Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 43

Я вновь обернулась на судно, будто распластавшееся по пустырю, как гигантская придавленная мокрица:

— Где мы? Почему стоим здесь столько дней?

Нордер-Галь ответил не сразу. Кольнул пристальным взглядом:

— Это тебе не поможет. Забудь.

Я даже усмехнулась:

— Помнишь, я обещала, что больше не сбегу. — Я кивнула: — Я держу слово.

Теперь пришла его очередь усмехаться:

— Ты женщина, — прозвучало обвинением.

— Поэтому моему слову нельзя верить?

Он промолчал, но меня это задело.

— Что ты сделаешь, если я снова сбегу?

Он по-прежнему молчал, но это молчание казалось красноречивым приговором. Тяжелая горячая рука без перчатки легла мне на шею, и я вздрогнула от этого касания.

— Я убью тебя.

Глава 26

Я открыто смотрела в его лицо, будто имела на это право. Ловила себя на мысли, что слова не звучали угрозой. Нет, он не пытался запугать. Нордер-Галь констатировал факт. Озвучивал какую-то бесспорную истину. Говорил так, что я принимала ее, даже не думая возражать. Он сделает так, как сказал.

Это было странное чувство. Пугающая обреченность, смешанная с удивительным спокойствием. Будто я принимала чужую силу, признавала ее. Больше того — я словно позволяла ему ее проявлять, не противилась. Меня наполняла неожиданная, едва уловимая уверенность, будто я что-то могу этой слабостью.

Нордер-Галь не сводил глаз, словно пытался различить ложь. Уцепиться и тут же обличить, получив право на безумие. Но он не получит этого шанса. Он поглаживал мою щеку большим пальцем, глаза помутнели. Он до странности походил на свою птицу, будто одна и та же суть по чьей-то прихоти получила столь разные воплощения. Он приложил руку, выращивая из птицы монстра. Но мне казалось, что кто-то точно так же приложил руку к нему. Впрочем, я знала, кто — его отец.

Нордер-Галь едва заметно подался вперед, но будто опомнился, вздрогнул. Огляделся так, точно его застали на месте преступления. Кажется, он боялся, что солдаты могут увидеть его слабости. Помнится, он утверждал, что у него нет слабостей….

Он опустил руку, неестественно выпрямился, глядя в сторону, на кромку леса. Подчеркнуто, напряженно. Это лишь подтверждало мою догадку. Я повернулась к нему спиной, смотрела, как у корабля снуют солдаты, как полковник Абир-Тан возится с какой-то маленькой летучей штукой, а двое стоят в отдалении и просто смотрят.

По трапу скользнула легкая черная фигура. Я сразу узнала Кьяру — ее невозможно с кем-то перепутать. Долгополое пальто, перетянутое на осиной талии широким поясом, маленькая шляпка, под которой белели платиновые волосы.

Она остановилась, едва ступила на землю — узнала Нордер-Галя. И, конечно, увидела меня. Я тоже смотрела, даже не думала отвернуться. Меня охватило яркое ощутимое чувство, будто это она была не на своем месте, не я. Но глядя на Кьяру, я понимала, что очень хочу получить ответ на один вопрос.

Я подняла голову, посмотрела на Нордер-Галя:

— Ты эти дни был с ней?

Он молчал, даже не повернулся. Так и смотрел вдаль, покручивая в пальцах незажженную сигарету. Даже не уточнил, кого я имею в виду. Впрочем, все было предельно понятно. Кажется, он и не собирался отвечать, но с каждой секундой этой затянувшейся паузы я жалела о своей несдержанности все больше и больше. Идиотка! Кажется, я краснела, а сердце начало ускорять темп.

Наконец, он посмотрел на меня. Глаза кольнули искрами:

— Неужели ты ревнуешь, Тарис?

Я даже онемела от возмущения. Опомнилась:

— Конечно, нет. Меня это не касается.

— Тогда зачем ты спрашиваешь? — голос резал сталью.

Я опустила голову, проклиная себя за глупость. Какое-то время молчала. Как только на ум пришло! А впрочем… почему бы ему так не думать? Это лишний раз убедило бы его в моей покорности. Я подняла глаза:

— Наверное, ты прав… Глупо отрицать.

Нордер-Галь пристально смотрел на меня, с каждым мгновением взгляд леденел, пока не стал жечь холодом. Он схватил меня за руку, притянул к себе рывком. Коснулся носом моей щеки:

— Ты считаешь, равнодушие хуже лжи?

