Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса - Страница 11

Гелия и Нэиль уже окончили школу. Нэиль отринул мир искусства, стал учиться дальше на военного. Ради мужской и, как он считал, достойной уважения карьеры. Гелия и Нэиль уже успели побывать вспышкой нашего мира, снявшись вместе в фильме о любви с трагической развязкой. Когда Нэиль исчез с небосклона всеобщего интереса, Гелия осталась в эпицентре внимания, восхищения, зависти и сплетен в столичном мире вообще, а в театральном особенно.

Она выросла в какой-то дикой глуши. В первое время своей жизни в столице она не умела разбираться в характерах окружающих людей, всем бесконечно доверяя. Когда мы с нею подружились, я, совсем ещё девочка, понимала больше, чем она. Я поражалась её неразборчивости в друзьях, и это качество она сохранила на всю свою короткую жизнь. Они, то есть те, кто лезли в её друзья, обворовывали её, сплетничали о ней, плели мелкие пакостные интриги за её спиной. Добавлю, что не стоило бы ей поворачиваться к ним грациозной своей спиной столь доверчиво. Они, так называемые подруги, носили её одежду без спроса, жили у неё месяцами за её счет, вернее, за счёт Рудольфа, не питая к ней никакой любви или простой человеческой благодарности. Появляясь нечасто, Рудольф, тем не менее, наводил у неё порядок, разгоняя её мнимых друзей, налипших к ней гудящим, обильно едящим и часто пьющим роем, время от времени жалящим её мелкими жалами тех, из кого он, рой этот, состоял. Сама Гелия не пила никогда, но терпела их гам и толкотню из-за неумения их выгнать, ожидая Рудольфа в этом смысле вполне искренне. Он всех вышвыривал, её так называемых друзей. Они жужжали о нём, как о монстре, терзающем бедную Гелию и сосущем из неё кровь, конечно, метафорически. Но все панически его боялись. Исключением пребывала одна лишь Ифиса, её он никогда не трогал. Ифиса — непростая штучка, но добрая, Гелию любила искренне. И он понимал это.

Я считала себя и своего брата, без его ведома конечно, детьми из элиты духа. Подлинной, а не составленной из разношёрстного сброда скоробогачей. Из-за трагической участи наших родителей мы были выброшены на задворки жизни к бедноте, и в театральный мир попали по протекции бабушки, сохранившей свои бывшие многолетние связи. Мир этот, экзотичный, необычный, заполняли такие же экзотичные и необычные существа обоего пола, всегда талантливые, но не всегда безупречные. Яркий, интересный, но неустроенный и бесправный, а часто нищий в бытовом плане. Не удивительно, что у Гелии так много кормилось народу. Но я-то полюбила её искренне, и она меня. Мы стали подругами, хотя у нас была разница в возрасте, небольшая, но значимая в молодости.

Гелия и Нэиль любили меня, как любят старшие младших. Но я многому учила Гелию. Например, этикету, умению одеваться и правильно говорить. Нэиль боготворил её, и конечно, его влияние было самым сильным на неё. Поскольку Рудольф посещал её редко, забирая к себе на сутки всего лишь, Гелия в первое время не тяготилась своей двойной жизнью. В моём представлении те, кого называли покровителями, зачастую бывали староваты, внешне дурные почти всегда, а то и отвратительные, как, например, возле Ифисы крутился старик с бородавками и, кажется, злой, но Ифиса не считала себя несчастной от его обожания. Она не считала себя скованной обетом верности и гуляла, с кем хотела. Но Гелия так делать не могла. Она от Рудольфа свою другую жизнь таила. А от Нэиля скрывала свою так и не оборванную прежнюю связь, умоляя и меня ничего не говорить. Я намекала, а не лучше ли всё определить по-человечески? Она объясняла своё поведение тем, что ей будет не на что есть и наряжаться. Пока Нэиль учится и, следовательно, беден, она не может стать нищенкой. И я слушалась, хотя и страдала за брата. Нэиль и сам не был дураком, они часто ссорились с Гелией, как шептала мне о том Ифиса. Он грозился временами уйти от неё навсегда. Гелия повисала на нём и плакала, и он никогда не умел ей противостоять. Лучше бы он ушёл.

