Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 (СИ) - Токсик Саша - Страница 24

И версия с "выставкой" сляпана именно на административных высотах с высокомерной небрежностью к простым смертным. Мол, для этих дебилов и так сойдет. Любую начальственную чушь "низы" должны глотать весело и с песней.

Вот только нахрена неведомым "верхам" сдался Алик Ветров и его фото "комсомолки"? Кто-то из партийных бонз воспылал порочной страстью к юному телу Лиходеевой? Мечтает обладать её образом безраздельно? Чушь какая!

Играть дальше не имеет смысла. Изображаю радость и выкладываю перед Комаровым бухточку плёнки, завёрнутую в тетрадный листик. "Комсомолка", написано на ней крупными печатными буквами. Чтобы не перепутали.

— Вы только про выставку сообщите, Павел Викентич…

Лицо Комарова приобретает чуть брезгливое выражение. Он смахивает плёнку в ящик стола и теряет ко мне интерес.

— Тебе всё сообщат в нужное время, — инструктор берёт из стопки папку и демонстративно перебирает лежащие в ней бумажки, — Ты спешил куда-то, Ветров? Можешь быть свободен.

Выхожу из райкома с чувством досады. Вроде — сделал всё так, как собирался. Но брезгливая улыбочка Комарова въедается в память. Словно вляпался во что-то мерзкое и теперь не могу оттереть это с подошвы.

Бесконечно бегать от инструктора райкома бессмысленно. У Комарова достаточно рычагов давления. Деньги на аппаратуру, которые проходят через него. Подосинкина, которую кидает из одной эмоции в другую.

Даже мама искренне не поймёт, как можно что-то не отдать, если партия в лице ответственного товарища просит. Тут положено в таком случае жизнь отдать. Не то, что какие-то негативы.

Все эти обстоятельства я учитываю. Теперь всё зависит от того, где всплывёт плёнка. То, что она проявит себя, я не сомневаюсь. Остаётся ждать. И всё же…

Всё же ухмылочку с физиономии Комарова хочется стереть. У меня по этому поводу есть одна идея. Настолько жуткая и бесчеловечная, что сам её боюсь. От этой мысли на сердце теплеет, и за мопедом к Женьке я иду почти в хорошем настроении.

Женьку я нахожу в растрёпанном состоянии. Предполагаю худшее.

— Отказалась ехать?

— Кто? — он хлопает светлыми ресницами.

— Юлька же.

— Я и не спрашивал пока.

— Так чего страдаешь?

Мой друг шекспировски трагичен.

— Завалю, — говорит он, — Я совершенно точно завалю английский. Это факт.

— С чего ты взял? — пытаюсь вдохнуть в него уверенность.

Я уже понимаю, что нарочно никого на экзаменах не валят. Учителям наши плохие отметки нужны ещё меньше, чем нам самим. Того, чтобы откровенно "тянули за уши", я не замечаю. При этом могут помочь наводящим вопросом или закрыть глаза на неточность.

Нескольких, включая Лиходееву, откровенно не любят. Им дают возможность барахтаться и глядят, как те выплывут сами. Но Женька, вроде твердый хорошист. На хорошем счету.

— Ничего не помогает, — шепчет он, — чем больше учу, тем меньше помню.

И он вываливает на меня историю своих сложных отношений с английским языком. Алик, безусловно, и так её знает, а я вникаю на ходу.

Проклятый инглиш никак не давался прямым и практичным мозгам Женьки Ковалёва , "грустная " собака у него неизменно превращалась в "голубую", "лондонский смог" в курильщика, а что Женька делал со словом "важный", заставляло рыжую англичанку краснеть и хватать ртом воздух, словно рыбу на суше.

Когда Ковалёва вызывали к доске, класс замирал в ожидании шоу. Женька мужественно позорился. Училка прикрывала лицо ладонью и натягивала "четыре" за старание. Экзамен мог стать моментом истины

Я сочувственно киваю, сжимая губы, чтобы не заржать, хотя весёлого было мало. Друга надо спасать.

— Ты что раньше не сказал?

— А то ты не знаешь? — резонно отвечает он. — Да и что ты сделаешь? По физике я б тебя спросил, но там я и сам справился. А в инглише ты сам звёзд с неба не хватаешь.

