Долины и взгорья (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 32

— Мы в ваши годы о деньгах не думали, — заметил Мурфенко.

— И мы не хотим думать о деньгах, — сказала Надежда. — Во всяком случае, идя на рынок, не пересчитывать судорожно рубли — хватит на курицу и фрукты ребёнку, нет?

С курами, да и вообще с продуктами в магазинах стало не очень. Можно кое-что получить через стол заказов, меня прикрепили, и Вера Борисовна регулярно выкупает положенное, но этого мало. Нас-то вон сколько, едоков. А на рынке всё втридорога. То есть когда деньги есть, не вопрос, но вот сторублевая интеллигенция на рынок ходит только по большим праздникам. Или если в доме больной. Но когда доход заведомо превышает расход, деньги отходят на третий план. По крайней мере, не думаешь каждодневно, как перекрутиться.

— И ещё постоянные командировки, — добавила Ольга.

— Командировки?

— В Вену, там открывается европейская версия «Поиска». Нам придется часто туда ездить, подсказывать нашим австрийским друзьям-коммунистам, что и как.

— То вместе, то поврозь, а то попеременно, — добавила Надежда. — В этих условиях работать врачом невозможно ни в стационаре, ни на участке.

Видя, что разговор идёт куда-то не туда, ректор принял мудрое решение.

— Значит, вам, Стельбова и Бочарова, свободное распределение и заочная аспирантура.

— Точно так, — сразу подобрела Надежда, а Ольга мило улыбнулась.

— Ну, а вы, Михаил Владленович? Какие планы у вас?

— Медицина — это служение. Не ради денег, а по велению души. Медициной нельзя заниматься от сих до сих, медицина требует человека целиком, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю и триста шестьдесят пять дней в году, — сказал я. — Иначе ты не советский врач, а ремесленник.

Мурфенко прямо расцвел: я почти слово в слово процитировал его предисловие к капитальному труду «История здравоохранения Чернозёмской области», за который в далеком уже шестьдесят шестом году он без защиты получил звание доктора медицинских наук.

— Каким я стану врачом? — задал я вопрос.

— Уверен, хорошим, — ответил ректор.

— Спасибо, Аполлинарий Галактионович. Но хороших врачей наш институт выпускает немало, десятки ежегодно. Даже сотни, — поправился я. — А по стране их тысячи. А вот таких шахматистов, как я, в мире наперечёт. Факт, а не реклама. Конечно, я не сравниваю значимость профессии врача и профессии странствующего шахматиста. Но передо мной, Аполлинарий Галактионович, поставлена задача (я возвел взор к потолку, чтобы не было сомнений, кем она поставлена, задача) вернуть шахматную корону в нашу страну. Продемонстрировать всему миру превосходство системы подготовки в Советском Союзе. Это тоже требует полной самоотдачи. И потому мне тоже нужно свободное распределение. Если с этим будет затруднение, то Минздрав меня заверил, что…

— Зачем беспокоить Минздрав, Михаил Владленович, это вполне по силам и нам. Запишем: Чижик, свободное распределение.

Тепло распрощавшись, мы покинули кабинет, а потом и сам институт.

— По машинам!

Девочки сели в «Панночку», у них дела сначала в горкоме комсомола, а потом в редакции. А я еду сразу в «Поиск». На «ЗИМе»

Пока прогревался мотор, я думал о Мурфенко, о медицине, о жизни вообще.

Аполлинарий Галактионович Мурфенко уже четверть века руководит нашим институтом сменив на этом посту Бориса Абрамовича Гольдмана, выбросившегося из окна собственной квартиры в далеком пятьдесят втором. Пятый этаж, да.

Несколько месяцев институт находился между жизнью и смертью, без ректора, шла речь о его, института, перепрофилировании в ветеринарный техникум, но пришел Мурфенко, и всё постепенно наладилось. С той поры Аполлинарий Галактионович крепкой рукой ведёт его от вершины к вершине. Откуда он пришел, кем он был до ректорства, мы, студенты, не знаем. То ли военным врачом, то ли невоенным, то ли и вовсе не врачом. Считалось, что он вышел из бедняцкой семьи, хотя Суслик уверен, что Мурфенко из духовенства. Да неважно, откуда, дело своё он знал. И среди олимпийцев Чернозёмска занимал почётное место. Каждый год наш институт принимает шестьсот человек. Со всех концов Союза. Кавказ, Средняя Азия, велика страна моя родня. Конкурс большой. И многие стараются подстраховаться. Точно знаю, что трое в нашей группе заплатили по три тысячи рублей — чтобы на вступительных к ним отнеслись без жестокости. Нет, не ректору, конечно, передавали деньги. Его секретарше. И сколько таких на курсе? Дети председателей колхозов, главных бухгалтеров, завмагов и прочего небедного люда. Нет, они не составляют большинства. Есть и другие, дети ответственных работников. Они не расплачиваются деньгами, там идет взаимозачет услугами. Ну, и так далее, и так далее… По деньгам Мурфенко куда богаче, чем, к примеру, я. Плюс возможности.

