Раздразнить дракона. Интервью для Мэри Сью - Мамаева Надежда - Страница 6

Руки потянулись к рюкзачку, в котором лежал диктофон. Мне бы подумать: ведь электронный трудяга мог и не пережить купание, во время которого я сама чуть не сдохла. Но вопреки всему водонепроницаемый китайский чехол оказался действительно водонепроницаемым.

Пальцы нащупали кнопку, мигнул красный огонек: запись пошла.

Мертвая гостья наоборот – тут же умолкла. То ли ее смутила моя просьба, то ли результат работы гения инженерной мысли, что сейчас исправно записывал звуки тишины.

– Простите, а можно поподробнее, чем вы пожертвовали, кому и при чем здесь я?

Как оказалось, умершие – натуры тонкие и с ограниченной функцией памяти. Сразу несколько вопросов им задавать нельзя, иначе зависают почище интернет-эксплорера, в котором сразу открыли двадцать окон.

Пока я постигала азы некромантии, в частности, училась общаться со свежевоскресшими трупами, удалось выяснить, что эта кнесса в обмен на последние часы своей жизни (или как здесь принято отмерять время – веретена) и крохи собственной магии решила-таки выполнить возложенную на нее отцом миссию. То бишь передать эту долбаную печать адресату. Но поскольку сама умирающая по понятным причинам этого сделать не могла, провидение послало ей того, кто оказался рядом.

На мое осторожное замечание, что не так близко я была от этой кнессы (другой мир как-никак), умершая обронила, что, значит, я очень хотела жить и ее зов совпал с моим желанием. К тому же мертвые легко проходят между мирами, в отличие от живых…

В общем, кто ближе и роднее всего полутрупу? Правильно – второй такой же полутруп. Только в моем случае «подлежащий восстановлению»: ран, оторванной головы или тройной дозы яда у меня не было, а посему вернуть к жизни мою персону можно было, всего лишь вытолкнув из водной круговерти. А там, как говорится, если сильно хочешь жить, сама справишься. Другого объяснения всему этому я просто не нашла.

Но вот если в первой части нашей милой беседы, которую периодически перекрывали громовые раскаты, все было понятно, то вопрос касательно самой печати и ее «доставки»… Змея на моей шее являлась грузом архиценным, но почему-то шла исключительно в комплекте с носителем.

Я уже навострилась задать очередной вопрос, когда блеснула молния. Совсем близко.

Мертвая посмотрела на небо и, обронив: «Мое время вышло», – сделала шаг назад. В этот миг новая молния, вылетевшая из тучи словно арбалетный болт, ударила ровно в то место, где стояла неупокоенная.

Яркая вспышка, от которой кровь застыла в жилах. Оглушительный треск, раздирающий барабанные перепонки. Но даже сквозь него я не услышала, ощутила последние слова кнессы: «Не выполнишь зарока – умрешь и телом, и душою. Станешь небытием».

За молнией, поразившей пришлую, сразу ливанул дождь. Капли не разменивались на морось. Они били тяжело, стеной. А я сидела на дереве и боялась пошевелиться. В мозгу все звучали последние слова кнессы.

Дождь барабанил по листьям раскидистого дуба. Молния сверкала теперь где-то вдалеке, уже не такая яростная – словно спустившая пар склочная баба, что отгавкивается по привычке, когда пыл свары уже прошел, но поднятая пыль еще не улеглась.

«Вроде бы при грозе надо прятаться в кустах, а никак не на деревьях», – мелькнула мысль. Мелькнула и пропала. В отличие от холодного ручейка, что тек аккурат мне за шиворот.

Крона укрыла шатром, но этот тонкий, с иголку, ручеек не иначе как по стечению обстоятельств избрал местом десантирования именно мою злополучную шею. Наверное, исключительно ему стоило быть благодарной за то, что я окончательно не впала в прострацию от всего пережитого и увиденного за сегодня. Палец сам собою нажал кнопку остановки записи на диктофоне. Медленно, словно это был непосильный труд, убрала самописец в рюкзачок. А мысли были об ином.

До мозга наконец-то начало доходить – он не только понимал, но осознавал и принимал: я в другом мире. Другом, мать родная! Или отец? О местном пантеоне я ровным счетом ничего не знала, поэтому предпочла мыслить привычными категориями.

