История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием ч. 2 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 31

- Хорошо, я щедро награжу тебя. Но чтобы никому ни слова. Ни единой живой душе! Даже на исповеди! Поняла!

- Да, королева, - преданно смотрела ей в глаза старая служанка, которая прямо сейчас вспоминала, как она вместе с этой зазнайкой драила полы в покоях Брунгильды. Как же она ненавидела эту счастливую стерву! Своими руками задушила бы! Но на лице служанки читались только преданность и обожание.

- Иди! – слабым голосом сказала Файлевба. – И помни, что я сказала!

Служанка ушла, а королева обдумала услышанное. Ничего хорошего ей эта ситуация не принесла бы. Ее должны были изгнать из дворца, отнять детей. Нет уж! Она слишком любила свою новую жизнь. И даже слюнявые ласки своего муженька готова была терпеть ради этого.

- Матушку позовите, - сказала она своей наперснице, которую прогнала из покоев по настоянию доносчицы. – И, побыстрее! Скажи ей, что дело не терпит отлагательства.

Брунгильда пришла быстро, и на лице ее читался гнев. Мало того, что эта девка родила королю мертвого сына, так еще и к себе зовет, словно она ей ровня. Впрочем, смертельная бледность невестки, потерявшей много крови в родах, немного успокоила ее. А ее испуганный вид и вовсе заставил забыть о гневе.

- Все вон! – негромко сказала Брунгильда, которая поняла все без слов. Что-то очень серьезное случилось, иначе невестка не осмелилась бы на такую неслыханную дерзость.

- Нас, матушка, из дворца изгнать хотят, чтобы самим при муже моем править. А ежели противиться будет, то эти люди колдовством его изведут, а сами регентами станут, как Гогон в свое время.

- Кто? - вопрос Брунгильды напоминал удар бича.

- Суннегизил, Галломагн, Дроктульф и Септимина, - ответила Файлевба.

- Вот как? – задумалась Брунгильда, в голове которой сопоставилось сразу несколько фактов. – Так вот как она вдовушкой стала. А я еще удивлялась, что она такая веселая ходит. Словно курятины объелась. Что ж, дочка, спасибо. Век не забуду. Отдыхай пока. Я сама разберусь с этим делом.

Через несколько часов, когда король прискакал со свитой к дворцу, его ждало зрелище, от которого забурлила юная кровь. Раздетые донага кормилица и воспитатель его детей были подвешены за руки к столбам, а палач раздувал жаровню, деловито перебирая стальные пруты и клещи. Его помощник вымачивал в воде кожаные бичи и сейчас проверял инвентарь, осматривая плетения тонкой кожи.

- Матушка, что тут происходит? – изумился он, с интересом разглядывая крупное, пышущее здоровьем и силой тело Септимины. Она выкормила двух его сыновей и должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы ее взяли на пытку.

- А вот сам сейчас и узнаешь, - спокойно сказала Брунгильда, сидевшая в кресле поодаль. Она терпеть не могла подобных зрелищ, ну так и заговоров против нее давно не устраивали. Года три уже как спокойно жила. Нельзя такого рода вещи на самотек пускать. – Начинайте!

Длинные кожаные бичи засвистели, а по ушам ударил пронзительный визг кормилицы. Палачи остановились, но заговорщики молчали.

- Чего стоим? – разъярился король. – Может, вы их гладить еще будете?

Те поняли намек верно, и тот, что сек кормилицу, закрутил бич хитрым финтом и ударил ее немного сверху. Длинный лоскут кожи повис на ее спине, а женщина потеряла сознание от невыносимой боли. На нее вылили ведро колодезной воды.

- Это я убила мужа, - прорыдала она. – Колдовством извела.

- Да плевать на твоего мужа, глупая баба, - сказал ей Ромульф, дворцовый граф Брунгильды. Он уже упустил Галломагна и Суннегизила, и они укрылись в церкви. Граф был в ярости. – Про заговор рассказывай, сука!

Поскольку та молчала, удары посыпались с удвоенной силой, и вскоре спины обоих представляли собой мясо, кое-где прикрытое обрывками кожи. Первой сломалась Септимина, и признания полились из нее потоком.

- Зачем ты в это ввязалась? – брезгливо спросил ее Ромульф. – Чего тебе не хватало, дура?

- Я люблю его, - прошептала кормилица прежде, чем потерять сознание.

- Убить всех! – лицо короля перекосило от гнева.

