Я вернусь в твою жизнь (СИ) - Малиновская Маша - Страница 4

И видеть его сейчас мне сложно и, что уж греха таить, больно. И душа, и тело реагируют. Тысячи вопросов возникают, на которые я сознательно знать ответы не хочу.

Продержаться нужно эти два дня. А потом забыть.

Смартфон в комнате отзывается трелью видеозвонка. Безумно хочу ответить, но нервничаю, чтобы никто не услышал.

Кое-кто не услышал.

Поэтому беру телефон и закрываюсь в ванной, только потом принимая звонок.

— Мамуля, привет! — улыбается моё голубоглазое чудо.

— Привет, котёнок, — на сердце сразу теплеет, будто солнышко вышло в пасмурный день. — Как ты там?

— Скучаю, — грустно вздыхает, заставляя моё сердце ёкнуть. Но тут же вскидывает глазки и смотрит хитренько. — Мам, а можно я у тёти Люды побуду ещё два денёчка, а не один?

Вот как, значит, она скучает.

Но я, конечно же, не обижаюсь, она же ребёнок. Моя Настя, моя малышка. Мой маленький секрет в память о разбитой любви.

Мне было непросто после отъезда из Москвы. Я вернулась в Волгоград к сестре, всё рассказала, долго плакала. Чёртовы деньги Радичей жгли руки, когда достала, чтобы применить по назначению. Ничего не хотела, никакого напоминания о боли, что Семён и его семья мне причинили, я ведь всё потеряла. Мечты, работу, с которой мне отдали документы моментально без всякой отработки, будто спихнули, наконец, неудобного сотрудника, собственное достоинство.

Но Люда убедила меня, что дитя под сердцем не виновато. Что мы обязательно выгребем, а деньги нужно вернуть. Сказала, что мы не одни, что мы есть друг у друга, а ещё есть наши дети. Сашка и моя нерождённая дочь. Сестра почему-то была уверена, что у меня будет девочка.

Я её послушала. Только деньги возвращать не стала. Мы оплатили Сашке реабилитацию после второй операции. Я была очень зла, поэтому решила, что это будет моя моральная компенсация.

Настю я родила, и до сих пор не перестаю благодарить Люду за то, что не позволила мне совершить непоправимую ошибку. Смотрю на свою девочку и раз за разом прошу у Бога прощения за свои мысли. Это было от злости, обиды, от боли. Эмоции бы прошли, а маленького человека бы не было.

— Нет, Стасюш, тётя Люда и Сашка уезжают с дядей Асланом. Но когда вернутся, мы обязательно к ним съездим.

Люда, кстати, встретила достойного мужчину. Аслан Амирович оперировал Сашке глаза, и с реабилитацией помогал. Так встреча за встречей, а потом предложил Люде встретиться за кофе. Люда согласилась, а потом долго дома плакала перед фотографией своего погибшего мужа.

Мне пришлось долго успокаивать её и убеждать, что нет ничего плохого в том, что она начнёт с кем-то встречаться. Что это не предаст память её любимого человека, и он бы точно не хотел, чтобы она всю жизнь была одна.

Мы вместе собрали вещи её покойного мужа и сложили в закрытые коробки, долго вспоминали потом на кухне, каким он был и их свадьбу.

И Люда отпустила. Не вычеркнула из сердца, но отпустила, разрешив себе жить дальше.

А Аслан Амирович оказался мужчиной действительно хорошим. Добрым, порядочным, надёжным. Через полгода они расписались и переехали в Краснодар. И меня забрали.

Насте же гостить у тёти — и мёду не надо.

— А ты почему в ванной, мам?

Чтобы твой отец не услышал наш разговор.

Боже, как же дико это прозвучало даже в моей голове. Но самое ужасное, что это правда.

Настя — моя. Только моя. Семья Семёна заплатила мне за её убийство. А Семёну на тот момент вообще было плевать, вон в Японию с девицей собирался, хоть и говорил за пару дней до этого, что детей от меня хочет. Ага.

— Умывалась как раз, а тут ты позвонила, — чувствую себя не очень приятно, что вру ей, но пятилетнему ребёнку правду не всегда говорить целесообразно. — Ну расскажи, чем занимаешься?

Настя увлечённо начинает болтать, рассказывая мне про новую куклу, которую ей подарила тётя, и про то, что негодяй Сашка сломал этой кукле руку, но потом загладил вину, притащив из кухни кусок пирога, в котором было много ягод клубники.

