — Настоящий моряк не станет заниматься такими глупостями… Покажите руку… Да вы не бойтесь, не бойтесь…

Уставясь в пол, Бунчиков протянул руку. Кудряшов с минуту внимательно разглядывал татуировку, покачивая головой.

— Ваше счастье — татуировка поверхностная, ее легко вывести. У вас есть родители?

— Нету.

— Отец был моряк?

— С подводного плавания, — сказал Бунчиков и засопел носом.

— Вы в училище с охотой пошли?

— Еще бы!

Володины глазки вдруг засверкали, как два фонарика, плечи распрямились, и он сразу будто стал выше ростом.

— Ну вот и отлично! — повеселел Кудряшов. — Садитесь!

Он продолжал вызывать по списку: «Волжанин! Волков! Гордеенко!..» Поднимались воспитанники, и он расспрашивал их, где они жили, учились, кто их родители… Чаше всего они отвечали: «Родителей нет». Их отцы погибли в Одессе, Севастополе, Новороссийске, а где их матери сейчас, они и понятия не имели.

— Девяткин! — вызвал Кудряшов.

— Есть Девяткин! — поднялся стройный мальчуган с военной выправкой, кареглазый, с высоким лбом и шрамом пониже уха. Хорошо пригнанную фланелевку он, как видно, носил не первый день.

— Служили на флоте?

— Так точно! В морской пехоте полковника Липатова, — звонко ответил Девяткин. — Товарищ старший лейтенант, — продолжал он быстро, словно боясь, что его остановят, — я поотстал, но буду стараться. Хочу быть моряком!

— Желание ваше благородно, — одобрил Кудряшов, — но не забывайте, Девяткин, что путь до моря далек, ой как далек! Чтобы быть моряком, нужно стать образованным человеком.

— Я буду образованным человеком, — уверенно ответил Девяткин.

— Где вы учились?

— В Новороссийске.

— Ваш отец капитан второго ранга Девяткин?

— Так точно.

— И он отпустил вас в морскую пехоту?

— Нет, — вспыхнул мальчуган, — я сбежал и сказал, что я сирота.

— Это плохо.

— Я тоже так думаю, — глядя прямо в глаза воспитателю, сказал Девяткин. — Но я хотел воевать. Теперь отец знает, где я, и не сердится, — поспешил он добавить.

— Садитесь… Забегалов!

— Есть Забегалов! — вскочил широколицый, курносый мальчик с двумя медалями на фланелевке.

Он был не толст, но широк в костях, и казалось, что если он упрется в землю своими крепкими ногами, его не сшибет никакой силач. Глаза у него были веселые, и стоял он так подтянуто, что на него было приятно смотреть.

— Тоже с флота?

— Так точно. С эсминца «Серьезный».

— У Ковалева служили?

— Так точно. Помогал комендору.

— В боях участвовали?

— Под Севастополем и у Констанцы.

— Ранены?

— В ногу, легко.

— Отец?

— Комендор батареи, которой командовал Пьянзин.

— Знаю, геройская батарея. На Северной. Жив отец?

— Убит.

— Жаль… Родные есть?

— Мать и двое братишек в Решме.

— Море любите?

— А как же его не любить? Оно ведь наше, — ответил Забегалов с такой широкой улыбкой, что сразу стало ясно: этот полюбил море на всю жизнь и не собирается с ним расставаться.

Опросив весь класс, воспитатель сообщил:

— Моим заместителем будет старшина второй статьи Протасов. Он приедет с флота сегодня вечером.

За стеной, как на корабле, пробили склянки. В коридоре пропела труба.

Глава третья

СТАРШИНА ПРОТАСОВ

Вечером в кубрике Фрол стращал новичков:

— Ну, ребята, держись! Сейчас явится дядька в шевронах и задаст вам перцу!

«Бывалые» засмеялись, а новички сразу притихли.

— Таких морских волков, — развязно продолжал Фрол, — мы перевидали. Усищи — во, ручищи — во, а голосище, будь спок, что гудок у буксира!