Его пальцы тисками стянули запястье. Я дернулась:

— Мне больно. Пусти.

Он лишь тряхнул меня и сильнее сжал пальцы:

— Отвечай!

Я замотала головой:

— Я не знаю.

— Ты солгала.

— Я не знаю! Сама не знаю!

Я сама загнала себя в этот идиотский тупик. Признать, что я солгала — значит признать, что я пыталась сделать из него дурака. Настаивать — он не поверит. И еще, большой вопрос: что из этих крайностей хуже?

Я снова дернулась:

— Пусти. Прошу.

Он разжал пальцы. Даже не смотрел на меня. Засунул в рот мятую сигарету. Прикурил, шумно выпустил струю дыма.

Я развернулась и пошла в сторону леса. Хотелось скрыться за деревьями, почувствовать иллюзию одиночества, пространства. Каблуки вязли во влажной земле, обрастали комьями грязи. Я ввалилась в лысеющий орешник, углубилась на несколько шагов. Прислонилась спиной к тонкому стволу осины. Хотелось реветь, но слез не было. Только жгучая злость на саму себя. И на него. Он даже не окликнул, видя, что я направляюсь к лесу. Он уверен, что я никуда не денусь. И причина этой уверенности — вовсе не мои слова. А его обещание.

Туфли быстро напитались влагой, ноги стыли. Но я не хотела идти на корабль. Из какого-то непонятного упрямства, смешанного с обидой.  Я бесцельно брела вдоль опушки, цепляла на пальто репьи. Ежеминутно повторяла себе, что нужно возвращаться, но медлила. Наконец, оперлась о ствол, всматриваясь в просветы сквозь ветки. Надо возвращаться.

Я счистила палкой землю с каблуков и замерла, чувствуя на виске ледяное касание металла:

— Пикнешь — пристрелю.

Я напряглась, дыхание застыло в груди. Просто смотрела перед собой, будто анализируя звуки. Конечно… Можно было бы догадаться, почему Нордер-Галь так просто отпустил меня. Я повернулась, без крупицы страха — уже точно знала, кого увижу.

Пруст широко улыбался, но из-за шрамов улыбка теперь выходила кривой: левый уголок губ поднимался выше. Кажется, адъютант находил свою шутку превосходной, но меня теперь слегка морозило, будто подоспел запоздалый испуг, прополз иголками по позвоночнику. Я вдруг подумала: что стала бы делать, будь это кто-то из наших? Что бы говорила? На что решилась? Сейчас я даже обрадовалась, что передо мной не встал этот выбор.

Я опустила голову, сорвала тонкую хлесткую ветку орешника и крутила в пальцах:

— Разве это смешно, Пруст?

— Будет не смешно, если ты сбежишь. Карнех мне голову оторвет. Собственными руками.

Кажется, он был в восторге от своей глупой выходки. В глазах плясало мальчишеское веселье. При Нордер-Гале он такого не позволял. Я видела, как он ловил его взгляды, как старался предвосхитить любой приказ. Как вытягивался до струнного напряжения. А сейчас будто ожил. Стал каким-то обычным, простым. Казалось, он был намного младше меня.

Я лишь хмыкнула:

— Я не сбегу. Чтобы сохранить твою голову, конечно.

Хотелось быть ироничной, но я вдруг отчетливо, с каким-то удивительным равнодушием осознала, что нахожусь в безнадежном тупике. Мне никуда не деться от Нордер-Галя. И если несколько дней назад я пыталась выцедить из этой беспросветной мысли хоть какую-то браваду, то сейчас осознала настолько отчетливо, что почувствовала внутри пустоту… и какое-то облегчение. Будто ветер гулял в пустом и гулком древесном стволе. Завывал, словно издаваемый какой-то дикарской дудкой. Нудный мерзкий звук… Как сигнал о капитуляции.

Я заглянула Прусту в лицо, стараясь поймать взгляд. Шрамы его совсем не изуродовали, наоборот, добавили какой-то мужской солидности.

— Какой он? Нордер-Галь?

Пруст нахмурился:

— Что значит «какой»?

Я пожала плечами:

— Как…личность?

Я хотела сказать: «как человек», но не была уверена, что мальчишка воспримет это понятие. А может и вовсе расценит оскорблением. Но он все равно не понимал.