— В его кусочке было пять клубничек, а в моём семь. И я его простила, — кивает с деловым видом. — Но, наверное, не до конца. Надо ещё клубники.

— Хитрюшка, — смеюсь негромко. — Но с клубникой там осторожнее, а то опять кое-где обсыплет, и будешь вся чесаться.

— Ну, мам!

— Ладно, котёнок, мне пора, — смотрю на часы и понимаю, что времени уже в обрез. Пора собираться, а ещё бы пробежаться по составу делегации испанцев, проговорить их имена на всякий случай.

С сожалением прощаюсь с дочкой, снимаю одежду и встаю под душ. Пытаюсь собраться, привести мысли в порядок. Вода помогает, отвлекает. Мне нравится ощущать на коже, как горячие упругие капли барабанят.

Заворачиваюсь в полотенце и выхожу. Времени остаётся не так много, пора собираться.

— Смотри, там в делегации изменения. Перечитай.

Дверь в мой номер распахивается, и в неё стремительно и безапелляционно входит Радич. Я застываю в ступоре от его наглости.

— Вообще-то, я неодета! — говорю сердито и громко.

Семён застывает посреди комнаты и поднимает глаза от планшета. На лице ни одной эмоции, только ноздри начинают раздуваться чуть шире, а на скулах желваки натягиваются.

А у меня с кожи капли воды начинают быстрее испаряться, потому что я вся вспыхиваю. Горит будто каждый сантиметр, не только лицо. И то, что обнажено, и то, что под полотенцем.

— Я тебе сбросил, ты не прочла, — пожимает плечами, объясняя своё бесцеремонное вторжение. А потом как ни в чём не бывало подходит ближе.

— Вот этот — Марио Кортес, он правая рука гендиректора “Ла Порта”, с которыми мы хотим заключить контракт. Едет вместо своего зама. Лично. Его переводи приоритетно.

— Семён, — останавливаю его, вынуждая снова на себя посмотреть. — Выйди.

— Это важно, Вась, — поднимает брови, кивая на планшет.

— Я почти голая.

— И?

Сглатываю.

И?

Блин, “И”?!

— И тебя это не смущает? — складываю руки на груди, но чувствую, как коленки становятся слабыми.

— А когда меня смущало твоё обнажённое тело?

Он абсолютно серьёзен. А вот я сейчас разрыдаюсь. То ли от отчаяния, то ли от смеха.

Внутри горит огонь. Зверёк противно скрежещет острыми коготками по своей металлической тюрьме. Наверное, я настолько переполнилась эмоциями, что напрочь крышу сорвало.

— Тогда тебя не смутит немного подождать, пока я всё же переоденусь, — прохожу мимо к шкафу, сбрасывая по пути полотенце.

6

Семён

Как-то раз я во время спуска со скалы неудачно поставил ногу и сорвался, завис на страховочной верёвке, потом быстро снова закрепился, но при этом упоролся рёбрами об отвесный выступ. Было так больно, что дух вышибло и вдохнуть не получалось. Рёбра встали в спазм, будто кто их заблокировал.

Примерно то же я чувствую и сейчас. Хочется вдохнуть глубоко, а не получается. Потому что вид голой дефилирующей к шкафу Адамовны вышибает дух покруче какого-то там удара о скалы.

Охуенная. И охуевшая.

Плечи расправила и прошла как ни в чём не бывало к шкафу. Открыла дверцу, достала и натянула трусы, лифчик. А когда стала раскатывать по ногам чулки, у меня мозг вскипел и чуть в трусы не вытек.

Я чувствую, что должен что-то сказать. Но язык прилип к нёбу. Она не поправилась, но бёдра стали немного шире, а грудь, наоборот, чуть меньше.

Вместе с оторопью и вспыхнувшим желанием в мозг клюнула и злость. Желание найти, отомстить, сломать, сменяющееся непреодолимой тягой просто увидеть, услышать голос, ощутить запах, постепенно сошло на нет. Эмоции схлынули и утихли, оставив на душе затвердевшую, непроницаемую корку из золы.

И сейчас эта корка вдруг дала трещину, выпуская токсичный газ бурлящей внутри лавы.

— Так сейчас модно? — киваю на платье, что Василина натянула шиворот-навыворот. Оно с обеих сторон одинаковое, только швы выдают.

Вспыхнув, Адамовна смотрит на рукав, а потом с непроницаемым видом стаскивает платье через голову и снова надевает. Типа беспристрастной осталась, но щёки-то так и заалели.