Русские дети. 48 рассказов о детях - Сенчин Роман Валерьевич - Страница 22

Ушла она, конечно. И больше мы с Костиком её не видели.

Слава богу.

Всё, в полотенчико тебя сейчас заверну – и пойдём есть и баиньки.

Не донесла я его, в общем.

Руки устали очень после этого ЕИРЦ. Это ж пять этажей вниз, от нас, потом пять – назад, да ещё в ЕИРЦ три этажа туда-обратно. И переход. Да в магазин коляску пока втащишь, вытащишь…

Три шага до кроватки не донесла.

Сама упала и Костика уронила.

Только головкой хрустнулся.

Я лежу – и думаю: всё. Убила.

А он, как почувствовал – голос мне подаёт. И в первый раз в жизни не заскрипел, не завизжал, а застонал так коротко. Как будто тоже устал очень.

А я встать не могу – так напугалась.

Лежу, и вдруг мне хорошо так стало, спокойно. За окном весна совсем – небо синее-синее, и ветки по нему. Будто эмаль. У мамы брошка такая была, в детстве ещё – овальчик синий, эмалевый, а по нему веточки тонкие нарисованы. Очень красиво.

Пол прохладный, твёрдый.

И Костик рядом. Тихий-тихий.

Тут я уши ладонями зажала, глаза зажмурила изо всех сил, а сама думаю – как тебе там, сынок? Страшно, наверно. Совсем темно. Ничего не слышно, ни единого звука. И даже шевельнуться толком нельзя.

А он опять застонал – тихонечко так. Но я всё равно услышала.

Обняла его, прижалась изо всех сил.

Сыночек мой, да разве ж я отдам тебя хоть кому-то?

Разве ж ты ещё хоть кому-нибудь нужен?

Я же одна на всём целом свете знаю.

Ты там – внутри.

Виктор Ч. Стасевич

Пряник

Сегодня как никогда хочется есть.

Школьные окна, как стёкла аквариумов, просвечивались, и за одним из них медленно, с сонной расстановкой в движениях техничка обмакивала нескончаемую половую тряпку в невидимое ведро.

Ах, как хочется есть.

От вечернего здания школы всегда веяло каким-то праздником, видимо, все первые сентября, Новые года и солнечные первомайские торжества пропитали её своим радостным конфетно-цветочно-флажковым потоком настроений.

Острая боль ломит где-то под ребром.

Сегодня сырой зимний день. Какой-то безрадостный и хмурый, он закончился унылым вечером. Впереди нескончаемая дорога до остановки пригородного поезда – «дизеля». Грубого покроя шуба на вате отсырела и оттягивает плечи, портфель, как облезлый пёс, болтается в руке и тыкается ребром в коленку.

Дома, наверное, жарят картошку. На сале, а может, отец решил показать своё кулинарное искусство – тогда на сливочном масле с чесноком. Щемящий запах чеснока пробивает сквозь жалкую струю света от фонарного столба. Остановился, сглотнул слюну, нет, показалось.

Снег не скрипит, а как-то жалостливо попискивает под резиной подошвы. Прошёл мимо громадного неуклюжего здания дворца культуры. В таком дворце впору лошадей разводить. Нищий строй аляповатых афиш выстроился вдоль дороги. Грубая ткань размалёвана грязными красками и обклеена бумажными вырезками. Сейчас фонари закончатся, дальше идти по темноте.

Нет, всё-таки очень хочется есть.

Впереди на тёмном фоне неба продавливается чёрный силуэт остановки на высокой насыпи. А вот и старые доски перрона, скрипят, стонут, видимо жалуются на свою конченную под ногами людей жизнь. Вдалеке загорается огонёк. «Дизель»! Вскоре он подходит, монументально, как пароход к пристани, наполняя всё вокруг ярким светом и тёплым солярочным благополучием. С шипением открываются двери, вот они – высокие железные ступени, вот долгожданный путь к теплу и еде. Вдруг на средней ступеньке вижу пряник. Господи! Пряник! В сахарной глазури, лежит как на полке магазина, пару сладких крошек отвалилось на грязные соскобы. Рука непроизвольно, как отдельный, не подчиняющийся мне механизм, хватает этого роскошного попутчика…

В тепле вагона, под тяжёлый гул старого дизеля, на отполированной многочисленными задами жёлтой деревянной скамье сижу и предаюсь блаженству, откусывая от промёрзшего пряника, смачивая слюной кусок сладчайшей мякоти.