И он уходил. Но она ложилась и умирала, не ела, не выходила из дома. А как-то взяла меня с собой на берег лесной мелкой речки, где закопалась в обильный песок на берегу, оставив лишь своё чудесное точёное лицо на поверхности, закрыла глаза и сказала, что теперь умрёт тут, а ночью её съедят людоеды, изредка забредающие сюда из пустынь. После чего стала как каменное изваяние. Даже краска сошла с её лица, а нос заострился. Я как сумасшедшая помчалась на ближайший поезд. Нэиль, по счастью, оказался дома. Мы вместе взяли машину частного извоза, и с большим трудом я нашла то место, но на берегу осталась лишь горка белого розоватого песка, и никакой Гелии там не оказалось. Мы вернулись в столицу, я плакала всю дорогу, боясь, что её уже съели неведомые людоеды. Нэиль мрачно молчал, а человек, который вёз нас обратно, подумал, что меня обидел Нэиль, поэтому он поглядывал на него с осуждением в глазах, жалея милейшую девушку, то есть меня. А Гелия, как ни в чём, хохотала вместе с Ифисой в своей гостиной, где они уплетали пирожные — взбитые и бесподобные «сливочные бомбочки». Нэиль в гневе пихнул Гелию, и она отлетела на диван, после чего он ушёл.

Она опять умирала, но уже в постели у себя в доме, где не ела почти два дня и не вставала. И опять я искала Нэиля. Вместе с паникующей Ифисой мы привели его к Гелии, и они помирились. Гелия играла в жизни и жила на сцене, и где она была подлинной, понять было нельзя. Всюду подлинной, чудесной, чуточку безумной. Вернее, ум её как-то плохо сопрягался с действительностью вокруг, в то время как само лицо её, глаза её, искристые и светлые с тончайшими переливами синего и зелёного оттенков, поражали выражением затягивающей в себя глубины, проникновением в чужую душу того, кто и находился рядом с ней. Кто бы это ни был. Каждый мнил себя исключением рядом с нею. И столько нездешнего света, магического сияния изливали на вас эти глаза. Казалось, она нежно гладит по голове, даже не прикасаясь при этом. Когда я садилась рядом, а она что-то рассказывала мне, то хотелось закрыть глаза, настолько нежил и расслаблял её голос. Можно ли было удивляться Нэилю? Хотя насколько он был осведомлён о двойной жизни Гелии, оставалось его тайной.

Бабушка моя ненавидела Гелию, обо всём догадываясь, всё ждала чего-то ужасного, что свершится в этом злополучном треугольнике, ругая Нэиля за глаза, но никогда и ничего ни ему, ни Гелии не выговаривала, если Нэиль привозил её в лесной поселок, где жил временами Тон-Ат — наш загадочный покровитель, отчим моей мамы. Бабушка, а она к тому времени оставила своё искусное ремесло создания нарядов для жён — дочерей торговцев и прочих мелких частников из-за ослабления зрения, жила практически безвылазно у Тон-Ата в услужении, словно чужая. Да такой она и была для Тон-Ата. Он любил только память о маме и меня взял под покровительство ради этой памяти.

Гелия не соображала, что все её так называемые друзья знали о существовании у неё такого покровителя как Рудольф, каким не мог быть нищий Нэиль — военный курсант. Она уповала лишь на то, что Нэиль презирал, избегал артистическую среду, как и всякий ренегат, не общаясь с лицедеями — прежними коллегами, ни с былыми подружками-лицедейками. Гелия боялась неустройства, бедности, откровенничая со мной, как тяжко жилось ей в юности в горах, в пещерном городе, среди насекомых и в лохмотьях, а уж что ели, то и не представить мне. С тех пор как открылся ей иной мир, она не могла уже жить без комфорта.

Открыв дверь, я едва не лишилась устойчивости в ногах. На пороге возник «бродячий акробат»! Теперь уж я отлично его рассмотрела. Передо мною стоял прекрасный, повторно показавшийся гигантским, человек. Не знаю, как и сказать, юноша или мужчина? Молодой, но и очень мужественный, непривычный, нездешний… Меня точно снесло бы, как пёрышко сквозняком от двери из-за произведённого им эффекта, если бы не вешалка позади, на которую я и привалилась. Немыслимые глаза воззрились в самое дно моей души. Сине-зелёные и блестящие, крупные, они играли чувством радости, будто он всю жизнь мечтал обо мне и пришёл ко мне, а не к Гелии. Я застыла у вешалки, автоматически зачем-то стащив с неё свою уличную пелеринку, комкала её, не зная, куда её положить и что делать вообще. Я вошла в квартиру незадолго перед ним.