Свет в окошке. Земные пути. Колодезь - Логинов Святослав - Страница 1

Святослав Логинов

Свет в окошке; Земные пути; Колодезь (сборник)

© Святослав Логинов, 1997, 1999, 2002, 2023

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука®

Свет в окошке

Шаг и ещё шаг… так шагаешь, как на прогулке, и палочка нужна больше для порядка, словно стек для лондонского денди. И ещё шаг… а бок почти не болит, так, понаивает слегка.

Хороший и тёплый вечер начала сентября. Самое любимое время года. Народ на улице гуляет, и я гуляю, а вовсе никуда не ухожу. Я же пешком иду, шаг за шажком, никуда не торопясь. В самом деле, куда мне торопиться? Туда опоздавших не бывает.

А идти-то далеко – часа три хорошего хода. Жаль, что ход у меня теперь нехороший, боюсь, что и вовсе не дойду. Ну, тогда таксомотор остановлю или частника, их сейчас много калымит… Что за слово исламское – калым? Неужто все эти шоферюги собираются жениться на восточных красавицах и копят на выводное? Половина давно женаты, а всё равно калымят. Зато с такси проблем больше нет, только подними руку – любая легковушка остановится – «тебе куда, отец?». Куда, куда… на кудыкину гору. А не знаешь дороги – вези прямо в морг.

Шаг и ещё шаг… и ещё длинный мучительный шаг. Боль ввинтилась в правый бок, прошлась по рёбрам, отдала в руку. И сразу понадобилась палка, а то ослабевшие ноги не удержали бы его, и осел бы Илья Ильич прямо посреди тротуара. Осёл осел… нечего было дураку выпендриваться… вздумал удаль показывать – перед кем? Ну ничего, главное до скамейки добраться, а там отсижусь.

Шаг и ещё шаг… Вот и скамейка. А боль, как назло, утихомирилась и вновь безмятежно понаивает в правом боку.

Сел.

Немного отдышаться, и можно дальше ковылять. Только сначала – отдышаться…

Навстречу пешеход – тоже ходок хоть куда. Ноги враскорячку и при каждом шаге норовят подогнуться. Не понять – он свою коляску катит, или она его тянет за собой. Но друг без друга они двигаться явно не смогли бы. Гордая мама вышагивает позади, любуется самостоятельным сыном. Сколько же тебе времечка, коллега? Годик уже стукнул или ещё покуда нет? Но ходим мы с тобой на равных, только у тебя всё впереди, а у меня уже за плечами.

Малыш замер, приоткрыв рот с единственным проклюнувшимся зубом, уставился на лицо Ильи Ильича. Вот уж есть чему удивляться – сидит дедушка, весь серый, в морщинах… руки трясутся. На такого и взглянуть страшно. Кощей Бессмертный, вот он кто… А вернее – смертный Кощей.

Через силу и сквозь всколыхнувшуюся боль Илья Ильич выдавил улыбку. И мальчишка немедленно засиял в ответ своим зубом, заулыбался, как умеют улыбаться только младенцы, лишь недавно начавшие осваивать это непростое искусство. От усердия его даже качнуло, и коляска немедля поехала вперёд, увлекая косолапого водителя. Переступая широко и развалисто, он всё же обернулся и на прощание одарил Илью Ильича новой восторженной улыбкой. Мама прошествовала следом, не покосив и взглядом в сторону сидящего старика.

Сейчас отдышусь и пойду дальше.

Какое пойду – пошаркаю. Вон, на асфальте буквы – каждая вдвое против моего шага, аэрозольным баллончиком нарисованы. Весь город перемазали, сволочи. Раньше бы за такое мигом в кутузку загремели, художники, раздрабадан их так… Что там написано-то?

«Анюта, любимая, спасибо!»

Господи, да ведь я напротив роддома сижу, это какой-то счастливый папаша расстарался аршинными буквами! Тогда, конечно, такое по-человечески понимать нужно. Вон ещё один куролесит под окнами, ишь как выкаблучивает… и в руке – сотовый телефон. Это он что, серенаду никак по телефону поёт? И верно, поёт. А жена небось у окошка стоит, тоже с телефоном, слушает и вниз смотрит, как суженый на радостях джигу выплясывает. Или что они сейчас пляшут – ламбаду, что ли?