Сказать, что я была ошеломлена – значит, не сказать ровным счетом ничего. Еще сегодня утром сетовала на несправедливость жизни? Три раза «ха»! Но отчего я такая везучая? Вроде бы мои полушария защищены черепом, а не штанами, так отчего у меня в жизни все через заднее место?

Теперь подозреваю, что именно время земной жизни стану вспоминать как самое счастливое и беззаботное. Лика Южная, что так любила загребать жар чужими руками, главгад, самоутверждавшийся за счет унижения сотрудников, да даже собственная мать, которая скинула меня, как мусор с совка, едва я поступила в университет… Хотя она и до этого не сильно обо мне пеклась. И дело вовсе не в том, что я лишь одна из пяти ее детей. Моя мать вообще не особо переживала по поводу своего «выводка», считала, что это – забота ее очередного мужа. На моей памяти таковых было три. А уж «хахалей» (как точно характеризовал список любовников моей родительницы конклав околоподъездных бабулек-сплетниц) у маман водилось без счету. Но что больше всего меня поражало – мужья терпели любые загулы родительницы и разводилась все три раза именно мать.

Несмотря на то что моя жизнь была отнюдь не золотой, она меня устраивала. Я была уверена, что не останусь голодной и не сдохну в обшарпанном подъезде хотя бы потому, что все свое детство и отчаянные школьные годы провела далеко не в тепличных условиях. В тринадцать лет я уже освоила десяток законных способов зарабатывать деньги на кусок хлеба и три десятка – относительно законных. Я мыла стекла и сливала бензин из баков машин – бабушкиных ровесниц, могла шпилькой открыть почтовый ящик, убедить в крайней, буквально жизненной необходимости абсолютно бесполезной вещи случайную тетку на рынке и даже продать ей эту фигню. В общем, как и любой подросток, я хотела денег. Вот только, в отличие от большинства сверстников, не для походов в кино.

Может, я в конце концов связалась бы накрепко с уличной шпаной и наплевала на школу, но тут при очередном разводе моей матери объявилась тетка. Эта сухопарая чопорная старуха из пятерых детей отчего-то решила облагодетельствовать именно меня. Хотя я точно не могла быть ее кровной племянницей, поскольку ее брат удочерил меня, когда я уже радовала мир дырками от молочных зубов.

Но, несмотря на это, после развода родительницы с отчимом Эльза Марковна забрала у матери меня, вазу, лично подаренную ею на свадьбу брата с «этой распутной женщиной» и долг по кредиту своего великовозрастного кровника. К слову, самого братишку она даже не пожалела и не поздравила с «кончиной» его брака, с усмешкой заявив: «Не плачься, я предупреждала, что из вашего супружества ничего путного не выйдет».

Мне на тот момент едва стукнуло пятнадцать.

Тетка оказалась, мягко говоря, эксцентричной, но чего у нее было не отнять – это железной воли. Впрочем, у меня тоже. Но Эльза Марковна все же победила и умудрилась наставить меня на путь истинный. Я окончила школу без золотой медали (скорее уж хорошо, что по некоторым предметам в аттестате не стояло двоек), но зато профильные дисциплины, как свидетельница ЕГЭовы, оттяпала у тестовой системы на высокий балл. Настолько высокий, что поступила в университет на бесплатное отделение. Жаль только, что тетя этого уже не узнала. Она отбыла в мир иной аккурат накануне экзаменов.

К матери я вернулась ровно на месяц, да и то – не в силу душевного порыва, а по велению законодательства. А потом мне исполнилось восемнадцать. Спустя четыре недели началась моя новая студенческая жизнь.

…Я сидела, прислонившись к дубу, и молчала. По щекам текли беззвучные слезы. Я перебирала свою прежнюю жизнь, как четки, и осознавала, что сегодняшний день отрезал меня от нее. Самым дорогим в этом отсеченном куске были воспоминания об Эльзе.

Рассвет встретила, не сомкнув глаз. Сначала запели соловьи, потом отчаянно закрякала утка, а когда зачирикали воробьи, лес стрелами пронзили утренние лучи.

Комариные тучи, поредевшие от тяжелых капель, лениво висели в воздухе.