Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика - Страница 36

Я не сразу поняла, что ничего не происходит. Развела пальцы, подглядывая сквозь образовавшуюся щель. Асуран сидел на краю кровати прямо напротив меня, вцепившись страшными когтями в одеяло. И смотрел, вытягивая шею. Глянцевый клюв маячил в опасной близости. Зрачки в лимонных радужках стали крошечными, как игольное острие. Перилл повел головой и издал тихий клокочущий звук, похожий на рычание. Умолк, будто прислушивался и ждал ответа. Если бы он был человеком, я бы сказала, что он навострил уши. Но я понятия не имела, где уши у этого монстра. И не хотела знать. Хотела только одного — чтобы он улетел.

Я не шевелилась. Так же смотрела сквозь пальцы, с ужасом соображая, что стану делать, если он накинется. Но пока птица не проявляла агрессию. Я надеялась, что если буду сидеть истуканом, чудовище просто потеряет интерес и вернется на насест.

Асуран вновь издал осторожный звук, повел головой. Зрачки в желтых глазах увеличились и тут же снова уменьшились. Перья на макушке дрогнули, приподнялись, делая его взъерошенным и даже забавным. Он смотрел на меня, покручивал головой, тянул шею. Встрепенулся с характерным упругим звуком. Голова снова приобрела лоснящуюся гладкость, уменьшилась. Он выпрямился, расправил крылья, и, к моему ужасу, слетел на пол. Замер, разглядывая меня. Наконец, выбросил вперед разлапистую черную ногу с кошмарными когтями и пошел в мою сторону, цокая по стали настила.

Сердце пропускало удары. Я так и не могла решить, что делать: бежать или замереть. Он был слишком близко, а я едва ли смогла бы быть достаточно проворной. С каждым его шажком я теряла время, и вот его клюв уже коснулся моего согнутого колена, потерся о натянутый чулок. В горле пересохло, я с трудом сглотнула, борясь с соблазном отпрянуть. Нужно сидеть и не шевелиться. Я старалась даже не дышать.

Птица отстранилась, удивительно осмысленно посмотрела на меня снизу вверх. Асуран вновь потерся клювом о мое колено, замер, нагнув голову. Перья на шее оттопырились. Он снова едва слышно прорычал, будто о чем-то просил. Я вспомнила, как Нордер-Галь чесал птице затылок, запуская пальцы в черные перья, и как Асуран млел, закатывая глаза. На мгновение показалось, что перилл просит меня сделать то же самое.

Я осторожно отняла руку от лица, медленно опускала. Может, мой жест отпугнет его, но не разозлит? Это было бы лучшим решением. Я неспешно положила руку на бедро и едва не отдернула, когда птица потянулась к пальцам. Но утерпела. Зрачки в лимонной радужке вновь дрогнули, перья на затылке приподнялись. Он открыл глянцевый клюв и потянулся, вываливая розовый округлый язык.

Я зажмурилась, когда острие клюва коснулось кожи. Но это касание было таким осторожным, таким аккуратным. Птица не хотела причинить мне боль, и это было странно. Асуран слабенько прикусил кончик моего пальца, коснулся сухим языком. Отстранился и посмотрел на меня. Вновь вернулся к руке и прикусил. Снова посмотрел и издал уже привычный звук, который теперь напоминал мне просьбу на каком-то неведомом языке. Перилл нагнул голову до самого пола, подставляя шею.

Жест был предельно понятным — он просил ласки. Я осторожно подняла руку, коснулась кончиков перьев, немея от страха. Мне казалось, если это чудовище метнется, то в мгновение ока сможет перекусить палец вместе с костью. Перилл вздрогнул всем телом, напрягся, перья тут же плотно прижались, но через несколько мгновений он будто расслабился и склонил голову еще ниже.

Кажется, в моей копилке странных ощущений прибавилось. Я осторожно перебирала пальцами упругие блестящие перья, слушая звук, похожий на шорох ткани зонта. Кончикам пальцев, погруженным в темно-серый подпушек, стало очень тепло. Перья согревали лучше меха и шерсти. Это ощущение оказалось сродни рисовым зернам, тонким шрамам Нордер-Галя. Казалось, так можно просиживать часами, и не надоест.