Встреча

Они ехали большим табором к каким-то забытым родственникам своих знакомых в далёкий жаркий Джамбул. Ехали, чтобы поесть фруктов, набрать с собой, экономя на всём, постоянно пересчитывая мятые рублёвые бумажки, питаясь пищей, прогретой вагонным теплом южных степей. Когда они вышли на перрон долгожданного вокзала, заполненного утренней свежестью цветочного благоухания, он увидел у стенки служебной пристройки двоих мужчин в прожжённых солнцем брезентовых рубашках, с усталой уверенностью расположившихся на больших рюкзаках. Один закрыл лицо старой военной панамой и, видимо, спал. Другой был с фотоаппаратом, голова обвязана белым платком, с пыльной бородой в седых и слегка рыжеватых прядях. Он сидел и пристально смотрел на тебя. Смотрел с грустью, напряжённо рассматривая детали твоей одежды, будто силясь что-то вспомнить. А ты, начитавшись книг про путешественников и заражённый неизлечимой болезнью романтических приключений, сразу узнал их. Это были люди, которых ты всегда искал в однообразной толпе, люди, которым ты стремился подражать, и в туманном будущем мечтал стать таким же. Тебя охватила радостная дрожь нетерпения, сейчас бы подойти, спросить о пройденном, о будущих планах, потрогать жёсткую кожу чехла на фотоаппарате. Ты стоял, переминался с ноги на ногу, теребил короткий рукав синей нейлоновой рубашки, облизывал сухие губы и смотрел на них, смотрел, и щемящие мечты уносили тебя к горным вершинам через ручьи, кустарниковые заросли и сумрачный лес. Тебя притягивала их сила, уверенность и равнодушие к окружающему привокзальному миру, оплёванному, засыпанному табачными окурками, с характерным прокисшим запахом перрона, смешанного с креозотным дыханием железной дороги.

Он увидел мальчишку с тонкими ручками, угловатого, с вытянутым лицом и оттопыренной нижней челюстью, с большой лохматой головой. Мальчик стоял, смущённо теребя рубашку, рассматривал его со странным интересом и восхищением. Ему понравились его живые умные глаза, какая-то трогательная ломкость рук и беззащитность. Где-то он уже видел этого мальчика. Как только он об этом подумал, на него сразу нахлынула жгучая тоска и боль. Хорошо быть мальчишкой, беззаботным, мечтающим, осознавать, что вся жизнь у тебя впереди, с томительным ожиданием ярких впечатлений будущего, не зная горечи и печали, которая может настигнуть на любом жизненном повороте. Ему захотелось стать вот таким мальчишкой, слоняться по перрону, смаковать дешёвые леденцы, болтать с друзьями.

К нему подошли его друзья. Мужчина в платке, как только увидел их, сразу изменился в лице, приподнялся и как сумасшедший вперился в них взглядом. На его лице отразилась мука тяжелобольного. Он ровно сел, прикрыл глаза рукой, потёр их, потом опять посмотрел на них – растерянно, с болью и отчаянием. Тебе стало немного страшновато. Серёга, по кличке Жира, с толстыми щеками и носом картошкой, захихикал, показывая на мужчину пальцем, мол, смотри мужик в платке. Другой Сергей тоже засмеялся и, толкнув тебя локтем под ребро, сказал:

– На тебя похож.

– Да, сейчас. – Ты с равнодушием сплюнул через зубы, но беспокойство тебя не покидало, и чувство опасности, тревожной опасности, вселилось в тебя, наполняя твою душу.

– Похож, похож, особенно бородой, – засмеялся Петро, самый младший из нашей компании, самый жадный и смешливый.

Мужчина странно покачал головой, поднялся, постучал ботинками по горячему асфальту, сунул руки в штаны и было направился к ним, но неожиданно остановился и отвернулся к стенке здания. Он склонил голову и, казалось, рассматривал свои ботинки. Ты не мог понять, но почему-то был уверен, что какая-то нить связывает тебя с этим путешественником.

Когда к мальчишке подошли его друзья, то тебя как молнией поразило. Ты узнал их и, конечно, узнал его. Твой мозг не мог вместить в себя невероятность и абсурдность ситуации. Нет, это кошмар прогретого солнцем дня, такое может родиться только в воспалённом сознании безумца. Но стоило тебе ещё раз посмотреть на компанию мальчишек, как все сомнения рушились в прах. Перед тобой стоял ты со своими друзьями. Если, увидев себя одного, ты ещё мог сомневаться, то твои друзья не давали никаких шансов на ошибку. Вам всем по тринадцать лет, и вы тогда ездили в Джамбул. Вот стоит Серёга Жира, толстощёкий добряк и балагур, он погибнет через пятнадцать лет на забытой богом станции где-то под Воркутой. Причин его гибели приводили несколько – от самоубийства до голодной смерти, но правды не знал никто. Он уедет со своей большой дородной блядоватой женой и двумя детьми подальше от родного рабочего посёлка, чтобы начать новую жизнь. Но на новом месте ничего не сложилось, его накрыло тяжёлым сумрачным одеялом за бот, под которым он барахтался, рожал детей и потихоньку пил. Видимо, в отчаянии бессилия его жизнь и окончилась. Другой Сергей погибнет сразу после десятого класса, то есть через четыре года. Его собьёт на машине местный мафиози, когда Сергей с одноклассником Сёмкой будет возвращаться из соседнего города. Они ездили к старшему брату Сёмки на «зону», проведать и передать небольшую посылку. От сильнейшего удара Серёга погибнет сразу, а Семёну отобьют почки и его, ещё в сознании, бросят на холодный пол разбитого автобуса и повезут в больницу, где он вскоре умрёт. В живых из вашей компании останутся только ты и Петро, который будет торговать барахлом, жадность его проявится с ещё большей силой, чем он и прославится на местном рынке.