Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 66

Я застыла, окаменела. Смотрела в глаза своему отражению и понимала, что все еще не верю. Зрачки сужались, совсем как у Нордер-Галя, и мое лицо казалось теперь каким-то другим. Странным. Моим и не моим. Я с трудом сглотнула сухим горлом, будто пыталась проглотить пригоршню песка. Зрачки дрогнули, увеличиваясь, обманчиво становясь более привычными. На мгновение показалось, что вот-вот этот безумный морок исчезнет. Я замерла, но лишь увидела, как они снова разделились на три отдельные точки, не оставляя мне никаких шансов.

Я опустила голову, чувствуя, как дрожат колени. Я должна лечь. Ощутить под собой опору. Держась за стену, я прошла в спальню, опустилась на кровать. Смотрела перед собой, в темный сводчатый потолок. Старалась ровно шумно дышать. Такая уловка всегда отвлекала, заставляла слушать дыхание, а не отдаваться мыслям настолько, чтобы сойти с ума. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Я прекрасно понимала, что сейчас нужно пережить самый первый стресс — только тогда придет способность хоть как-то взвесить ситуацию. Главное — не поддаться панике. Не позволить ей доминировать. Вдох — выдох.

Через несколько минут, действительно, стало легче. Ужасное осознание будто укладывалось внутри меня, успокаивалось. Срасталось со мной. Я накрыла глаза ладонями, провела по векам кончиками пальцев, будто надеялась таким образом что-то прощупать. Но в тот же миг дернулась, как от удара током. Выставила руки перед собой и лихорадочно пересчитывала пальцы. Один. Два. Три. Четыре… Пять. Сглотнула, будто не доверяла сама себе, но ничего не изменилось — пять. Это немного успокоило. Но время от времени я все равно продолжала маниакально пересчитывать пальцы, будто опасалась, что лишние могут отрасти в любой момент. К счастью, руки оставались привычными.

Не знаю, сколько времени я пролежала на кровати в полнейшей тишине. Я постоянно прислушивалась к себе, пытаясь различить внутри эту стерву. Но меня не отпускала недавняя уверенность, что ее здесь больше нет. И никогда не будет. Какое-то особое знание. Пожалуй, если бы мне дали выбор: сохранить неизменным свое тело, но вечно терпеть ее внутри, или измениться физически, но избавиться навсегда — я бы, не колеблясь, выбрала второе.

Но эта перемена рушила все мои надежды. Я не смогу вернуться домой. Глаза выдадут меня, и я никогда и ничем не смогу оправдаться. Сейчас я очень жалела, что они были светлыми. Будь они черными, как у Этери и ее отца — эта ужасная перемена ничего бы не решала.

Хотелось заплакать, но глаза были сухими. Может, я утратила эту способность? Неужели теперь я  обречена быть самозванкой? До тех пор, пока старик не прозреет. Но что значит жить в постоянном страхе разоблачения?

За окнами смеркалось. Я так и пролежала на кровати, не понимая, как дальше быть. Выпила всю воду в графине. Хотелось есть. Этери вызывала прислугу по апоту, но я не умела с ним обращаться — даже не смогла открыть. Похоже, никто не рисковал тревожить эту стерву без позволения.

Но я вздрогнула, напряглась, вдруг услышав где-то далеко знакомый щелчок двери. Тяжелые размеренные шаги, совсем не похожие на тихие шаги прислуги. Они приближались. Я поспешно села на кровати — не хотела, чтобы меня застали лежащей. Хотела бы встать — но сейчас лучше чувствовать под собой опору. Я постаралась выпрямиться, задрать подбородок, как можно выше. По полу мелькнула тень, и в то же мгновение я услышала голос Кабен-Рида, начальника дворцовой охраны:

— Моя благородная госпожа… Могу я войти?

Я стиснула зубы, понимая, что едва ли могу ему запретить. Попыталась вспомнить всю развязность, которую Этери допускала в обращении с ним.

— Можешь, Кабен-Рид.

Тот незамедлительно появился в дверях, поприветствовал, как полагается, склонил голову:

— Моя благородная госпожа, вы должны пройти в покои сиятельного архона.

Я задеревенела, хоть прекрасно понимала, что должна бы что-то ответить. Что бы ответила эта стерва?

Я стиснула зубы:

— Сейчас?