Тут дверь отворилась, и вошел молодой старшина; поставив к стене маленький синий сундучок с висячим замком, он сказал: «Здравствуйте». Его поношенные брюки были тщательно отутюжены, выцветший бушлат сидел на нем ловко, а в начищенные ботинки можно было смотреться, как в зеркало.

Старшина снял бушлат и бескозырку и повесил на вешалку возле двери. Его густые светло-русые волосы были расчесаны на пробор.

— Ну, вот мы и на новоселье, — сказал он. — Выходит, будем привыкать друг к другу.

— Выходит, будем, — ответил Фрол, сидя на моей койке.

— Станем жить вместе, спать вместе, есть вместе, а дальше видно будет — может, и поладим.

— Может, и поладим, — опять согласился Фрол.

— Наверняка поладим, — многозначительно взглянул старшина на Фрола.

Мне такой разговор не понравился. Я подумал, что старшина не может любить нас: он слишком молод, чтобы быть нам отцом, и слишком взрослый, чтобы стать нам товарищем.

— Среди вас есть служившие на флоте? — спросил он.

— Будь спок, имеются, — ответил Фрол.

— Вы и на флоте с вашим командиром разговаривали на «ты» и сидя? — без всякого раздражения спросил старшина.

— А вы на флоте на корабле служили или как? — в свою очередь поинтересовался Фрол, не потрудившись подняться.

— Нет, не на корабле. Но там, где я служил, флотскую дисциплину чтили свято.

Фрол нехотя встал.

— Ваша как фамилия? — спросил старшина.

— Живцов.

— Ну, а моя — Протасов. Садитесь!

Протасов спросил, не занята ли нижняя койка с краю. Узнав, что свободна, достал из сундучка одеяло и аккуратно ее застлал. Сундучок он поставил под койку и сел а табурет возле столика.

— Вопросы есть?

— Есть, — отозвался Авдеенко. — Вы нас в театр отпускать будете?

— И в театр сходим, — пообещал старшина. — Давненько я не был в театре. Правда, не так давно был одном, да там такое представление было! В зале — фашисты, на сцене — мы. Фашистов мы вышибли, на том спектакль и закончился.

— Вы что, в морской пехоте служили? — высказал догадку Фрол.

— В морской пехоте.

— Не у полковника Липатова? — поинтересовался Девяткин.

— Нет. Я куниковец.

— Ку-ни-ко-вец? — протянул Фрол не то с уважением, не то с недоверием. — А как же вы, товарищ старшина… воевали, воевали, высаживались на Малую землю и вдруг в Нахимовское пошли? — спросил Фрол. — Проштрафились или как?

— А вы, Живцов, проштрафились или как? — отразил нападение Протасов.

— Зачем проштрафился? Начальство командировало.

— Ну и меня начальство. А раз начальство прикажет — надо выполнять без рассуждений, не так ли? Больше вопросов нет?

— Нету, — буркнул Фрол.

— Ну что же? Тогда — спать. Утро вечера мудренее. И старшина принялся раздеваться.

Глава четвертая

КОМАНДИР РОТЫ

В первые дни, пока не начались занятия, все были взбудоражены. Мы привыкли к свободной жизни, а тут часовой стоял у ворот и другой — в подъезде. Умывались мы под присмотром Протасова, с ним ходили на завтрак, и он, ведя нас по коридорам в строю, командовал: «Четче ногу! Ать, два!» За завтраком он следил, чтобы все было съедено. На прогулку во двор мы тоже ходили с Протасовым. Флотские вспоминали корабли, бои, своих взрослых товарищей, с которыми жили на равную ногу, были на «ты» и не обязаны были вставать, когда те к ним обращались. Ребята, явившиеся из дому, скучали по родителям, бабушкам, по приятелям, оставшимся там, далеко. Другие вздыхали по вольной жизни, забыв, что эта «вольная жизнь» была очень неприглядной.