Патрициана. Книга третья (СИ) - Птица Регина - Страница 6

Тогда нас погрузили в Тере-инта — небольшую летающую крепость. Четыре часа мы сидели в тёмном подвале, набитом как бочка селёдкой, а потом нас начали по одному выталкивать из узких дверей. На свободу.

Свободой были горящие Помпеи.

Тогда я не знал, зачем мы атакуем город. Всё, что нам следовало знать — мы сражаемся за родину. И меня это устраивало. Старейшина, стоявший у двери, произносил короткую молитву. Затем несильно бил мальчишку, стоящего рядом, между лопаток, и тот — как правило с негромким визгом — уходил вниз.

Древняя развитая цивилизация крылатых. Мне так сказали. И этого было достаточно для меня.

Древняя развитая цивилизация не придумала ничего лучше, чем бросать в пламя пожара детей. Конечно, ведь дети не успели понять, что убивать нельзя.

Когда пришла моя очередь, я внимательно вслушался в слова, которые до того казались мне молитвой:

— Служи крылатым до последнего вдоха, — сказал наставник, — и старайся до последнего вдоха служить.

Я не вскрикнул. Опалённая огнём земля стремительно приближалась. Крылья раскрылись сами собой в моём первом настоящем полёте.

Воздушные вихри кружились, поддерживая перья. Это было счастье. Потом ноги ударились о камень мостовой, и сразу же я почувствовал, как чьё-то тяжёлое тело несётся ко мне.

Лёгкое движение пальцев — раскрывается саркар. Я бил, не осознавая ударов. Они так прочно въелись в мою кровь…

За первым последовал второй, а за вторым — третий. Я чувствовал, как огонь опаляет мои крылья, и убрал их — так же инстинктивно, как и убивал врагов.

Этот инстинкт оставлял мне место для размышлений. Тело двигалось само, и разум был свободен.

Я стал вглядываться в лица тех, кто падал мёртвыми у моих ног. Их искажала злоба, и мне не было их жаль.

Пришла короткая мысль — почему крылатые хранят табу на убийство? Не то чтобы оно доставляло мне радость… но это было легко. Удар, кровь на виске — и врага больше нет.

Я смотрел на свои пальцы, сжимающие саркар. Легко. В таких тонких пальцах, в их единственном движении — конец чьей-то жизни.

Когда противники кончились, я оглядел место, где оказался. Я стоял на мосту. Вода по обе стороны от меня пылала. Пылали дома на побережье, над которым зависло багровое солнце. Пылала даже мостовая, уходящая вдаль. Оттуда, кажется, с востока, приходили солдаты энтари.

Я оправил доспех и двинулся туда.

***

Если ты видела войну, Велена, то мне не нужно её описывать. Если же ты никогда не была там, то мне не хватит слов, чтобы всё описать.

Главное, что удивило тогда меня, бесклювого юнца — это оказалось легко. И это позволяло не думать.

Мы проигрывали, отступали - но только за тем, чтобы вернуться снова.

Шесть раз крепости зависали над городом и нас раз за разом бросали в атаки.

Никакого адреналина. Никакой ярости. Никакой ненависти. Я видел всё так же чётко, как теперь, только руки мои двигались и отнимали жизни.

Никаких угрызений совести. Никаких сомнений. Вы были не-крылатые и вам следовало умереть.

***

Этот бой мы проиграли.

В этом городе погибло больше крылатых и больше энтари, чем в любом другом городе обеих империй.

Я пережил все оставшиеся сражения. К концу последнего боя в моём выводке всё ещё был жив и свободен я один. Были и другие - но их я не знал.

Где-то в пятом бою я понял, что энтари узнают меня в лицо. Я и сам узнавал некоторых. Таких же бестолково бессмертных, из раза в раз приходивших умирать и не умеющих сделать это правильно.

В седьмом бою я впервые услышал имя, которым позже меня называли не раз — волколак.

Почему? Я не знаю.

Из раза в раз кровь и смерть доставляли мне всё больше радости. Однажды, наблюдая, как падает на землю тело энтари, напавшего на меня, я протяжно завыл, глядя на налитую кровью полную луну.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Энтари, бежавший ко мне, отшатнулся и бросился прочь, а я рассмеялся. И когда следующий кинулся на меня, я снова завыл. Я увидел, как ужас охватывает его лицо — но этому я не позволил уйти. Я бросился к нему. Почувствовал, как что-то тяжёлое бьёт меня по руке — саркар отлетел в сторону, я чётко осознал, что мне нечем его убить, а если я промедлю — то умру сам. Решение было простым. Я наклонился к его шее и рванул артерию на себя — зубами.

