Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 22

— Садись, — предложила она.

Володька сел, торопливо достал мятую пачку, вырвал из нее зубами папироску и закурил. Тоня села напротив.

— Да, вот… — протянул он коробку конфет.

Она небрежно положила ее на стол и еще раз оглядела Володьку.

— Ну, рассказывай…

— О чем, Тоня?

— Обо всем… Начни с того, почему почти полгода не писал, а когда начал, то это были какие-то маловразумительные письма. Я ничего не могла понять, — она достала пачку американских сигарет и закурила.

— Ты стала курить? — удивился он.

— А что, не идет? — чуть улыбнулась она.

— Идет, — он посмотрел на нее. — Ты здорово изменилась. Даже не верится, что я с тобой целовался, — усмехнулся Володька, стараясь развязностью скрыть свое смущение. — Сейчас мне даже боязно к тебе подойти.

— И не надо, — спокойно ответила она.

— Почему?

— Так… Ну, рассказывай.

Но Володька медлил. Он не был готов отвечать на ее вопросы, он не решил еще, говорить ли о штрафном — кто знает, как примет она такое? И вообще не думал, что встреча начнется с выяснения отношений.

— Я жду, — напомнила она.

— Тоня, ну зачем так сразу? Со временем я все тебе расскажу, но сейчас… Зачем?

— Нет, Володька, надо все сразу… Что-то ведь надломилось, я чувствую это.

— Может быть, мы просто отвыкли друг от друга? Ведь было всего пятнадцать дней и… три года.

— Да, всего пятнадцать дней, — задумчиво протянула она. — Но какие это были дни… Все же рассказывай, Володька, — попросила она.

— Ладно, — решил он, — не знаю, поймешь ли… Честное слово, я и сам не во всем разобрался… Понимаешь, я просто не мог писать тебе после того, что… что случилось с Юлькой…

— Это я понимаю.

— Ну а потом был… штрафной…

— Штрафной?! — воскликнула она, побледнев. — Из-за Юли?

— Да… — опустил он голову.

— Эх, Володька, Володька… — покачала она удрученно головой. — Ты опять ни о ком не подумал.

— Да, опять… — уныло согласился он, но потом поднял голову. — Я не мог тогда думать, Тоня. Не мог, — добавил уже окрепшим голосом.

— А когда ты мог думать о других? По-моему, никогда.

— Не надо, Тоня… — тяжело вздохнул он.

— Нет, надо, — жестко сказала она, — надо же когда-нибудь поставить точку над i.

— Не нужно никаких точек, Тоня.

Она посмотрела на него, затянулась сигаретой… Володьке вдруг захотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, сказать что-то нежное, хорошее, но ее отчужденность мешала ему.

— Ты знаешь, что я поняла, Володя, — начала она, — по-настоящему ты любил Юльку. Сейчас я еще больше понимаю это, — она поднялась, прошлась по комнате, затем остановилась против него. — А я не могу так, Володька. Либо ты весь мой, либо ничего мне не надо.

— Юли нет… А я… я очень ждал твоего приезда.

— Ждал ли? — спросила она, странно взглянув на него вроде бы всезнающим взглядом.

Он весь напрягся — неужели о Майке? Да нет. Быть не может.

— Почему ты не писал из госпиталя?

— Я же не мог… рука…

— Матери ты писал… Эх, Володька, Володька, — повторила она. — Только ли Юля? — она достала вторую сигарету, закурила.

Он потупился. Что ни говори, как ни оправдывай себя тем, что Тоня и в Иванове и в Москве была для него такой далекой, почти нереальной, но ведь он виноват перед ней. Пусть это была не любовь, пусть никакого чувства не испытывал он ни к Клаве, ни к Майке, но были измены. И, если бы такое совершила Тоня, наверно, он не простил бы ей.

— Говори уж, Володька, — с грустной усмешкой сказала Тоня.

— Что говорить? — потянулся он к папиросам.

Тоня снова прошлась по комнате, Володька молчал. Он не умел врать и знал, что, если начнет, Тоня, безусловно, увидит и поймет его вранье. А сказать правду? Нет, это невозможно! Он потеряет ее! Что же делать? Тоня продолжала ходить по комнате, и стук каблуков не давал ему сосредоточиться. Наконец она остановилась около него, положила руку ему на голову.

— Ладно…

Он схватил ее руку и прижал к лицу. Рука пахла какими-то незнакомыми духами. Она отняла руку и села.