Кабен-Рид снова склонился передо мной:

— Боюсь, дело не терпит отлагательств.

Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Но с каждым шагом я будто съеживалась от страха, уменьшалась. Я даже не сомневалась — архон различил подмену.

* * *

Сейчас мне казалось, что я никогда не жила спокойно. Никогда. Все, что я называю собственной памятью — мне приснилось. На деле моя жизнь состояла из бесконечной и безначальной череды потрясений. Крошечная передышка — и снова удар за ударом, встряска за встряской. Я забыла, когда в последний раз пила чай, сидя у окна, смотрела на людей, спешащих по улице по своим делам. По самым обычным делам. Кто-то — в булочную Керпе, напротив. Кто-то — в прачечную за углом. Кто-то — просто так, потому что выдалась хорошая погода… Простые радости были отныне недостижимыми.

Мое сердце пропустило удар, когда я заметила вставший за моей спиной конвой. Все возвращалось на места, но сейчас это приносило странное облегчение. Я устала. Устала бояться. Устала дрожать. Устала ежеминутно прощаться с жизнью. Каждый шорох, каждое тихое слово грозили оборвать мое сердце. Невозможно находиться в таком напряжении вечность. Это агония, а конец — известен.

Я сглотнула, задрала голову, глядя как колышется перед глазами короткий серый плащ Кабен-Рида. Пусть так — пусть старик разоблачит меня. Зато все закончится. Мы прошли одинаковыми сумрачными коридорами под дробь собственных шагов. Она разносилась по каменным рукавам странной завораживающей мелодией, потому что конвой маршировал в ногу с удивительной синхронностью.

Мы пересекли огромный пустынный холл, будто лакированный от полированного гранита, остановились перед массивными коваными дверями с двумя рядами караула. Гвардейцы склонились передо мной, и мне оставалось лишь все выше и выше задирать голову, все больше и больше выпрямляться. Густой металлический лязг дверей едва не вышиб из меня дух. Железо разошлось полоской мутного серого света, и мне не оставалось ничего другого, как войти.

Я с трудом понимала, что происходит в неприветливых сумерках комнат. Гвардейцы стояли по периметру вдоль стен. В воздухе стелился знакомый медицинский запах. Я слепо шла за Кабен-Ридом, уже не пытаясь что-то понять — у меня было слишком мало знаний, чтобы строить предположения. Твердила сама себе, что уже все равно, что будет. Мы миновали несколько проходных комнат и остановились в спальной.

Конвой отступил от меня, вперед шагнул тощий щуплый виссарат, низко поклонился:

— Моя благородная госпожа…

По голосу я узнала медика, которого прогоняла Этери. Кажется, Таби-Мар. А, впрочем, не все ли равно, как его зовут?

Повисла пауза. Казалось, тощий Таби-Мар ждал от меня позволения говорить дальше, но я не знала в точности, как должно выглядеть это позволение. Я замялась, но прекрасно понимала, что Этери бы не медлила. Я выпрямилась, насколько это было возможно, задрала подбородок. Старалась вложить в голос всю надменность, на которую только была способна:

— Говори.

Таби-Мар склонился еще ниже:

— Моя благородная госпожа, ваш сиятельный отец, архон Фаир-Сет скончался. Прошу вас удостоверить это.

Я молчала, опять не понимая, что должна делать, что говорить. Плевать на архона, мне было ни капли не жаль старика — что сделают они все, узнав во мне самозванку?

Повисла гнетущая тишина. Все смотрели на меня, я, украдкой смотрела по сторонам. За спиной Таби-Мара виднелась просторная исполинская кровать, на которой что-то незначительно серело на фоне темного покрывала — замызганный халат старика. Вероятно, тот лежал на кровати. Рядом я различила высокую фигуру Нордер-Галя. Прямой, резкий, закаменевший. Все еще в кителе со срезанными нашивками, хоть я и была уверена, что чин ему вернули. Иначе он не стоял бы здесь. Нордер-Галь пристально смотрел на меня холодным равнодушным взглядом солдата, ожидающего приказа. В этом взгляде читалось лишь почтительное внимание и желание услышать.

Я никогда не видела его глаза такими равнодушными, пустыми. Они всегда что-то выражали. Яростное, безумное. Порой пугающее. За ними стояла такая буря… Теперь я видела стужу. Будто его глаза были стеклами зимнего окна, затянутого инеем.