Но вот в Вену по делу срочно он уехать не может. То есть может, конечно, и ездит на всякие международные симпозиумы ежегодно, но это не совсем то.

Ладно, в ректоры я не мечу. Не моё это.

Моё — другое.

Глава 15

4 ноября 1977 года, пятница

Дон Кихот и «Мерседес»

— Унылая пора, очей очарованье, — бормотал я, гуляя утренней порой по Сосновке. Пора унылая, но особого очарования не видно. Ну да, Пушкин описывал октябрь — багрец, золото и пышное увядание. А сейчас ноябрь, хоть и начало. С другой стороны, Пушкин жил по юлианскому календарю, а по юлианскому сейчас и у нас октябрь. Потому и революция октябрьская. При том, что жил Александр Сергеевич в тридцать третьем году девятнадцатого века в Санкт-Петербурге, а это от Чернозёмска восемь градусов к северу по широте. То ли осень прежде была теплее, то ли писал он в начале октября.

Я гулял. Перемещался в пространстве и времени без конкретной цели. Движение ради движения. Именно такую подготовку посчитала Лидия Валерьевна наиболее подходящей на данном этапе для моего организма. Она противница высоких нагрузок. Бег вообще не рекомендует — износ коленных хрящей.

То, что идёт дождик, не сильный, но и не совсем уж слабый, можно потерпеть. И ветер холодный в лицо освежает и тренирует кровообращение. Лужи у дороги по утрам стали покрываться тоненькой корочкой льда. Год двигается к финишу, да. Пора приниматься за дело.

Я шёл к дому. Возвращался. По часам. Летние жители, сиречь дачники, вернулись в Чернозёмск. Остались местные. Я тоже местный. Здороваюсь налево и направо, не очень, впрочем, часто: люди в такую погоду и в такое время либо дома, либо на работе, праздных прохожих мало. А магазин, неформальный центр Сосновки, откроется только через сорок минут. Так себе центр, но другого-то нет. Постоят в очереди, в тесноте, но в тепле, поговорят о том, о сём, вот и общение.

Охрана меня знает, документы не проверяет. Чай, не Фантомас. Но строгости в этом году стало больше. Не порядка, а именно строгости.

Прошёл в свой двор. Всё, летний сезон завершён. Палатку убрали ещё в сентябре, перед отлётом в Ливию. Не без гордости скажу, что управились быстро. Дощатый настил разобрали и спрятали в гараж, вместе с печкой, а матерчатую часть занесли в дом. Если смогу победить Корчного — весной опять поставим, и буду готовиться к битве за корону. А не смогу — отдам армейским. Или выкуплю, очень она Ми и Фа нравится. Да и мне тоже.

Лиса, Пантера, Ми, Фа и бабушки съехали на зимние квартиры. В город то есть. И в доме тишина, лишь Вера Борисовна приходит заниматься хозяйством.

Тишина мне нужна, я ведь готовлюсь к великому сражению. Корчному проигрывать нельзя! Вот так, с восклицательным знаком, мне и сказали в Спорткомитете, в ЦК комсомола, и просто в ЦК. Не отвлекайтесь, Михаил, на пустяки. Диплом врача вы получите, всё, что хотите получите, только победите Корчного!

О том, что будет, если Корчному я проиграю, не говорили. Сам понимать должен, не маленький.

Я не маленький, нет.

Виктор Львович многих удивил. Выиграл Турнир Свободы, занял чистое первое место. На пол-очка отстали Фишер и Карпов. Между собой все сыграли вничью, но Корчной чуть лучше сыграл с остальными. Ну, как чуть лучше? Он получил один миллион сто тысяч долларов, чем привёл в негодование немало советских людей. Миллион! И сто тысяч! Как так вышло? Недоработка, явная недоработка.