— Что собираешься делать?

— Ты об институте? — обрадовался он смене темы. — Переведусь из архитектурного куда-нибудь.

— Бросишь наш институт?!

— Ты же видишь, — протянул он искалеченную руку.

— Научишься левой.

— Когда это будет? Я и пишу-то еще как курица лапой. Нет, переведусь.

— Выходит, ты…

Он перебил ее, сказав, что ничего «не выходит», а просто ему стал неинтересен архитектурный и что вообще он как-то не может задумываться о будущем, будь что будет… Она выслушала его внимательно и после недолгого молчания спросила:

— А сейчас что?

— Ничего… Шатаюсь по Москве. Иногда встречаю своих ребят…

— И это все?

— Что мне еще делать? — с некоторым вызовом буркнул он.

Тоня посмотрела на него и покачала головой.

— Что-то случилось с тобой, Володька… Да, случилось, — задумчиво сказала она, не отводя от него взгляда.

В коридоре зазвонил телефон, и Тоня вышла. Володьке был слышен разговор, хотя он и не очень прислушивался.

— Нет, сегодня не могу, — говорила Тоня. — Завтра? Тоже не знаю. Нет, почему же? Просто мне надо решить некоторые вопросы… Какие?.. Ну, об этом вам необязательно знать, — рассмеялась она.

Володька слушал обрывки ничего не значащего вроде разговора и вдруг почувствовал себя очень далеко от Тони, от этой большой, хорошо обставленной квартиры, в которой идет совсем другая, не похожая на его и чужая ему жизнь. И даже запах духов и сигаретного дымка, стоявший в комнате, показался чужим и неприятным.

Когда Тоня возвратилась, он спросил с натянутой улыбкой, грубовато:

— С кем это ты?.. — хотел добавить «трепалась», но удержался.

— С одним знакомым, — вскользь бросила Тоня.

— И много появилось у тебя знакомых за это время?

— А у тебя? — не задумавшись отрезала она.

— Какие у меня знакомые… — он усмехнулся. — Наверное, с каким-нибудь адъютантиком своего фатера болтала?

— Нет, — спокойно ответила она и взяла сигарету.

Он смотрел на нее, нарядно одетую, холеную, на ее тонкую шею с висящим на золотой цепочке кулоном, на длинные наманикюренные пальцы, небрежно держащие сигарету, и все больше ощущал ее отдаленность от себя — такого еще не устроенного, с неопределенным будущим, в чем-то даже убогого, занимающегося сейчас нечистым делом и на эти денежки шикнувшего коробкой шоколадных конфет, на которые она и внимания не обратила. И это ощущение было так остро и горько, что он почти непроизвольно поднялся, шагнул к выходу, потом остановился, глухо сказав:

— Я пойду, Тоня…

Она удивленно уставилась на него:

— Что это вдруг?

— Зачем я тебе такой? — вырвалось у него.

— Нет, милый, я тебя не отпущу так, — заступила она ему дорогу. — «Зачем я тебе такой»? Ты казанскую сироту из себя не строй.

Он обошел Тоню, но она опять встала перед ним. Тогда он отстранил ее и быстро вышел из комнаты. Открыв входную дверь, выскочил на лестницу и побежал. На миг обернувшись, увидел Тоню, стоявшую у двери. Сейчас окликнет, подумал, но она этого не сделала. Выбежав на улицу, Володька побрел по Пироговке, но почему-то не в ту сторону — не к Садовой, куда ему было нужно, а к Новодевичьему и очнулся лишь у самого монастыря. Постояв минутку, он закурил и пошел обратно.

Поначалу ему захотелось позвонить Майке. Вспомнились ее слова: звони, когда будет плохо. Но потом подумал, что не поможет ему сейчас благополучная Майка, а если расскажет ей о Тоне, возможно, обрадуется, что все так получилось… А что, собственно говоря, получилось? — задал он себе вопрос. Но сразу отбросил — ему не хотелось ни о чем думать, потому что он уже понимал, что в чем-то виноват сам… Нет, Майке звонить он не будет. Ему нужен сейчас кто-то другой. И, уже сидя в троллейбусе, он знал, что едет на Колхозную, к Леле…

~~~

Он ввалился к ней с оттопыренными карманами, наполненными опять в том же коммерческом магазине, и с бутылкой водки.