- Нельзя, сын, - сожалеющее ответила королева. – Эти двое для нас не опасны, а Галломагн и Суннегизил дядюшке твоему служат.Мы не можем убить тех, кого из церкви вывели, грех это великий.

- А то сам дядя такого никогда не делал! – кипел девятнадцатилетний король. – Я слышал, как он человека посылал, чтобы своего врага прямо в церкви убить.

- Да конечно, он это делал, - поморщилась королева. – Но нам с ним ссориться не с руки. Лучше конфискуем их владения и золото. Нищие для нас не опасны.

- Ну, хорошо, - подумав, сказал король. – А с этими что делать?

- Да что хочешь, - пожала плечами королева, которая уже уходила в свои покои. – Накажи, как считаешь нужным.

- Как считаю нужным? – произнес Хильдеберт, раздувая ноздри, в которые бил запах крови. – Ты! – он ткнул рукой в Дроктульфа. – Остричь, отрезать уши, и пусть рабом на винограднике трудится. Я его помиловал, зато солнце не помилует, - захихикал король.

- Теперь ты! – обратился он к кормилице, которая смотрела на него мутными от боли глазами. – Вот ведь здоровая какая! Не каждый воин с такой справится. Лицо раскаленным железом сжечь, и на мельницу, жернов вращать. Пусть вместо осла работает!

И король, довольный своим остроумием, пошел во дворец. У него разыгрался нешуточный аппетит.

***

И вновь год 6100 от Сотворения Мира (592 от Р.Х.). Отён. Бургундия.

- Да, многие бы хотели меня убить и при моих детях править, - задумчиво произнес Хильдеберт, вспомнив ту историю. – Плевать на эту Нейстрию! Пусть в сидят в своих лесах. Париж все равно мой!

Место, где была назначена встреча с бургундской знатью, Брунгильда выбрала не случайно. Город стоял на границе двух стран, здесь был преданный ей епископ Сиагрий, и именно тут старый король Хлотарь с братом Хильдебертом I разбили бургундского короля Годомара. Выбор был крайне символичным, и собравшиеся аристократы покойного Гунтрамна понимали это не хуже ее. Задачей Брунгильды было поставить себе на службу образованную знать южных земель. По крайней мере, референдарий Бургундского королевства Асклепиодот был одним из самых ученых людей своего времени, уступая, пожалуй, лишь папе Григорию и епископу Пуатье Венанцию(3).

- Король! Королева! – знатнейшие люди южных земель поклонились Хильдеберту и его матери, и смотрели на них выжидательно.

- Приветствуем вас, храбрейшие мужи! – королева источала любезность. – Прошу вас к столу!

Знать, оживленно переговариваясь, повалила в покои епископа, где был приготовлен богатый пир. Разделить хлеб – знак мира для каждого германца. Начало было положено. Длинный зал, в котором стоял изрезанный ножами стол, отапливался очагом, дым от которого уходил под потолок. Копоть оседала клочьями на балках, державших покатую крышу, крытую черепицей. Деревянные стены, обмазанные глиной, были затянуты цветными тканями, а вдоль них стояли разодетые слуги, держа в руках серебряные кувшины с вином. Серебряной же была посуда на столах.

Угощение было богатым. Хлеба и каши, дичь и жареные куры, свинина и рыба. Стол ломился от еды, а герцоги и графы кромсали поясными кинжалами куски мяса, окуная грязные руки в поднесенные слугами чаши, а то и просто вытирая их об лавку. Шум веселья нарастал с каждым выпитым кубком. Римляне ели медленно и с достоинством, мало напоминая варваров, жадно тянущих жирные руки к выпивке. У Гунтрамна были богатейшие погреба, а Бургундия всегда славилась отменными винами. Хотя, и выбора особого не было. Особенно сейчас, когда из разоренной дотла Италии уже много лет как ничего не привозили. Только Марсель и Арль получали морем товары из далекой Империи, о чем не преминул напомнить сидящий тут же патриций Прованса Эгила. Ему вторил Динамий, управлявший Австразийской частью этой провинции. Он был верным человеком Брунгильды, и рассчитывал на ее благодарность.

В зал внесли огромный сундук, откуда под одобрительные возгласы король стал доставать драгоценные подарки, и вручать их присутствующим. Для каждого он нашел свои особенные слова, подвиги каждого он знал и помнил. Рядом сидела Брунгильда, скромно потупив глаза, но ни для кого не было секретом, что именно она разучивала с сыном все это действо, словно он был актером давно забытого здесь театра.