Я вернусь в твою жизнь (СИ) - Малиновская Маша - Страница 28

Будто мы тонет. Умираем. И только близость друг к другу может спасти нас.

Мы набрасываемся друг на друга с такой внезапной страстью, так резко, что кажется, будто кто-то взял и изменил реальность. Он рвёт на мне домашнее платье, я оцарапываю ногтями его живот, пытаясь сорвать футболку.

Дышать нечем. Сопротивляться невозможно. Остановиться нереально.

Семён поднимает мои ноги и спешно тянет мои трусы вверх. Его руки дрожат, взгляд лихорадочно пылает. И вдруг…

Вдруг он замирает. Останавливается. Кто-то снова меняет реальность, растягивая её, будто мягкую карамель.

Семён размыкает губы, словно хочет сказать что-то, но потом передумывает. Просто вдыхает и плавно выдыхает. А потом склоняется и целует. Не менее жарко, не менее страстно, но медленно и плавно. Словно смакует. Словно пытается растянуть удовольствие.

А я… я просто позволяю. Подстраиваюсь, повинусь, подчиняюсь. Как всегда в сексе ему. Получаю удовольствие, отдаваясь.

Мысль, что нужно остановиться, что я дала себе слово, что я потом горько пожалею, бьётся в мозгу, но словно где-то за стеклом. И всё тише и тише. Замыливается, теряет яркость, голос.

Наверное, это вино заставляет меня игнорировать её.

Поцелуй глубокий, мягкий, сладкий. Он сводит с ума своей нежностью.

Влажно, горячо, вкусно. В моём рту просыпаются неведомые рецепторы, позволяющие оценить этот невероятный вкус.

Мне кажется, я даже в юности никогда так не наслаждалась и не трепетала от поцелуя. Не погружалась в него с таким удовольствием и страстью.

— Я так хочу тебя, что сейчас умру, Василина, — шепчет, покусывая чувствительную кожу шеи, проводя языком по ключице. — Двинусь головой сейчас…

Ответить ему он не даёт, снова припечатываясь поцелуем. Потом отрывается и смотрит ниже, туда, где разорвано платье. Поддевает пальцами лямки бюстгальтера и, с каким-то мазохизмом даже, медленно стягивает их с плеч, оголяя груди.

Заключает их бережно в ладони, обхватывает, скользнув большими пальцами по соскам и мягко вдавив их. Под его нежными прикосновениями, под его горящим взглядом мои соски сжимаются, что даже причиняет мне весьма ощутимую боль.

Моя грудь всегда была очень чувствительной, и Семён помнит об этом, когда склоняется и целует. Когда проводит языком по коже, когда мягко втягивает сосок в рот.

Кажется, будто не пропускает ни единого миллиметра моей кожи, не оставляет без ласки и точки. Я же, просто закрыв глаза и выгнув шею, наслаждаюсь. Даю своему телу вспомнить, что оно живое, и что оно заслуживает нежности и ласки.

Снова смотрю ему в глаза, когда нависает надо мною. Смотрю и не моргаю, пока он гладит меня между ног, пока его пальцы то проникают как можно глубже, то кружат с краю у входа, то выныривают, размазывая мою тягучую влагу по клитору. Ласкают его. То давят, то прикасаются легко, словно моя плоть наитончайший нежный шёлк.

— Пожалуйста… — шепчу в исступлении, сама подаваясь к его руке, насаживаясь на пальцы. — Ещё… прошу…

И он даёт мне то, чего прошу. Снова ласкает, никуда не спешит. Сейчас всё это — для меня. Не как тогда в отеле в Питере, где он выплеснул злость, забрал, не давая взамен.

А потом его пальцы заменяет язык. Это совсем неудобно делать на твёрдом полу. Нам обоим неудобно, но кто сейчас вообще думает об удобстве?

Член его тоже входит мягко. Постепенно и плавно, будто мы делаем это впервые. Настолько осторожно, что я не выдерживаю и подаюсь навстречу.

Замираем, соединившись. Делаем несколько движений навстречу друг другу и снова останавливаемся. Будто прислушиваемся друг к другу. Признаём сам факт нашего слияния.

Семён сжимает ладонями мои колени и оставляет право выбирать ритм за собой. Двигается не быстро, но и не медленно. Будто готовит к чему-то. Большой размах не берёт.

Дразнит? Провоцирует?

Зачем тогда сдерживает?