А вообще – странный народ. Им теперь карманный телефон весь мир заменяет. Я, помню, когда Илюшка родился, на третий этаж по водосточной трубе полез. Милиция снимала. А тоже, в отделение не забрали, люди и тогда с понятием были.

Вот оно как вышло, с Илюшкой-то. Я Илья Ильич, и он Илья Ильич. И все в роду, как говорил отец, тоже Ильи Ильичи… были. Не вернулся самый младший Илья из далёкой африканской страны Анголы. Чуть не тридцать лет уже, а вспоминается каждый день. «Родина не забудет вашего сына» – так, что ли, говорил военкоматский майор, в тот недобрый день. И верно, не забыла. Пенсию платят не только свою, но и за потерю кормильца. А потерю единственного сына – чем возместить? Сказали – несчастный случай, с кем не бывает, мог и у самого дома под машину угодить. О том, что в Анголе идёт война, в ту пору люди если и знали, то лишь из вражеских голосов, и потому беда приходила в дома особенно нежданно.

Встал со скамейки, качнулся к краю тротуара, поднял руку. Машина, как и предвидел, немедля остановилась. Это мордоворота ещё не всякий посадит, некоторые боятся, а старика – почему не подкинуть?

– Куда, отец?

– В Лахту.

Присвистнул, оглядел костюм, сшитый четверть века назад.

– Далековато… За сороковник довезу.

Надо же, по-божески… Туда не меньше полтины должно быть.

Поехали.

Жигулёнок вывернул на Приморский проспект, слева за лентой Большой Невки желтели клёны Елагина острова. Мысль о том, что зелёными он их больше не увидит, казалась совершенно нереальной.

– Тут куда?

– Налево. Вон, у подъезда останови.

Подкатил с лихостью к самым ступенькам. Наклонил голову, вывеску читает: «Хоспис», – ага, понял! Вишь как в лице переменился.

Илья Ильич достал сотенную бумажку – Родина не забывает тех, чьих сыновей она угробила, – протянул водиле.

– А других нет? У меня сдачи не наберётся…

– Бери так. Выпьешь за… здоровье.

Газанул, словно боится, что отниму заработанное.

Теперь – подняться по ступенькам.

Сёстры в хосписе либо деловитые старушки, либо молодые девчонки, бледные до прозрачности, словно это они помирать собрались. Половина – иностранки, своих умирающих им, видать, не хватает, сюда приехали заботиться. Заботиться о живых нужно, а помереть можно и без комфорта. Захлопотали вокруг – как же, беглец вернулся! – в палату отвели, уложили, укольчик сделали, в самую пору, а то под рёбрами снова начало грызть. Длинноносая девица уселась рядом, заговорила о божественном. Гневно рыкнул в ответ, помянул мракобесие… – отвязалась, они тут все деликатные. А книжонку в изголовье оставила. Почему-то у этих иностранцев даже евангелие худосочное, тонюсенькое и в бумажной обложке. Не чета православному. И перевод у них скверный, знакомых слов не узнать.

Отбросил книжонку, закрыл глаза. Укол подействовал, начало клонить в сон.

Глаза открылись сами, словно толкнул кто изнутри. Рядом суетился врач, две сестры в белых, куколем торчащих косынках. Слух резнуло слово «адреналин».

Не надо адреналина! У меня сердце как мотор, за всю жизнь ни одного перебоя.

Хотел отказаться от инъекции, и не смог, губы не шевельнулись. Неужели конец? Вроде бы с утра получше было, а сейчас так и боли нет. И не страшно ничуточки, всё как не со мной.

Сестра подаёт доктору шприц. Накрахмаленный куколь на голове похож на ресторанную салфетку. Надо же, о какой ерунде в такую минуту думается… Нужно итоги подводить, жизнь вспоминать, жену, сына, себя самого…

Первое воспоминание – ему два года с небольшим, он в гостях у тёти Саши. Тётя Саша – вовсе не его тётка, а дедушкина. Никто ещё не знает, что через месяц древняя старуха не проснётся поутру. О тёте Саше ему рассказали потом, а сам он помнит кружевную салфетку на комоде и семь желтоватых слоников на ней. Слоники нагружены счастьем, они несут удачу своему хозяину. Магически звучащие слова: «Настоящая слоновая кость»… А следом вспоминается широчайшая улыбка сегодняшнего мальчугана. Искра первого зуба на розовой десне… Господи, ведь между этими воспоминаниями – вся жизнь. Другой не будет, и уже ничего не переделаешь.