Похоже, Асуран полностью разделял мое мнение. Он закрыл глаза, подставлял под мои пальцы нужные места и едва заметно урчал. Как-то особенно, по-птичьи, но я точно понимала, что это урчание удовольствия, как у кошки. Я с удивлением обнаружила, что под богатым густым оперением скрывается тоненькая шея. Попыталась представить, каким он станет, если его общипать. Уменьшится едва ли не в половину, растеряет весь свой грозный вид. Впрочем, сейчас я видела совсем другую птицу.

Я даже улыбнулась, чувствуя, как в груди разливается что-то теплое:

— Так ты любишь ласку?

При звуке моего голоса перилл вздрогнул, напрягся, будто оценивал, исходит ли от меня опасность. Потом шагнул ближе и прижался, потираясь щекой о платье, тянулся за рукой. Поднял ногу и вскарабкался мне на колени, изорвав когтями чулок. Терся щекой о грудь, закатывал глаза. Не знаю, сколько он весил. Пожалуй, не меньше годовалого ребенка. А острые когти лишь усугубляли эту тяжесть. Но я терпела. Если птица решила подружиться — будет полнейшей глупостью все испортить.

Я опустила руку и почесывала ему под клювом. Асуран закатил глаза, запрокинул голову, подставляясь. Едва не падал от наслаждения. Так вцепился когтями, что я увидела проступившую на бедре кровь. Мечтала только о том, чтобы он переступил, но терпела.

Вдруг перилл вздрогнул всем телом, еще сильнее сжал когти, вскинул голову, глядя на дверь. Я повернулась: в проеме стоял Пруст. Белый, как полотно. Лицо вытянулось. Он округлил глаза, не сводя взгляд с птицы. В ужасе посмотрел на меня:

— Не шевелись!

Он осторожно сделал несколько шагов, выставил локоть, проверяя, хорошо ли натянут простеганный китель. Похлопал себя по руке, глядя на птицу:

— Пойдем! Пойдем, Асуран!

Перилл напрягся, пригнулся, не сводя глаз с мальчишки. Грузно оттолкнулся и с пронзительным криком кинулся на Пруста.

Глава 22

Абир-Тан стоял на поросшем пожухлой травой пустыре. Чуть в отдалении желтела кромка осеннего леса. Курил, уткнувшись в зажатый в руке экран легкого дальномера. Сам аппарат с едва различимым жужжанием парил над головой в сером небе. Как огромная жирная пчела. Он всегда любил делать это сам, будто не наигрался в детстве. В нескольких шагах мялись два сержанта из инженерной группы. Они отсалютовали мне, поспешили отойти подальше.

Наконец, заметив меня, Абир-Тан опустил экран, вытянулся, поприветствовал по форме. Склонил голову:

— Мой карнех…

Я сцепил руки за спиной:

— Почему не доложили? Когда причалили?

Абир-Тан повел бровями:

— В четыре тринадцать. Кажется, вы были заняты, мой карнех. — Он многозначительно вытянул губы, а глаза жгли любопытством: — Очень заняты…Уж, я-то знаю…

Я сделал вид, что не понял намека. Не хотел ничего обсуждать. По крайней мере, не сейчас, когда внутри все еще клокотало пережитое этой ночью. Это не для сальных пальцев Абир-Тана. Я рад, что здесь мы были не одни. Сейчас это оказывалось удобно. Впрочем, мы оба все прекрасно понимали и принимали эти формальные правила. Тот случай, когда устав диктует одно, а дружба и уединение — совсем иное. Как мой полковник, Абир-Тан не имел права на такие намеки. На ухмылки тоже. Но я бы едва ли ушел от ответа за закрытыми дверями.

Я вновь посмотрел на дальномер, жужжащий в небе:

— Уже вернулся?

Абир-Тан покачал головой, но даже не скрывал, что раздосадован моим молчанием:

— Только отлетаю. Но мне уже отрапортовали, что все идет по плану — они стягивают силы к Манире, в трех милях от Спикля. По ощущениям — тащат все свое барахло. Осмелели, когда увидели отступление.

Я все же закурил, соблазнившись запахом. Затянулся, глядя на дальномер. Меня тоже всегда забавляла эта штука с маленькими крылышками вдоль плоского корпуса. Будто уменьшенная копия наших крейсеров.

Я посмотрел на Абир-Тана, покачал головой:

— Не стоит их недооценивать. Кажется, мы уже это поняли. У нас большие потери.

Абир-Тан кивнул. Он потерял сорок три человека и три корабля. Мое судно чудом уцелело. Снаряд угодил в боковину, не затронув важные системы. Можно сказать, отделались царапиной, которую быстро залатали.