А мне становится невыносимо. Он ведь, лаская, так ни разу и не отпустил меня в оргазм. Не позволил.

Так в этом и суть, может? Свести меня с ума?

А я уже всё. Не могу. Кровь закипает, тело пламенем охвачено.

И меня срывает.

— Чёрт тебя дери, Бамблби, — рычу, приходя в шок от самой себя. Ну… потом приду, потом…

Обвиваю его ногами и подаюсь вперёд, вынуждая лечь на спину. Опускаюсь на ствол до упора, задрожав.

А он… улыбается. Улыбается! Победно так, с огнём в глазах.

— Давай, солнышко, выплесни уже это.

Да пошёл ты.

Может, я нездорова? Ведь настроение не может меняться так резко.

Или может? Или дело всё же в вине?

Или Семён специально ведёт меня через эмоции? Он умеет. Я помню.

Ну и ладно. Я всё равно сорвалась. Всё равно погрязла в нём по уши. Снова.

А завтра… завтра будет завтра.

Теперь я пью его. Жадно скольжу пальцам по безупречному телу, насаживаясь на твёрдый член в таком темпе, в котором хочется. Так глубоко, как хочется.

Но только недолго.

Силы мои иссякают быстро. Дышать тяжело. А тело всё так же горит.

И тогда Семён снова оказывается сверху. Только теперь и у него дьявольский огонь в глазах. Безумный.

Он закидывает мои ноги себе на плечи и срывается на быстрый темп. Бешеный. Дикий. Приходится руку до крови прикусить, чтобы не начать кричать.

Наш секс кажется таким пошлым, каким-то грязным, даже животным. И мы тонем друг в друге с каждым толчком, с каждым ударом тел друг о друга.

Пока не взрываемся. Вместе, синхронно, как в кино или любовных романах. Пока не сливаемся в протяжном общем стоне, который пытаемся спрятать, уткнувшись друг в друга.

Это ведь ненормально, да? Невозможно же так дико отдаваться тому, кого всеми силами пытаешься вытравить из души и ни под каким предлогом снова не впустить в свою жизнь?

Наверное, это мазохизм чистой воды. Сводящий с ума, безумный.

Но такой сладкий. Какой же сладкий!

Завтра я совершенно точно съем себя. Буду истязать условной плетью за слабость. А сегодня… сегодня ведь смысл уже начинать? Пусть сегодня будет безумным, раз уже началось.

— Ещё хочу, — шепчу Семёну прямо в ухо, запуская пальцы во взмокшие волосы. — Ещё. Возьми меня ещё раз.

34

— Болит? — Семён мягко проводит пальцами по саднящей после падения на пол лопатке.

— Нет, почти не болит. Если только совсем немного.

После секса моя кожа такая чувствительная, что я и понять не могу, где болит. Оно всё тело сейчас горит и саднит. К чему ни прикоснись — везде отдаёт, везде ощущения усилены.

На его нежные прикосновения к обнажённой спине я реагирую так же, как и всегда — мурашками и лёгким покалыванием в самом низу. В животе, между бёдрами. Это даже больно, потому что после такого количества оргазмов даже лёгкое возбуждение приносит дискомфорт.

Я не знаю, как долго мы занимались сексом. Несколько часов, наверное. Что только не делали с телами друг друга. По полной оторвались.

На полу, на кухонном столе, на обеденном. Разбили сахарницу, и потом оцарапали оба колени на рассыпанном сахаре.

— Хорошо, что не соль, — хихикнул Семён, продолжая вбиваться в меня снова и снова. — И слизывать сладко, — добавил, присосавшись к плечу. — Хотя с тебя я готов слизывать что угодно.

Пошлый, почти развратный, как и всегда. Большой ошибкой было подумать, что он хоть в чём-то изменился. Тяжелее только стал, массивнее. Это даже оказалось по-своему приятно. Но остался в сексе таким же несдержанным, ненасытным, горячим. Таким же требовательным, но одновременно с этим щедрым.

Моё тело сейчас ощущается уставшим, даже изможённым, измотанным, но каким-то наполненным, свободным, что ли. Будто с него сняли все зажимы, освободили от тугой одежды в прямом и переносном смысле. Позволили дышать, наполняя кислородом каждую клеточку.

Обхватываю колени и кладу на них подбородок. Прикрываю глаза, пока Семён продолжает медленно водить пальцами по моей спине, раскинувшись рядом на диване. Считает каждый позвонок вниз, вверх и снова вниз.