— Прорвёмся, Жендос, — решаю, — вот вместе и позанимаемся вечером. На съёмку скатаюсь, и засядем. Я систему одну знаю. В журнале вычитал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— В "Советском фото"? — приятель глядит хитро.

— Почему там? — удивляюсь, — в другом журнале.

— Алик, тебя, случайно, током в последнее время не било? — спрашивает он вдруг.

— С чего это?

— Мне бабка рассказывала, — он принимает загадочный вид, — в Перми одного мужика молнией шибануло, так он, когда очнулся — по-китайски заговорил! Русский при этом забыл начисто! А ещё один в Казани чуть не утонул. Когда откачали, оказалось, он на скрипке играть умеет и в шахматы гроссмейстеров обыгрывает.

— А как он узнал? — спрашиваю.

— Что?

— Ну, про скрипку?

— Не знаю, — Женёк морщит лоб, — может, захотелось. Ощутил непреодолимую тягу. "Несите мне скрипку", — говорит, — "счас я сбацаю вам".

— А я тут при чём? — делаю вид, что не врубаюсь, хотя свои подозрения приятель высказывает прямо.

— Так тебя раньше даже в футбик погонять фиг вытащишь, — подтверждает он, —Лиходеева тобой вертела как хотела, а ты как телёнок за ней бегал. А теперь… Нет, ты не думай, что бы не случилось, мне нравится!

Он расплывается в улыбке, видимо, вспоминая вчерашний день. За несколько дней наша жизнь действительно поменялась. Появился мопед, пускай не свой, зато в полном распоряжении, что для семнадцатилетних пацанов —невиданная роскошь. В карманах завелись деньги. Мы проводим время с девушками, а не подглядываем за ними из за кустов. Я, так вообще, получил серьёзную "взрослую" работу, и начал мутить с Жендосом первый "бизнес", хотя такого слова в этом времени еще не существует.

— Ты куда поступать собрался? — спохватываюсь.

— В Рязанское десантное, — хвастается Женёк, — боюсь только по росту не пройти, а так во все нормативы укладываюсь.

Меня вдруг накрывает воспоминанием из другой жизни. Странная, прыгающая походка дяди Жени, друга отца. Вместо правой ноги у него протез. Странное для ребёнка, царапающее слово "Кандагар", которое должно всё объяснять.

Нет, Женька. Не надо тебе в Рязанское десантное.

— Глянь, и это забыл. — Женька глядит на меня с любопытством. — Бабка также рассказывала. Что знал, не помнит, зато на китайском шпарит, как по писаному.

Знаешь, Жендос, било меня током, — говорю, — давно было, вот и не вспомнил. Прям в тот день, когда мы у школы фотографировались. Полез выключатель чинить, тут меня и шарахнуло. Даже сознание на минуту потерял.

Женька смотрит на меня, как на крокодила в зоопарке. Вроде и интересно, и страшновато.

— Тогда всё и началось, — от волнения, он переходит на шёпот, — ты тогда Лидку при всех отбрил. Я уж думал тогда, приснилось мне.

Я то думал, что самое странное в моём поведении — увлечение фото. Оказывается, пагубная страсть к Лидке была сильнее.

— Ты только не сдавай меня, — прошу, —А то меня в поликлинику заберут. Для опытов.

— Могила! —заверяет Жендос. — а оно как вообще?

— Само вспоминается, — говорю, — как будто всю жизнь знаю как надо. А откуда знаю, не помню.

— Ну ты, Алик, фенОмен, — Женька тычет меня пальцем, проверяя материальность моей сущности.

— Мы договорились… — хмурюсь.

— Могила! — он картинно застёгивает рот на замок — Так что, поможешь с инглишем?

— Я же сам предложил!

— Тогда до вечера!

Лицо Женьки светлеет. Его вера в мои силы теперь безгранична.

Анна-Ванна наш отряд

Хочет видеть поросят!

Рыльца пятачками

Хвостики крючками.

Старый детский стишок крутится в голове, пока я, оседлав железного коня, качу в редакцию за Ташей. Та уже ждёт меня на крыльце. Короткая причёска всклокочена. Хипповская сумка-торба через плечо. Джинсы обтягивают острые коленки.

По пути она тесно прижимается ко мне, обхватив за талию, но я списываю это на волнение от поездки. Поймав кураж, я лихачу. Мопед подпрыгивает на ухабах и жёстко приземляется. Таша взвизгивает, впиваясь в меня коленями.