Вкус крови отвратителен. Но каким сладким был ужас на его лице…

Тебе нравится причинять боль, Велена. Что ж, ты должна меня понять. Слишком много времени, чтобы думать. Слишком скучно и просто, чтобы бояться.

Я полюбил смерть. Не ту смерть, которая обрывает чью-то жизнь. Нет. Я полюбил её тень, ужас на их лицах.

Меня забавлял этот страх. Я играл. Развлекался, пугая их.

Мне было всё равно, как я нанесу последний удар, но я стал искать способы, которые им казались нечеловеческими.

Но, что бы я ни делал, это уже не имело значения. Я понял это довольно скоро, когда мы проиграли свой девятый бой.

Нас оставалось семеро - из шести выводков, брошенных на город - и я знал, что на много миль вокруг нет больше катар-талах, кроме нас.

Последний из приказов, что мы получили, был — не отступать. Мы должны были добраться до вулкана и сбросить в него огненные снаряды, чтобы прорвать земную кору. Но мы собрались вместе и приняли другое решение.

Моя жизнь ничего не стоила для меня уже тогда. Я мог бы умереть и там. Но мы решили, и если бы хоть один из нас отступил, погибли бы все. И я решил им помочь.

Ты понимаешь, Велена, как глупо было, когда вы сказали, что Вайне видит во мне что-то, чему хочет подражать? Я никогда не умел созидать. Я был лишь убийцей, пленником, а затем рабом. Во мне никогда не было и не могло быть доброты. Я лишь делал то, что казалось более верным.

Итак, мы решили бежать.

Как ты поняла, это было не трудно. Не знаю, сколько нас выжило, но в ту же полночь я стоял на перекрестке дорог, одна из которых вела в Фивы. Я выбрал её. Мне было не важно, куда идти.

Полагаю, ты знаешь историю Фив.

Должно быть, один - или несколько из нас - не сдержали слова. Потому что вскоре я узнал, что вулкан над Помпеями всё же заговорил.

***

Велена сидела неподвижно, рассматривая усталое лицо крылатого. Глаза его затуманились, он был далеко отсюда. Губы истончились до предела и сжались в тонкую линию.

— Да, я знаю историю Фив, — сказала Велена медленно. — Ты не удивил меня.

— Они не ждали нападения. Это был мирный город.

— Шла война, — Велена замешкалась, решая, стоит ли продолжать, — не ты один убивал невиновных.

Норен вздохнул, потянул руки, высвобождаясь из хватки энтари, и потёр глаза. Он хотел спать. Но ещё больше он хотел говорить, пока Велена слушала его.

— И Фивы были доменом Флавиев…

— Фивы и ещё четыре мёртвых города.

Норен молча кивнул. Он прикрыл глаза, раздумывая как продолжить.

— Флавии сильный и многочисленный род. Они похожи на осьминога, сжимающего в щупальцах континент. На месте отрубленной конечности вырастает две, на месте отрубленной головы — новая: грязнее и отвратительнее старой.

— Они пустили по следу Гончих.

— Верно.

Он снова замолчал.

— Начиналась осень третьего года моих скитаний, когда я понял, что ловушка захлопнулась. Это было в предгорьях Карпат. Путь вперед преграждали горы. Путь назад отсекли преследователи.

— Как они схватили тебя?

Норен пожал плечами.

— Ну, это довольно забавно. Они представились гонцами талах-ар. Двенадцать крылатых в одеждах энтари. Тебе, наверно, трудно представить, как можно было так обмануться… но…

Он замолчал. Сплетя пальцы в замок, разглядывал пожелтевшие костяшки. Велена чувствовала, как сомнения одолевают убийцу. Норен не привык признавать слабости, но что-то внутри него рвалось наружу, и только сам он мог решить — выпустить это или навеки сковать контролем.

— Ведь я никогда не жил с людьми. — Он медленно поднял глаза на Велену. Голос его стал неожиданно высоким и каким-то совсем юношеским, — меня научили убивать, но интриги, ложь, политика… ничего этого я не знал, — горькая улыбка заиграла на его губах, приподняв правый их уголок чуть вверх. — Я впервые увидел праздники, дружеские вечера, азартные игры… когда попал к тебе. Но я хотел говорить не об этом.